Егор Смирнов: каникулы в СССР. Том 1

Тьфу ты! И куда меня только понесло?! Я же еще ребенок. Надо быстрее убрать газету обратно в ящик, пока столбовые дворянки, заседающие у подъезда, не решили проверить, чем я тут занят. Я суетливо засунул «Правду» в ящик 60-й квартиры и помчался по лестнице на четвертый этаж.

На бегу я с интересом соображал, что сегодня, оказывается, тоже первое июня и тоже суббота, все, как и в 2024-м, когда я отправился купаться. Только сейчас не двадцать четвертый, а восемьдесят пятый год прошлого века. Минус тридцать девять лет. Ну, ничего себе, искупаться, понимаешь-ли, сходил!

И вот она наконец передо мной: обычная деревянная дверь, выкрашенная светло-коричневой краской, с прибитыми сверху металлическими цифрами 5 и 9, а справа, на расстоянии вытянутой руки — дверной звонок с большой прямоугольной светло-желтой кнопкой.

Я пошарил по карманам — ключа нигде не было. Сделав пару глубоких вдохов, я поднял тощую детскую ручку и осторожно постучал костяшками в дверь. Изнутри послышались легкие мамины шаги. Такие ни с чем не спутаешь.

И вот уже отворяется дверь и из-за нее выглядывает улыбающееся, до боли знакомое и родное лицо. Я замираю и осматриваю маму с головы до ног. На ней поверх легкого летнего платья накинут передник, а в мокрых руках она держит не до конца очищенную картофелину.

— Нагулялся уже? — как ни в чем не бывало спросила она и вернулась на кухню.

Я сделал несколько глубоких вдохов, взял себя в руки и, прикрыв за собой дверь, вошел в прихожую.

— Мам, а есть что поесть? — непроизвольно вырвалось у меня.

Я даже немного оторопел. Именно эта фраза чаще всего вылетала у меня, когда я возвращался голодным домой.

— Картошку скоро пожарю. И суп будет…

— С кругляшками? — вновь на автомате выпалил я.

— С кругляшками, — улыбнувшись ответила мама.

Это был мой самый любимый суп. Вообще-то более правильно было его называть супом со звездочками, но «кругляшки» мне как-то больше нравились.

— Ура! — радостно крикнул я, что есть сил пытаясь удержаться в детском амплуа и не вызвать подозрений своим поведением.

Скинув кеды, я прошел на кухню и уселся на табурет между стеной и столом-тумбой, который одновременно был и обеденным.

Я внимательно оглядел нашу кухню. Напротив меня горела синим фитилем газовая колонка. Под ней расположился еще один стол-тумба, только поменьше. На нем обычно мама еду готовила. Слева от стола впритык стояла газовая плита, на которой закипал чайник и стояли сковородка для картошки и кастрюля для супа. А дальше, в левом углу, расположилась кухонная мойка, где сейчас мама ополаскивала чищенную картошку. Над мойкой была закреплена навесная металлическая полка для сушки посуды.

У другой стены стоял, как я уже сказал, стол. Между ним и внешней стеной стояла табуретка, которую я по праву считал своим местом, поскольку в этот узкий закуток могло втиснуться только мое тщедушное тельце. А с другой стороны стола, напротив мойки удобно устроился низенький, по сравнению с сегодняшними великанами, белый холодильник «Минск-10».

А еще на столе стояло радио. Включалось оно в радиорозетку, вмонтированную в стену прямо здесь же над столом, рядом с обычной электророзеткой на 220 Вольт. Радио всегда было приглушено и что-то еле слышно вещало. То из динамика раздавался четкий голос диктора, то какая-нибудь знакомая песня, а по будням в семь часов всегда звучала «Пионерская зорька», которая неизменно начиналась с таких знакомых фраз: «Здравствуйте, ребята! Слушайте Пионерскую зорьку!»

Мама вдруг повернулась от раковины, вытерла руки, заглянула в хлебницу и недовольно цокнула языком, покачав при этом головой.

— Егор, сбегай-ка ты лучше за хлебом. Купи полбуханки черного и батон. — Мама сходила за кошельком и достала две монетки: двадцать и одну копейку. — Полбуханки за восемь и батон за тринадцать.

И тут мне почему-то вспомнилась песня группы «Чайф»: «Бутылка кефира, полбатона…» До ее выхода в свет оставалось еще долгих восемь лет, а я, получается, ее уже знаю. И так мне вдруг захотелось вот этого самого советского кефира из бутылки с зеленой крышкой вприкуску со все еще теплым после хлебозавода батоном, что аж зубы свело.

— Мам, а на кефир дай денег. — Я постарался изобразить максимально жалобный взгляд. — А то что-то я давно его не пил, аж соскучился.

— Как это давно не пил? — Мама удивленно на меня посмотрела. Потом для верности заглянула в холодильник. — Сегодня же с утра целую кружку выпил. Еще три ложки песка туда насыпал. Так ведь и попа слипнется. — Усмехнувшись, пожурила меня она. — Ладно, тогда еще и кефир. — И она достала еще тридцать копеек. — Ой, чуть не забыла. Еще масла сливочного «Крестьянского» грамм двести на развес. Оно три пятьдесят за кило стоит. — Мама забрала мелочь, достала из кошелька желтенький бумажный рубль и, подумав, положила еще сверху двадцать копеек. — Сдачу принесешь! — Строго добавила она.

Заглянув под раковину, куда мы складывали все пустые, но еще неподготовленные к сдаче бутылки, мама сказала:

— Вот заодно и бутылку из-под твоего утреннего кефира сдай. Пятнадцать копеек все-таки! Надеюсь, что ящики свободные под пустые бутылки в магазине еще остались. Иначе не примут. Ну, если что, обратно принесешь. Только помой ее сначала.

Я с готовностью выбрался из своего угла, достал из-под мойки бутылку и потянулся к ручке включения колонки.

— Куда?! — переполошилась мама. — Я сама! Включай воду.

Мама всегда переживала, что я что-то не так сделаю и колонка сломается или, не дай бог, взорвется. В случае поломки приходилось, порой, неделями ждать, пока работники Горгаза заменят горелку или еще какую-нибудь важную деталь. И все это время, чтобы умыться, помыться или вымыть посуду, мы вынужденно кипятили воду в кастрюлях.

Я повернул кран горячей воды, а мама, выждав несколько секунд, включила колонку. Та зажглась с громким то-ли хлопком, то-ли гулом. Этот звук, если честно, всегда меня немного нервировал.

Я подождал, пока потечет горячая вода, немного ее разбавил и достал большой ершик для мойки бутылок. Быстро справившись с поставленной задачей, я схватил рубль и мелочь со стола, засунул в карман шортов, закинул пустую бутылку в авоську и побежал в коридор одевать обувь.

Мама вышла за мной из кухни. В ее глазах сквозило неприкрытое удивление. Дело в том, что я раньше не очень-то любил ходить в магазин, а уж тем более — мыть бутылки. И мое нетипичное поведение привело маму в легкое недоумение.

Но она, видимо, сразу забыла про это, как только увидела, что я напяливаю на ноги свои любимые кеды.

— Ты же все ноги в них спаришь! — покачала головой она. — Надевай сандалии. В них полегче будет.

Спорить конечно же я не стал. Уж больно не терпелось мне заглянуть в наш старый советский продуктовый магазин, вспомнить, как там все было, а потом, наконец-то, испробовать кефира из далекого и позабытого светлого детства.

Быстро накинув на ноги сандалии, я выскочил в подъезд и весело помчался вниз по лестнице.