Его прощальный поклон. Круг красной лампы (сборник)

– Его взяли! Только и всего. Вчера вечером они обыскали его склад, и теперь и он сам, и все его бумаги в Портсмутской тюрьме. Вы укатите за границу, а ему, бедняге, придется отдуваться за все. И ему еще повезет, если жив останется. Поэтому-то я и хочу убраться с этого острова вместе с вами.

Фон Борк был сильным, выдержанным человеком, но было видно, что новость эта его потрясла.

– Как им удалось выйти на Штейнера? – пробормотал он. – Какой удар!

– Нет, это еще не удар! Удар будет, когда они выйдут на меня. А я-то знаю, что они уже и ко мне подбираются.

– Не может быть!

– Может, может. Хозяйку дома, где я живу, уже обо мне расспрашивали. Когда я об этом узнал, я понял, что пора двигать отсюда. Только знаете, что меня интересует, мистер? Откуда фараоны все это узнают? Штейнер уже пятый, кого сцапали с тех пор, как я с вами связался, и я догадываюсь, кто станет шестым, если я останусь здесь. Вы можете это объяснить? Вам не стыдно, что ваши люди вот так уходят один за одним?

Фон Борк побагровел.

– Что за наглость? Как вы смеете так разговаривать!

– Если бы я не был наглым, я бы на вас не работал. Но я прямо вам скажу то, что у меня на уме. Я слышал, что у вас, немцев, заведено, что, когда человек отработал свое, с ним не церемонятся.

Фон Борк вскочил.

– Вы что, хотите сказать, что я сдаю своих же агентов?

– Я этого не утверждаю, но где-то есть стукач, кто-то нечестно играет, это уж как пить дать. Вам бы не мешало с этим разобраться. В любом случае, я отсюда даю деру. Поеду в Голландию, и чем раньше, тем лучше.

Фон Борк уже справился с гневом.

– Мы слишком долго были союзниками, чтобы ссориться сейчас, в минуту успеха, – сказал он. – Вы отлично потрудились, не испугались риска, и я этого не забуду. Поезжайте в Голландию, в Роттердаме возьмете билет до Нью-Йорка. Через неделю все остальные линии уже не будут безопасны. Давайте бумаги, я положу их к остальным.

Американец держал небольшой пакет в руках, но отдавать его не спешил.

– А подмазать? – сказал он.

– Что?

– Куплево. Расчет. Пятьсот фунтов. Наводчик мой оказался не таким уж сговорчивым, мне пришлось накинуть ему сотню долларов, иначе ничего бы у нас с вами не выгорело. «Все отменяется!» – сказал он мне, и я понял, что он не шутил, но эта лишняя сотня свое сделала. Мне все это дело от начала до конца стоило двести фунтов, так что я не отдам бумажки, пока не получу свои кровные.

Фон Борк укоризненно улыбнулся.

– Похоже, вы не очень высокого мнения о моей чести, – сказал он. – Не хотите отдавать бумаги, пока не получите свои деньги.

– Это деловой разговор, мистер.

– Ну хорошо, пусть будет по-вашему. – Он сел за стол, подписал и вырвал чек, однако отдавать его своему агенту не стал. – Раз уж мы с вами перешли на такой уровень общения, мистер Олтемонт, – сказал он, – я не вижу причин, по которым я должен доверять вам больше, чем вы доверяете мне. Вы меня понимаете? – добавил он, взглянув на американца через плечо. – Чек на столе. Я имею право взглянуть на содержимое пакета, прежде чем вы заберете деньги.

Американец передал пакет, не произнеся ни слова. Фон Борк развязал бечевку и снял два слоя упаковочной бумаги. Секунду он удивленно смотрел на небольшую книжку, которая оказалась у него в руках. На синей обложке золотыми тиснеными буквами было написано: «Пособие пчеловода». Всего лишь один миг мастер шпионажа рассматривал странную книгу. В следующее мгновение на его затылок опустилась стальная ладонь, а к вытянувшемуся лицу была прижата пропитанная хлороформом губка.

