Его нельзя поджигать

Он отступает: в ее словах правда. Он боится приблизиться к ней. Думал, она придет в восторг от такого выдающегося достижения, а теперь ничего не понимает.

– Как можно требовать, чтобы женщина тебя любила, - говорит в раздражении Юлия, - когда ты как ни в чем не бывало проходишь сквозь стены или потолок? Сначала тебя нет, а когда я уже думаю о самом худшем, ты тут как тут. Пойми меня правильно. Я с детства боюсь привидений, боюсь всего сверхъестественного, стараюсь не верить во всякую чертовщину" Пойми меня. Пойми же меня наконец.

– Но я ведь никакое не привидение.

– Я не знаю, как они выглядят. Никто их никогда не видел... То есть никто, кроме меня. Привидение, конечно, сумеет пройти сквозь стену. Так, как это сделал ты. Никто из нормальных людей этого не умеет, только ты. Зачем тебе быть ненормальным?

Он смотрит на нее, все еще испуганную, но уже успокаивающуюся, кутающуюся в халатик и поправляющую высокую золотую прическу - на Юлию сладостную и желанную. И, чтобы ее шок побыстрее прошел, напоминает, как она когда-то, в самом начале, говорила ему; "Ты такой обычный, заурядный, как тысячи других... С какой стати я должна тебя выделять, за что любить?"

– Ведь говорила?
– настаивает Натан.

– Неправда, - обрывает она его, - ты меня просто не понял. Ты вообще не понимаешь женщин. Я так говорила, чтобы тебя подразнить, чтобы стать твоей музой. То есть не совсем музой, но кем-то в этом роде. Просто хотела подстегнуть немного твое самолюбие. Поддразнивала тебя...

Они познакомились в бассейне. Он был там впервые в жйзни, потом из-за нее стал ходить часто. Она плавала, по ее словам, чтобы фигура была стройной, а движения плавными. Это ее профессиональная обязанность, долг перед специальностью, в которой телесная гибкость превыше всего. Впрочем, она тут же призналась, что еще ей нравится, когда на нее смотрят, причем не только мужчины, но прежде всего женщины. У нее никогда не было подруг. Еще в школе девочки терпеть ее не могли за ее упрямство и вспыльчивость. Дразнили ее, все время над ней смеялись.

– Они даже били меня, за волосы дергали. Да и сейчас коллеги меня ненавидят. И это вовсе не зависть.

Ей всю жизнь хотелось подругу, она часто говорила об этом. И он начинал ревновать ее к женщинам, помимо мужчин, у которых она неизменно пользовалась успехом. Такие, как профессор Натан Бронкс, увивались за ней толпами. "Пустое, примитивное существо", - говорил он себе, стараясь забыть о ней, однако каждая такая попытка тут же пробуждала в нем противоположную реакцию. Это было иррационально, необъяснимо, но ученый превратился в раба легкомысленной, капризной актрисы. Рабство такого рода легко перерождается в яростный бунт.

Он подарил ей одно из своих второстепенных изобретений - хотел произвести впечатление, изумить ее наивную душу. В ее распоряжении оказался бинокльидентификатор, прибор, который постоянно следил за Натаном Бронксом. Стоило ему выйти ив дому и появиться из-за угла своего небоскреба, как бинокль, направляя движения Юлии, заставлял ее подойти к окну.

Необыкновенно чувствительная система электромагнитных датчиков обнаруживала присутствие Бронкса на расстоянии до десяти километров; передатчик бинокля немедленно ощупывал его направленным излучением; приемник преобразовывал отраженный сигнал.

– Идет!
– уже вскоре радостно восклицала Юлия, глядя в бинокль на своего необычного поклонника и видя, как сильно он к ней спешит, как покупает для нее цветы и конфеты, как вскакивает на движущийся тротуар, втискивается в ажурные кабины подъемников, лишь бы поскорее преодолеть расстояние, которое их разделяет...

