Эгоист

Ее желание расстаться с ним было для него сущей пыткой. Острая боль вынуждала его быть искренним с самим собой. Но стоило боли этой отпустить на минуту, как он начинал, точно в плащ, кутаться в собственную выдумку о Клариной ревности к Летиции Дейл и уверять себя, что ее желание порвать с ним не больше как блажь. И тем не менее такое желание было ею высказано. Вот эту-то рану он и пытался залечить, придумывая наказание для Клары. Его мечты несли двойную службу: во-первых, наказав ее должным образом, он мог позволить себе полюбить ее сильнее прежнего, и во-вторых, сосредоточившись на мысли о наказании, отодвигал от себя страх ее потерять. Страх этот разверзся перед ним бездной, Клара подвела его к самому ее краю и, несмотря на его высокоразвитый инстинкт самосохранения, заставила туда заглянуть.

— Что я буду делать завтра? — воскликнул он. — Мне не хочется выбрасывать бутылку полковнику де Крею и Вернону. Я не могу выпить целую бутылку один. Сидеть с дамами в гостиной — занятие для меня не столь увлекательное. Когда вы привезете мне обратно мою невесту, сэр?

— Дражайший Уилоби!

Достопочтенный доктор с шумом выдохнул воздух, затем, отпив глоток вина, несколько успокоился и продолжал:

— Вся эта поездка — сущий вздор. Я не вижу в ней никакого смысла. У Клары была мигрень, приступ ипохондрии. Теперь все это прошло, и она, верно, уже образумилась. Я всегда держался того мнения, что не следует потакать девицам в их капризах. Я могу запретить, и все. Я настроился погостить у вас еще десять дней, согласно вашему любезному приглашению. И посему я остаюсь.

— Похвальная решимость, сэр. Вы будете тверды до конца?

— Сэр Уилоби, я человек слова.

— А если будет оказано давление?

— Никакого давления!

— Я хотел сказать, уговоры…

— Нет, нет и нет! Всякий, кто поддается давлению или уговорам, проявляет слабость. В первом случае нас пытаются подавить своим весом, во втором — воспользоваться нашей легковесностью.

— Вы доставляете мне большую радость, доктор Мидлтон. Радость и облегчение.

— Мне ненавистно всяческое нарушение хороших привычек, Уилоби. Однако я, помнится, — или это мне показалось? — извещал Клару о том, что вы без особого сожаления восприняли наше намерение прервать визит; признаться, я даже был несколько огорчен этим.

— Ну что вы, дорогой доктор, просто всякое ваше желание тотчас же становится моим. Но если вы захотите сделать мои желания вашими, то оставайтесь с вашим зятем, и мы с вами разопьем еще не одну бутылочку.

— Прекрасно выраженная мысль. Вы говорите как придворный вельможа, Уилоби. Представляю себе, как вы держитесь во время любовной ссоры, — должно быть, с вежливостью профессора, готовящегося прочитать лекцию благовоспитанным барышням. Что, не угадал?

— Ах, я предпочел бы обойтись без этих ненужных ссор!

— Ну а теперь все хорошо?

— Клара, — ответил сэр Уилоби, по-театральному отчеканивая каждый слог, — совершенство.

— И прекрасно, — сказал достопочтенный доктор, которому таким образом дали понять, что ссора между его дочерью и их гостеприимным хозяином пришла к концу.

Доктор Мидлтон встал из-за стола в двенадцатом часу. Последовал короткий диалог о дамах. Они, верно, уже отправились спать? Ну, конечно же. Им следует рано ложиться, чтобы радовать нас своим цветом лица. Спору нет, женщина — венец творения. Но после часа, посвященного старому, выдержанному вину, ее общество совершенно некстати. Некстати, неуместно и не гармонирует с душевным состоянием человека. В такую минуту дамы вызывают в нашей душе раскаяние, желание загладить свою вину, они как мороз, охватывающий бурые почки, которые вот-вот готовы раскрыться во всей своей зелени. Разве способны они оценить чуткость дегустатора, трезвый разгул чувств, сдержанную экзальтацию — словом, опьянение в том смысле, в каком его понимали древние? И способны ли они, наши очаровательные, наши милые дамы, зажечь в нашем мозгу те многочисленные люстры, что озаряют для нас историю человечества и помогают проникнуть в таинственное предназначение человека? Разумеется, нет. Они даже не способны понять тех, кто на это способен. И посему, хоть мы и не носим тюрбанов и не запираем их в гаремах, нам приходится часть нашего послеобеденного досуга проводить раздельно. Нет, нет, мы не мусульмане. Взгляните на графинчик на столе, и вы в этом убедитесь.

