Его уже не ждали

— Я знал вашего отца, пан Калиновский, — хмурясь и как-то особенно подчеркнув «пан Калиновский», проговорил Стахур. Он как бы давал понять Соколу: зря ты назвал студента «нашим другом». Мол, что общего может быть между ним и сыном промышленника. — Если ты не забыл, Иван, лет двадцать назад я работал на бориславском нефтяном промысле, — обратился Стахур к Соколу.

— Помню.

— Промысел принадлежал вашему отцу, пан Ярослав. Внешне вы на него не похожи… Не в обиду будет сказано, но Людвиг Калиновский был жестоким эксплуататором, — ехидно кольнул Ярослава Стахур. — Рабочие его ненавидели. И, честно говоря, я не понимаю, что заставило вас стать социалистом, пан Ярослав?

Другой на месте Ярослава в такой момент не утерпел бы и открыл свою тайну: он не сын Калиновского, его отец — революционер Руденко-Ясинский, казненный в России. Но студент сдержал себя, подумав: «Если человек стоит перед дверью, открытой в темную комнату, и боится туда войти, потому что ему кажется, что в темноте притаился хищный зверь, бессмысленно уговаривать его. Нужно зажечь в комнате свет, чтобы он увидел — комната пуста. Но как мне убедить Стахура в его ошибке? Чем я докажу, что мой отец не Калиновский?»

Бестактность Стахура показалась Гаю неуместной, несправедливой. Разве Стахур не знает, что отец Фридриха Энгельса был фабрикантом, а сын стал одним из создателей теории научного коммунизма, вождем пролетариата?

— Если бы все сыновья шли по стопам своих отцов, я думаю, общество развивалось бы значительно медленнее, — возразил Стахуру Иван Сокол.

— Святая правда, — подтвердил Гай и, немного подумав, с досадой в голосе заметил: — И как же мы отстали в пропаганде основ научного социализма! Вот пан Стахур — не простой рабочий, один из лидеров движения, а «Происхождение семьи, частной собственности и государства» не прочитал. Ведь не прочитали? А книжка у вас три месяца лежит.

— Дважды начинал и не осилил. Трудно понять, — попытался выкрутиться Стахур. Получив книгу от Гая, он сразу же отнес ее Вайцелю, а тот до сих пор не вернул.

— Теперь у нас будет прекрасный пропагандист, — сказал Гай, обнимая за плечи Ярослава. — Вот кто поможет вам понять книгу, дорогой Степан.

Заговорил Ярослав:

— Пане Стахур, люди не все делают из корыстных побуждений. Вот, к слову, если бы вы заботились только о своем благополучии, вряд ли рискнули заниматься делом, связанным с постоянными опасностями и лишениями. Куда спокойнее стать агентом какой-нибудь фирмы, заниматься продажей мебели или… Да, наконец, Мало ли есть занятий, приносящих хороший доход? Однако вы — один из организаторов рабочего движения, успех которого принесет свободу миллионам обездоленных. Благо народа — цель вашей жизни. Так почему же вы не допускаете мысли, что у выходца из эксплуататорского класса сложились убеждения, которые привели его к мысли о необходимости вступить в борьбу за счастье народа? Неужели вы серьезно считаете, что сын купца должен непременно стать купцом, а рабочим — только сын рабочего? Я это говорю не потому, что хочу защищаться, поймите меня правильно.

Кислая физиономия Стахура рассмешила Сокола. Гай тоже мягко улыбнулся. Ему понравился умный, хорошо воспитанный студент, и он чувствовал удовольствие от того, что молодой человек проучил Стахура.

— Видишь, друже Степан, какую отповедь ты получил! — полушутя заметил Сокол. — Сила не в годах, а в знаниях. И зря ты обидел нашего молодого приятеля.

— Помилуй, Иване, у меня и мысли такой не было, обидеть его. Разве я не понимаю: родители — одно, а дети — другое? Видно, от своего отца наш академик унаследовал не только деньги, но и способность за душу словами брать. Недаром же его отец был еще и адвокатом, — опять съязвил Стахур. Дружески улыбаясь, он смотрел Ярославу в глаза, а про себя со злостью подумал: «Тебе повезло, сучий сын. Родитель крепко нагрел руки на моей земле… Мне такие деньги — плюнул бы я на Вайцеля и не играл бы здесь в кошки-мышки. Откупил бы я у акционерного общества трамвай. Убрал бы конку на Подзамче и там проложил бы линию. О-о, какой доход дает трамвай!..»

