Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет
Шрифт:
Осталось множество свидетельств того, как именно загоняли в колхозы и что такое жесточайшая эксплуатация крестьянства.
Егор жадно поглощал все доступные ему источники, рисующие фактическую, реальную картину разрушения российской сельской жизни.
Приведем воспоминания об этом времени крестьян Вятской области (как она называлась до убийства Кирова, после чего переименована в Кировскую), собранные историком В. А. Бердинских и его студентами:
«Как образовался колхоз? Сделали сход деревни и объявили, что будет колхоз, все будет общее. Кому охота, кому неохота – все должны идти. А если не вступишь – все отберут. На одной вечеринке один парень спел частушку (он был не колхозник):
ВсеНа него кто-то донес, его забрали и увезли.
Больше его никто не видел». Это – за насмешливую песенку!..
«Когда в колхоз записались, коней сводили всех. У нас крестная была старая, и когда тятенька повел лошадь – Лаской звали – она ее похлопала по шее, всю обняла, всю обревела. И увел тятенька лошадь… Вот, помню, мужик и женщина едут на телеге, и женщина воет, как по покойнику. Жалко ей лошади-то».
«Раскулачивали всех подряд: нищих, которые изо дня в день работали. Был в деревне Степан, у него даже лошади не было, на жене пахал – тоже раскулачили. Все труженики, но все врагами оказались. Еще в деревне семья была: бабка с внуками, не шли в колхоз, так у них окна выбили, дверь с петель сняли, все, что можно, отобрали. Бабка лежит на печи и плачет от бессилия, а внуки – от страха».
«…Сочли нас за кулаков. Стали накладывать большие платежи, не под силу нам это было, сделали опись, дом у нас продали, имущество все увезли. Когда выгоняли из дома, люльку с ребенком выбросили на улицу и соседям наказали, чтоб никто нас не пускал, а если кто пустит, то и с ними так же поступят…
А соседа одного так же раскулачили, ему некуда было деваться, так он повесился на березке. Золовка у меня жила в селе Крымыже, двор у них продали, лошадь взяли, послали на лесозаготовку, лошадь там у них пропала, а было у них четверо детей… Детей кормить было нечем. Муж от такого переживания задавился. Церкви были закрыты, священника расстреляли на кладбище у толстой елки.
Люди сдали все в колхоз. Часть бросила дома и уехала в город. Во главе колхоза ставили тех лентяев и выпивох, которые плохо работали на своем подворье. Люди это очень переживали. Хозяина во главе колхоза они не видели, а русский человек всегда уважал работящего мужика… Мужик серьезно не верил в колхоз, он думал, что, мол, поиграют большевики и успокоятся. Но большевики не поуспокоились, началось раскулачивание. Настоящих кулаков в округе не было, было много хороших, работящих, настоящих мужиков. И вот новая власть в деревне в лице бывших лодырей стала грозить всем средним хозяйствам раскулачиванием, особенно тем, кто не поил самогоном и водкой. Начали заниматься вымогательством. Немало хороших хозяйств было ликвидировано: отбирали дома, мужиков с женами ссылали, стариков с детьми пускали по миру. Оставшихся детей и стариков обычно соседи брали по домам, кормили, поили, одевали. Один из домов, конфискованных государством, соседи собрали деньги и выкупили обратно, передав семье, в которой было 10 детей».
Это – конец 20-х – начало 30-х годов.
Прошло несколько лет – ив 1937–1938 годах уже никому не разрешали взять в дом детей арестованных и сосланных или расстрелянных родителей. Их отправляли в детские дома, где воспитывали в презрении и ненависти к родителям – «врагам народа».
«…По железной дороге на Котлас почти ежедневно шли составы товарных вагонов, в которых везли людей целыми семьями. Эти вагоны-теплушки охранялись конвоирами с собаками. Люди говорили, что везут на север, на Печору “контру” и кулаков, которые идут против советской власти. Мальчишки моего возраста бегали на разъезд посмотреть на эти охраняемые поезда с людьми».