Однако после нескольких подготовленных таким образом свиданий актриса приняла его холодно, будто впервые увидела.

– Я больше не хочу подчиняться твоим идиотским биноклям. Это террор. Да, да - ты меня терроризируешь, заставляешь собою интересоваться. Мне это неприятно. Меня угнетает твоя наука и твоя техника.

Его поразила правда ее слов. Правда не о ней, а о нем. Что касается ее, то он просто подумал, что с ней придется нелегко, когда они будут вместе - а именно к этому он столь упорно стремился.

"Ну и жизнь мне предстоит с этой ведьмой", - сказал он себе, но бинокль послушно забрал. "Технические выкрутасы, - думала Юлия, - что он еще умеет? Обычный, зауряднейший человек, который своими фокусами хочет покорить мир, хочет властвовать над людьми..." Ей стало даже немного жаль этого забавного человечка. Однако с тех пор она всегда ожидала его с нетерпением; оно усиливалось, когда он опаздывал, либо, поглощенный горячкой творчества, которую она считала идеей фикс, не приходил вообще.

– Ты сама хотела, чтобы я был необычным, - говорит Натан. Она сидит, слегка утомленная, и кутается в халатик - белый, словно сшитый из облаков. И надувает губки.

– Ты опять терроризируешь меня своей наукой. Думаешь, если кто-то проходит сквозь стены, так я стану на него молиться?

– Никто не проходил сквозь стены. То, что я сделал, это достижение, колоссальное достижение. Не понимаешь? Я же объяснял, что такое дезинтеграция, я рисковал...

– Он рисковал! Да я только об этом и слышу! Как ты будешь рисковать своей жизнью, какая это ужасная опасность - разложить свое тело на атомы, превратиться в невидимое облако и направить его сюда, на мой сотый этаж... А теперь ты снова сложил свои атомы вместе, и вот ты здесь, и раздражаешь меня своим унылым видом. Как же это низко с твоей стороны! Как же ты изощряешься, чтобы меня подчинить!

– Но я действительно рисковал, - стонет Натан.- Мне было ужасно больно...

– Но сейчас-то уже не больно?

Натан молчит. Он сидит на низенькой скамеечке и бесится от разочарования: перед ним его драгоценная Юлия, но он опять не понимает ее. Неужели она так ограничена, так поверхностна? Неужели она, как и другие актрисы, реагирует только внешне, умеет лишь подражать и ничего больше? Почему она не понимает, что он действительно рисковал ради нее жизнью и что его эксперимент знаменует начало новой эпохи?

– Юлия, дорогая, - объясняет он торопливо.
– Сегодня после дезинтеграции мне удалось перенести живое существо сюда, к тебе и ради тебя. Да, это всего два километра, всего доли секунды на дезинтеграцию, а потом реинтеграцию здесь, у тебя в ванной. Но уже завтра я перенесусь на Марс или переправлю туда других, а послезавтра..

– Послезавтра! Да кто будет тебя слушать? А вдруг послезавтра ты вообще ничего не сможешь?

Натан задумывается. Он опять не совсем правильно ее понял. На миг ему показалось, что она разгадала его замыслы, зато скрытого в ее словах предупреждения он не воспринял. "В сущности, - думает он, - если тщательно подготовить эксперимент, если доверить свое тело дьявольски точным манипуляторам автоматов, а управление поручить Большому Компьютеру, риск действительно станет ничтожным".

Он повторяет это вслух, сравнивая свои автоматы с искусственными мушками, обследующими или массирующими ее тело.

– Прекрасно! Значит, твоего любимого риска уже нет? Выходит, ты меня шантажируешь и обманываешь уже сейчас, пока мы еще не вместе! Что же будет, есди мы действительно будем вместе? Нет, мне не нужны привидения и лгуны, не нужны шантажисты, не нужны каскадеры и прыгуны на Луну...

– Каким же я должен быть?
– спрашивает Натан, почти успокоившись.

– Ты не должен быть непонятным и недосягаемым.