— А раз так, — заключил доктор Мидлтон, — я отправляюсь спать.

— Я провожу вас до дверей спальни, сэр, — сказал любезный хозяин.

Послышались звуки рояля. Доктор Мидлтон, положив одну руку на перила лестницы, пролепетал:

— Я думал, что дамы отправились спать.

Из двери в библиотеку вышел Вернон.

— Коллега! — приветствовал его доктор.

Вернон жестом ответил на приветствие и обратился к Уилоби.

— Дамы в гостиной, — сказал он.

— Я иду наверх, — послышалось в ответ.

— Одиночество и сон после такого вина, и да хранят нас боги от общества смертных! — вскричал доктор. — Э-э, Уилоби, послушайте!

— Да, сэр?

— Завтра только одну!

— Вы распоряжаетесь погребом, сэр.

— Лучше бы мне доверили править солнечной колесницей! Я решительно настаиваю на том, чтобы была одна, не больше! Мы уже раскупорили одну из пятидесяти дюжин. Если распивать по бутылке в день, мы не так катастрофически быстро доберемся до остальных сорока. Две бутылки per diem [12] сулят полнейший распад и безответственность. Что касается моего собственного организма, да будет вам известно, я легко переношу три бутылки зараз. Однако я блюду интересы грядущих поколений.

12

В день (лат.)

Во время монолога доктора Мидлтона дамы одна за другой выплыли из гостиной. Услышав голос отца, Клара вышла первой — ей не терпелось справиться у него относительно предстоящего отъезда.

— Папа, во сколько мы завтра уезжаем? — крикнула она и, взбежав на лестницу, чтобы его поцеловать на ночь, повторила вопрос: — Когда ты будешь завтра готов?

Доктор Мидлтон несколько раз звонко откашлялся в знак своей неуклонной решимости. Затем он вздумал пуститься в ученые разглагольствования. Но полное нетерпеливого ожидания лицо Клары взывало к краткости; осунувшееся и как-то вдруг потускневшее, оно так не вязалось с теснившимися в голове доктора видениями гурий, ожидавших в своем заветном подвале отважных рыцарей, что он почувствовал прилив досады. Брови его соединились над переносицей, и он произнес:

— Завтра утром я ехать не могу.

— А днем?

— И днем не могу.

— Когда же?

— Дорогая моя, единственное, на что я сейчас способен, — это лечь в постель. Все остальное выше моих возможностей. Любезные дамы, — поклонился он группе, стоявшей внизу, в холле, — да будут сладостны ваши сновидения!

Сэр Уилоби поспешно спустился, пожал руки дамам, направил де Крея в лабораторию курить и снова присоединился к доктору Мидлтону. Он был раздосадован происшедшей сценой и не хотел оставаться с Кларой в том душевном расположении, в каком пребывал сейчас, предпочитая, чтобы она узнала об ожидавшем ее разочаровании на следующий день, когда его не будет дома.

— Покойной ночи, покойной ночи, — сказал он ей с подобающей нежностью и на мгновение склонился над ее безжизненной рукой. Затем подставил доктору свою.

— Хорошо, сынок Уилоби, я принимаю вашу дружескую поддержку, хоть и в состоянии справиться сам, — произнес отец ошеломленной девушки. — Свечи, насколько я помню, на первой площадке. Покойной ночи, Клара, покойной ночи, дружок!

— Папа!

— Покойной ночи!

— Ах! — Кларина грудь высоко вздымалась. Ей было стыдно всей этой закулисной интриги, стыдно жалкой роли, которую ей приходилось играть. — Покойной ночи.

Отец ее стал подниматься по лестнице. Она спустилась вниз, к дамам.

— Мы с отцом собирались завтра с утра поехать в Лондон, — сказала она. В голосе ее не слышно было ни малейшей дрожи, но выражение лица не оставляло места для сомнений. Де Крея оно огорчило весьма и весьма.

Глава двадцать первая

Кларины раздумья

Этой ночью в доме не спали двое: мисс Мидлтон и полковник де Крей.