— Скажите, пожалуйста, Ярослав, — обратился к студенту Гай, — не возглавили бы вы один кружок? У печатников. Народ грамотный, туда нужен хорошо подкованный пропагандист.

— Я согласен, — скромно ответил Ярослав.

— Замечательно, — проговорил довольный Гай.

— Вот что, друзья, сегодня воскресенье, спешить некуда, давайте осмотрим мой «дворец», — неожиданно предложил Иван Сокол, — Степан, а знаешь, о чем думает сейчас Кузьма? Разумеется, что я богат, что у меня денег куры не клюют, а соорудить дом получше поскупился. Угадал ли я ваши мысли, пан Кузьма?

— Попали пальцем в небо, — засмеялся в ответ Гай. — Совсем не то, — ив голосе его зазвучал сарказм: — Вот вам убийственный памфлет на нашу действительность. Иван Сокол — один из выдающихся журналистов, автор десятков статей, не имеет крыши над головой. И только случайность — лотерейный билет — дает ему возможность обрести эту крышу.

— Э-Э, брат, мне в лотерее не везет. Выиграла жена, а не я. Чтобы достроить дом, пришлось взять в банке деньги под проценты. Боюсь, умру, а процентов не выплачу.

Пока осматривали еще не оштукатуренные комнаты, Сокол, радуясь как ребенок, пояснял:

— Спальня. Здесь я буду отдыхать, — показал он на комнату, где были разбросаны стружки.

— Отдыхать на стружках, — попытался шутить Стахур.

— Нет, брат, я женат, — также шуткой ответил Сокол. — Мне и на перине можно, а вот ты — кавалер, тебе полезно поспать на стружках, авось и подумаешь о домашнем очаге. Поднимемся наверх — там две комнаты.

Гай и Ярослав остались внизу, а Стахур и Сокол по узкой деревянной лестнице поднялись на второй этаж. Когда они возвратились, услышали, как Ярослав говорил Гаю:

— Профессор истории, чех, лишенный всякого чувства национальной гордости, фальсифицируя историю, превозносил колонизацию своей страны как высшее счастье для чешского народа. Я ему возразил, что народ не может быть счастлив в ярме оккупантов. И вот этот рассвирепевший холуй, не профессор, а настоящий фельдфебель, заорал на меня. Угрожая, он потребовал, чтобы я немедленно покинул аудиторию. Я отказался. За меня вступились патриотически настроенные студенты. Он и им начал угрожать. Его освистали. Покинув кафедру, профессор выбежал из аудитории. Вернулся в сопровождении ректора и в присутствии всех студентов заявил, что я призывал молодежь к мятежу против светлейшего монарха. Аудитория снова негодующе зашумела. Ректор понял, что выходка профессора может плохо кончиться, и миролюбиво призвал студентов не устраивать беспорядка, не накликать на университет беды. Он сказал: «Не следует поддаваться провокации поляка. Он защищает чехов — смешно! Пусть пан поляк едет домой и там занимается пропагандой».

Дальнейшее вы знаете. Меня вынудили оставить университет…

— Мой друг, — мягко проговорил Сокол, — здесь вам придется столкнуться с худшим. Во Львовском университете в подлости соревнуется часть польских и украинских профессоров. Здесь ложь, а не науку выращивают на кафедрах. «Жрецы науки» полагают, что для преподавания в университете нужен не разум, достаточно иметь незасаленный сюртук.

Когда же речь зашла о подготавливающейся стачке пильщиков, Стахур заспорил с Гаем:

— Вы не знаете барона Рауха, — кипятился Стахур. — Он упрям как вол. Нельзя рассчитывать на то, что за короткое время удастся сломить его гонор. Он возьмет измором, а рабочая касса почти пуста. Поддерживать бастующих мы сможем десять, максимум пятнадцать дней: пильщики будут голодать.

— Чтобы они не голодали, вы предлагаете нам ждать у моря погоды? Ждать, пока сказочный волшебник наполнит рабочую кассу гульденами? Так я вас понял? Что и говорить, разумное предложение, — иронизировал Гай. — Подобное бездействие руководителей вряд ли накормит рабочих.

— Вы здесь человек новый, не знаете местных условий, — не унимался Стахур. — Обстановка сложная: среди поляков и украинцев — грызня, они не всегда поддерживают друг друга.

Гай уничтожающе взглянул на Стахура.