– Еще бокал, Ватсон? – спросил мистер Шерлок Холмс, протягивая бутылку императорского токайского.

Плотный, коренастый шофер, сидевший теперь за столом, с готовностью подставил бокал.

– Отличное вино, Холмс.

– Превосходное, Ватсон. Наш лежащий на диване друг уверял меня, что эта бутылка из личного винного погреба Франца Иосифа в Шенбруннском дворце. Вы не могли бы открыть окно, испарения хлороформа не улучшают вкусовых ощущений.

Сейф был открыт. Холмс стоял перед ним, доставая из ящиков бумаги, бегло просматривал их и аккуратно укладывал в чемодан фон Борка. Сам немец лежал на диване и спал, дыша тяжело и хрипло. Руки и ноги его были связаны ремнями.

– Можно не торопиться, Ватсон. Нам никто не помешает. Будьте добры, позвоните, в доме никого нет, кроме милейшей Марты, которая великолепно справилась со своей ролью. Я устроил ее в этот дом, как только занялся этим делом. Марта, могу вас обрадовать, все прошло как нельзя лучше.

Симпатичная старушка, появившаяся в дверях, с улыбкой кивнула Холмсу, но на фигуру, лежащую на диване, посмотрела с некоторой тревогой.

– Все в порядке, Марта. Он не пострадал.

– Рада слышать это, мистер Холмс. По-своему он был хорошим хозяином. Хотел вчера отправить меня вместе со своей женой в Германию, но это ведь вряд ли входило в ваши планы, не так ли, сэр?

– Вы совершенно правы, Марта. Пока вы находились в этом доме, я чувствовал себя спокойно. Сегодня нам пришлось дожидаться вашего сигнала.

– Это из-за секретаря, сэр.

– Я знаю. Мы встретили его машину.

– Я уж думала, он никогда не уедет. Но в ваши планы ведь не входило застать его здесь.

– Вы правы. Ничего страшного. Просто нам пришлось лишних полчаса дожидаться, пока я не увидел, что свет в вашей комнате погас, и понял, что путь открыт. Отчет, Марта, можете отправить мне завтра в Лондон, в «Кларидж».

– Хорошо, сэр.

– Думаю, у вас все готово к отъезду?

– Да, сэр. Сегодня он отправил семь писем. Адреса я переписала, как всегда.

– Прекрасно, Марта. Взгляну на них завтра. Спокойной ночи. Все эти бумаги, – продолжил он, когда старушка удалилась, – не так уж важны, поскольку информация, которая в них содержится, уже наверняка давно передана в немецкое правительство. Сами оригиналы вывозить из страны было довольно опасно.

– Выходит, они бесполезны.

– Я бы так не говорил, Ватсон. По крайней мере, мы теперь будем знать, что им известно, а что нет. Добрая половина этих бумаг попала сюда через мои руки и, разумеется, информация, которая содержится в них, не самая достоверная. О, если бы я увидел, как какой-нибудь немецкий крейсер входит в пролив Ту-Солент по тем минным картам, которые предоставил я, это скрасило бы мою старость. Но вы, Ватсон… – Он отошел от сейфа и положил руку на плечо своему старому другу. – Я еще даже не успел рассмотреть вас. Вы за эти годы почти не изменились. Все тот же жизнерадостный мальчишка.

– Я словно помолодел на двадцать лет, Холмс. Редко я чувствовал себя таким счастливым, как тогда, когда получил телеграмму, в которой вы просили встретить вас в Харидже на машине. Но вы, Холмс… вы почти не изменились… только эта ужасная бородка.

– Ради своей страны пришлось пойти на некоторые жертвы, Ватсон, – сказал Холмс, подергав себя за пучок волос на подбородке. – Завтра же это станет ужасным воспоминанием. Побрившись и привнеся в свою внешность еще кое-какие изменения, завтра я вновь предстану в «Кларидже» в том самом виде, в каком был до того, как мне подвернулась эта работенка… Прошу прощения, Ватсон, я совершенно разучился разговаривать по-английски. До того, как мне пришлось исполнять роль американца.