Профессор, собравший эти записи о реальных событиях, пишет: «Ужасающая бедность, полуголодное рабское существование основной массы крестьянства – главного податного сословия России <…> просто поражают сегодня наше воображение…»
Почитайте и подумайте – это те самые годы, когда в Москве и в других крупных городах
в магазинах были продукты по более или менее доступным ценам.«.. Из постели было одно одеяло на семь человек да две подушки… На ногах вся семья круглый год носила лапти. Весной и осенью к лаптям приделывали деревянные колодки… Мыла не было. Делали щёлок. Это нагребали из печи в тряпку золы и замачивали, им мылись и стирали одежду. Керосину было мало (об электричестве, как видим, и речи нет. —М. Ч.), сидели с лучиной на посиделках (по очереди их делали), один кто-нибудь весь вечер дежурил у корыта, жег лучину…»
Страшная жизнь деревни после войны была полностью скрыта от городских жителей. Телевидения еще не существовало, в газетах об этом не писали. Да многие горожане и сегодня, при огромном количестве опубликованных документов, не представляют себе, как жили крестьянские семьи страны-победительницы.
Егор Гайдар в 70-е – годы своего студенчества – уже прекрасно знал, за чей именно счет устраивал Сталин в конце 40-х – начале 50-х годов ежегодные (первого апреля) копеечные снижения цен. За которые и сегодня люди, не привыкшие размышлять и анализировать (зря потратившие юность, не научившись этому!), не устают его благодарить.
Немало сел, в которые не вернулся живым ни один мужчина. Во многих семьях погибли и отец, и сыновья.
Причина этого трагического положения послевоенного села простая: в городе часть мужчин – среди них и выходцы из деревень, работавшие на заводах, – оказалась забронирована. Их не имели права забирать на фронт, потому что предназначали для работы в оборонной промышленности. Они должны были ехать со своими заводами на Урал и налаживать там производство танков, снарядов и т. п. В деревнях же мужчин призывного возраста забирали под метелку. Все работы ложились на женщин и подростков.
Еще записи:
«Мой отец в 1944 г. был репрессирован за то, что, побыв в своей деревне в отпуске и вернувшись назад на завод, рассказал, что пахал дома на бабах землю. Расценили это как “дискредитацию” советской власти, дали ему 10 лет. Срок отбыл полностью, вернулся в 1954 г. больным человеком и скоро умер».
«Перед концом войны ездила по деревням – работала заготовителем, так приходилось собирать налоги. А налоги были очень большие на каждое хозяйство наложены… А где люди должны взять? Ведь война уже идет четвертый год… Были такие семьи, что от хозяина остались одни дети, их по три человека, а мать одна – и та выбилась из сил. Вот однажды я захожу в одну избу (была открыта), спрашиваю: “Кто есть?” Молчок, никто голоса не подает, перешагнула порог: справа стоит кровать деревянная, совсем голая, в переднем углу стоит стол, на столе чугунок, но пустой – в нем ничего не было. Я прошла в кухню – никого, ни звука. Когда вернулась обратно, взглянула на потолок и увидела полати, а на них пять детских головок, так на меня уставились, как будто я их возьму и съем. Спрашиваю их, чего они там делают. “А мы здесь лежим”. Оказывается, у них буквально нечего одеть, все они голые, даже рубашонок нет, и в избе шаром покати – ничего нет. Мать на работе в колхозе, корову зимой съели, и каждый день чугунок варят ведерный картошки – этим и живут. А еще налог какой-то с них просить…
.. Вот как приходилось жить… Дождались! Война кончилась. Стали возвращаться домой солдатики по одному, по два человека – а уходили десятками».
Очень важное обстоятельство: многих из тех, кто выжил на фронте, провезли мимо родных мест непосредственно в Гулаг – в казахстанские лагеря, в Магадан, на Колыму…
Кого же? Тех, кто по вине Сталина в первые же месяцы войны оказался в плену (таких насчитывается около четырех миллионов). Они бежали из немецких лагерей, с трудом пробирались к линии нашего фронта, воевали – и после Победы оказались в «своем» концлагере. Есть такая книжка – Льва Разгона, человека, просидевшего в сталинских лагерях 17 лет, – «Плен в своем отечестве». Очень точное и очень грустное название.