Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет
Шрифт:
Книга отвечала рано проявившемуся научному складу Егоркиного ума – в ней логически последовательно (что нимало не мешает художественности) выстроена вся история прихода Бориса Горикова к большевикам. Прототипом же Горикова, повторим, во многом послужил сам автор повести – Голиков, он же Гайдар, он же Егоркин дед.
Уже в этой книжке показана и непереносимость для нормального человеческого сознания убийства людей своей же страны, и стремление подавить в себе эту непереносимость – ради идеи:
«Я увидел захваченного гайдамака, позади него трех товарищей и Чубука.
“Куда это они идут?” – подумал я, оглядывая
– Стой! – скомандовал Чубук, и все остановились.
Взглянув на белого и на Чубука, я понял, зачем сюда
привели пленного; с трудом отдирая ноги, побежал в сторону и остановился, крепко ухватившись за ствол березы.
Позади коротко и деловито прозвучал залп.
– Мальчик, – сказал мне Чубук строго и в то же время с оттенком легкого сожаления, – если ты думаешь, что война – это вроде игры или прогулки по красивым местам, то лучше уходи обратно домой! Белый – это есть белый, и нет между нами и ними никакой средней линии. Они нас стреляют – и мы их жалеть не будем!
Я поднял на него покрасневшие глаза и сказал ему тихо, но твердо:
– Я не пойду домой, Чубук, это просто от неожиданности. А я красный, я сам шел воевать… – тут я запнулся и тихо, как бы извиняясь, добавил: – за светлое царство социализма».
В повести был поразительный, юной талантливой рукой написанный конец. Конец этот тоже автобиографичен – автор повести сам получил тяжелое ранение в 16 лет.
«Навстречу пулеметам и батареям, под картечью, по колено в снегу двинулся наш рассыпанный и окровавленный отряд для последнего, решающего удара. В тот момент, когда передовые части уже врывались в предместье, пуля ударила мне в правый бок.
Я пошатнулся и сел на мягкий истоптанный снег. “Это ничего, – подумал я, – это ничего. Раз я в сознании – значит, не убит. Раз не убит – значит, выживу”.
Пехотинцы черными точками мелькали где-то далеко впереди.
“Это ничего, – подумал я, придерживаясь рукой за куст и прислоняя к ветвям голову. – Скоро придут санитары и заберут меня”.
…Струйки теплой крови просачивались через гимнастерку. “А что, если санитары не придут, и я умру?” – подумал я, закрывая глаза.
Большая черная галка села на грязный снег и мелкими шажками зачастила к куче лошадиного навоза, валявшегося неподалеку от меня. Но вдруг галка настороженно повернула голову, искоса посмотрела на меня и, взмахнув крыльями, отлетела прочь.
Галки не боятся мертвых. Когда я умру от потери крови, она прилетит и сядет, не пугаясь, рядом.
Голова слабела и тихо, точно укоризненно, покачивалась…»
Аркадий Гайдар не раз описывал ощущения тяжелораненого героя-мальчика. Это – ив «Судьбе барабанщика» тоже:
«Но, даже падая, я не переставал слышать все тот же звук, чистый и ясный, который не смогли заглушить ни внезапно загремевшие по саду выстрелы, ни тяжелый удар разорвавшейся неподалеку бомбы».
И у Егорки сладко и горестно замирало сердце, когда читал дальше – после особого просвета на странице – строки, почему-то заставлявшие вспомнить начало «Слова о полку Игореве»: его читала ему мама.
«Гром пошел по небу, а тучи, как птицы, с криком неслись против ветра. И в сорок рядов встали солдаты, защищая штыками тело барабанщика…»
– Поймите же! – хотелось крикнуть Егорке. Крикнуть неизвестно кому… – Он упал – и сразу в сорок рядов встали те, кто готовы были его защищать!.. Вот как! Так и должно быть, только так!
У Егорки начинало щипать глаза и выступали слезы, когда он
читал и перечитывал эту страницу. Хорошо, что никто не видел! Ведь всем было известно, что он никогда не плачет – с самого детства.Он мечтал стать таким же храбрым, как маленький барабанщик и как герой «Судьбы барабанщика». Ну а если не удастся – ну, тогда… Тогда он хотел бы встать в эти сорок рядов и защищать их обоих!
(.. Он еще не знает, что этих сорока рядов, готовых защищать правое дело, может и вовсе не оказаться в наличии – и как раз тогда, когда они будут очень и очень нужны.)
«…Гром пошел по небу, и тучи, как птицы, с криком неслись против ветра. А могучий ветер, тот, что всегда гнул деревья и гнал волны, не мог прорваться через окно и освежить голову и горло метавшегося в бреду человека. И тогда, как из тумана, кто-то властно командовал: “Принесите льду! (Много-много, целую большую плавучую льдину!) Распахните окна! (Широко-широко, так, чтобы совсем не осталось ни стен, ни душной крыши!) Быстро приготовьте шприц! Теперь спокойней!..”
Гром стих. Тучи стали. И ветер прорвался, наконец, к задыхавшемуся горлу…»
19. 1963–1964. Первый школьный год. Возвращение в Москву
Письма из Гаваны в Москву
12 октября. Мама Егора – его бабушке.
«…В школе Егором довольны. У него есть чувство ответственности и упорства – это самое главное. Значит, будут и знания.
…Не волнуйтесь. До Гаваны ураган “Флора” не долетел. Наибольший ущерб потерпела самая плодородная провинция – Ориенте».
27 октября. Отец Егора – его бабушке, своей маме.
«…Был в Камагуэе и Ориенте. Видел много людского горя.
Егор учится. Приходит перемазанный чернилами до ушей. Считает в уме быстрее Риды, да и меня тоже.
Желает быть морским пограничником. Не слабо!»
Ноябрь.
«Егор хороший парень. Справедливый, умный. Если иногда трусит, то всеми силами старается свою трусость побороть. Он хорошо учится и даже по письму приносит пятерки, хотя, видит бог, предки не дали ему к этому задатков».
27 ноября. Мама Егора – его бабушке.
«…Вся жизнь Егора теперь подчинена школе. Много дополнительных обязательств – то нужно клеить метр, то рисовать для выставки, то учить стихи для монтажа и еще английский. А теперь его выбрали командиром звездочки, так уж теперь от ответственности просто некуда деваться!
В плавании и испанском у Егора большие успехи. Если раньше на вопросы кубинцев он пожимал плечами и говорил “no comprendo”, то теперь сам первый заговаривает».
27 декабря 1963. Тимур Гайдар – матери в Москву.
«…Егор вытянулся и окреп. Плавает совсем хорошо. Неплохо стреляет из лука».
А в каникулы Тимур Гайдар предпринял путешествие с сыном по Кубе. И потом, 26 февраля 1964 года, писал матери:
«Егор показал себя в дальней дороге хорошим товарищем. Выдержан, смел, трудолюбив и весел. С ним можно идти далеко и долго».
Март 1964-го. Письмо Егора бабушке и няне.