Его прощальный поклон. Круг красной лампы (сборник)
Шрифт:
Дело седьмое
Сыщик при смерти
Квартирная хозяйка Шерлока Холмса была женщиной несчастной. И дело не только в том, что на второй этаж ее дома постоянно заглядывали странные, а часто и весьма подозрительные личности всех сортов. Главным испытанием для терпения миссис Хадсон был ее знаменитый постоялец, который вел столь эксцентричный и неорганизованный образ жизни, что мог вывести из себя и святого. Его невероятная неаккуратность, его пристрастие к музыке, которое чаще всего проявлялось в самые не подходящие для этого часы, его стрельба из револьвера прямо в комнате, странные и порой необычайно зловонные химические опыты,
Домовладелица испытывала благоговейный страх перед ним и никогда не отваживалась открыто проявлять свое недовольство, какими бы из ряда вон выходящими ни были его поступки. И более того, можно сказать, он ей даже нравился, поскольку с женщинами мой друг неизменно вел себя очень вежливо и учтиво. Справедливости ради надо отметить, что сам Шерлок Холмс слабому полу не доверял и его представительниц недолюбливал, оставаясь при этом весьма галантным противником.
Случилось это на второй год моей семейной жизни. Зная о том, с какой искренней заботой миссис Хадсон относится к Холмсу, я очень внимательно выслушал ее взволнованный рассказ, когда она пришла ко мне домой, чтобы поведать о том, в каком печальном положении оказался мой несчастный друг.
– Он умирает, доктор Ватсон, – с отчаянием в голосе сказала она. – Чахнет прямо на глазах. Это длится уже три дня, и я не знаю, доживет ли он до вечера. Привести врача он мне не разрешает. Сегодня утром, увидев выступающие кости на его лице, когда он посмотрел на меня своими огромными ясными глазами, я не вынесла. «Хоть разрешайте, хоть нет, мистер Холмс, но я сейчас же иду за врачом», – заявила я. «Тогда уж идите к Ватсону», – ответил он. Поспешите, сэр. Каждый час дорог, иначе вы можете не застать его в живых.
Я был поражен, потому что ничего не знал о его болезни. Разумеется, я тут же бросился за пальто и шляпой. Когда мы ехали на Бейкер-стрит, я поинтересовался симптомами болезни.
– Я почти ничего не смогу вам рассказать, сэр. Он расследовал какое-то дело в Розерхайте, ходил там по трущобам вдоль реки и вернулся оттуда уже больным. В среду днем он слег, да так с тех пор и не вставал. Все эти три дня он не ест и не пьет.
– Боже правый! Что ж вы врача не позвали?
– Он запретил мне, сэр. Вы же знаете, какой он строгий. Я не осмелилась ослушаться. Но ему уж недолго осталось, сами увидите.
И действительно, без жалости смотреть на него было невозможно. За окном стоял туманный ноябрьский день, поэтому его комната была погружена в полумрак, и все же, когда я увидел изможденное костлявое лицо, повернувшееся ко мне, у меня холодок пробежал по коже. Глаза его горели, словно от горячки, на щеках светился лихорадочный румянец, губы были покрыты темной коркой. Лежащие поверх одеяла тощие руки беспрерывно сжимались, разговаривал он с трудом, хриплым голосом. Когда я вошел в комнату, Холмс лежал неподвижно, но, судя по взгляду, меня узнал.
– Как видите, Ватсон, дела у нас, похоже, неважные, – чуть слышно произнес он, но в голосе его послышались прежние беспечные нотки.
– Дорогой мой друг! – воскликнул я и направился к нему.
– Нет! Не подходите! – сказал он таким властным тоном, который появлялся у него только в самые решительные минуты. – Если вы сделаете еще шаг вперед, я попрошу вас уйти.
– Но почему?
– Потому что я так хочу.
Разве этого не достаточно?Да, миссис Хадсон была права. Таким суровым он еще никогда не был. И все же его крайняя слабость не могла не вызывать жалости.
– Я только хотел помочь, – объяснил я.
– То-то и оно. Лучше всего вы мне поможете, если будете делать то, что вам говорят.
– Разумеется, Холмс.
Он несколько расслабился.
– Вы не сердитесь? – спросил он, тяжело дыша. Несчастный, как он мог подумать, что я могу сердиться на него в ту минуту, когда он умирал у меня на глазах? – Это нужно для вашей же безопасности, – хриплым голосом добавил он.
– Моей?
– Я прекрасно знаю, что со мной происходит. Этой болезнью болеют кули на Суматре… Голландцы знают об этом больше, чем мы, хотя до сих пор так и не научились с ней бороться. Наверняка известно лишь то, что она смертельна и ужасно заразна.
Теперь он говорил быстро, словно в лихорадочном бреду, длинные руки его дергались и дрожали, когда он сделал мне знак отойти подальше.
– Передается через касание, Ватсон… Слышите? Через касание. Держитесь от меня подальше, и все обойдется.
– Да что ж это, Холмс? Неужели вы полагаете, что меня это может остановить хоть на секунду? Если бы даже я имел дело с незнакомым мне человеком, я бы не испугался. Не считаете же вы, что я буду сидеть сложа руки, когда передо мной мой старый друг?
Я снова двинулся было к нему, но он остановил меня гневным взглядом.
– Если вы останетесь там, где стоите, я буду с вами говорить, если нет – уходите.
Я питал такое уважение к необычным качествам Холмса, что всегда подчинялся его желаниям, даже когда не понимал их. Но сейчас во мне заговорил врач. Пусть он командует мною где и когда угодно, но только не у постели больного.
– Холмс, – сказал я, – вы не отдаете себе отчета в своих словах. Больной человек – это тот же ребенок, поэтому я буду вас лечить. Хотите вы этого или нет, я установлю симптомы и приступлю к лечению.
Он со злостью посмотрел на меня.
– Если мне против моей воли придется лечиться, то пусть меня лечит врач, которому я доверяю, – сказал он.
– Что же, мне вы не доверяете?
– Я доверяю вам как другу. Но давайте смотреть правде в глаза, Ватсон. Вы ведь, в конце концов, всего лишь терапевт с очень небольшим опытом и посредственной квалификацией. Мне очень неприятно это говорить, но вы не оставляете мне выбора.
Я ужасно обиделся.
– Такие слова недостойны вас, Холмс. Они очень хорошо доказывают, насколько вы нездоровы. Но, раз вы не доверяете мне, я не стану навязывать свою помощь. Если позволите, я направлю к вам сэра Джаспера Мика, или Пенроза Фишера, или любого другого из лучших врачей в Лондоне. Но кто-то должен вас осмотреть. С этим я вам спорить не позволю. Если вы думаете, что я буду смотреть, как вы умираете, и не окажу вам помощь сам или не приведу кого-нибудь другого, кто может помочь вам, то вы плохо меня знаете!
– Намерения у вас добрые, Ватсон, – сцепив зубы, простонал больной. – Но хотите, я покажу вам степень вашей необразованности? Что вам известно, к примеру, о тапанульской лихорадке? А о черной чуме, которой болеют на Формозе?
– Никогда о таких не слышал.
– На Востоке много неизвестных нам болезней, много странных патологий, Ватсон. – После каждой фразы он замолкал, собираясь с силами. – Я многое о них узнал в последнее время, когда занимался исследованиями медико-уголовного характера. Тогда-то и заразился. Вы ничем не сможете помочь мне.