Эхо вечности. Багдад - Славгород

— Что делать? Я же сказал — бежать всем вместе, — рубанул я рукой воздух, наконец поняв, что это и есть самое правильное решение. — Тогда немцам некого будет расстреливать. Вагон пустой — и концы в воду! Послушайте, страшного ничего нет. Я выберу момент, когда поезд сбросит ход и пойдет на горку. Тогда я покажу вам, как надо совершать прыжок на ходу поезда. Понимаете?

— Да! Да! — хором загудели мои слушатели.

— Значит, я спрыгну, а через секунду можно будет прыгать следующему. И так — пока все не уйдут. На это у вас в общем уйдет полчаса, если не меньше.

— А дальше куда нам?

— Дальше будете медленно и осторожно пробираться к фронту, — я знал, что говорил. — Но на самом деле лучше сделать по-другому. Лучше пристроиться возле кого-нибудь и дожидаться своих, потому что фронт отсюда далеко.

— К кому пристроиться? Лично я тут чужак, никого не знаю, — с нотками отчаяния сказал кто-то.

— Зато вас знают!

И я рассказал им, что от нас уже ушла добрая половина людей, которые собираются организовать партизанский отряд и воевать. Кто захочет присоединиться к ним, надо спешить.

— Эти отважные люди, — почти патетически сказал я, — верят в вас, что вы к ним присоединитесь. Они оставили нам время и место встречи, — и я назвал их. — Думаю, коль это местные люди, они помогут вам пристроиться или залечь на дно. Это очень хорошо, что у вас есть куда идти и что вас там уже ждут.

С моими доводами все согласились, еще раз разработали тактику прыжка с поезда — когда прыгать, как прыгать и т.д.

И вот мы проехали станцию Мокрую, Софиевку, начали подъезжать к Новогупаловке. Вот-вот мы подъедем к Славгороду!

Еще за Соленым, даже за Новогупаловкой я окончательно сорвал решетку с окна и выбросил. Силенка у меня была. Что ты — 24 года! Затем приготовился, ловя удобный момент. Я тут знал все уклоны и подъемы. Тем временем я вслух комментировал для остальных, почему прыгаю сейчас, а не раньше или позже.

Поезд пошел под уклон, на улице взошла луна... стало светло. Вот! Вот мое родное село, родители, жена, ребенок... Живы ли они? Ведь мы не виделись больше года... Что тут? Кто тут?

Наконец поезд сбросил скорость, пошел на подъем. Паровоз — чих-чих, чих-чих... Тогда паровозы чихкали на подъеме. Тише, тише едет.

— Так, ребята, Ваня, всё! Удобный момент, я пошел. Или ты, Ваня, хочешь первым?

Иван выглянул из оконца:

— Как же прыгать? Куда? За что держаться? Нет, я не смогу.

— Ну вот как надо, смотри — отодвинув его, сказал я. — Смотрите все и учитесь.

Я высунулся из вагона, повис головой вниз. За что взяться, чтобы перевернуться? Руками провел по вагонной стене, долго что-то ловил-ловил там, нашел какой-то болт или гайку...

Тогда ноги из вагона спустил. А поезд еще идет.

И тут я вспомнил, что надо быть осторожным. Когда наши отступали, то протянули по этой колее поезд со специальным крюком сзади, которым взламывали шпалы. Потом эти шпалы с пути сняли и сложили штабелями. Так они и остались стояли вдоль полотна.

Как оказалось, немцы эту колею восстановили, а обломки поломанных шпал трогать не стали.

Значит, надо было прыгать так, чтобы не попасть на препятствие, потому что можно было остаться без ног.

Короче, я уперся в обнаруженную гайку, перекрутился, и прыгнул ногами вниз. По инерции пробежал несколько метров, потому что поезд еще шел довольно быстро, и наскочил-таки на кучу шпал. Сильно ударился о нее левой ногой. Но у меня уже выработалась такая реакция — немедленно уходить от опасности. После удара я не упал, а молниеносно прянул в сторону и покатился в кювет, а там уже перекрутился и погасил инерцию.

Смотрю — поезд пошел дальше: трах-трах — вагоны на стыках... Трах-трах... Связь, провода по всем вагонам, как вообще заключенных возят. У немцев были тормозные будки, которые возвышались над вагонами. Там немцы сидят, трубки курят, искры летят.

Поезд ушел...

А я, когда лез из окна вагона, увидел человека, стоящего на путях. Но, повиснув головой вниз, не рассмотрел его. Потом же поезд еще немного проехал, и тот мужик остался позади. Больше я его не видел.

Я перекрестился: слава богу!

Пока что я на свободе, а там посмотрим».

Борису Павловичу только казалось, что он бежал из плена, а на самом деле он попал в новый плен, только такой, где пленные жили в своих жилищах. Но точно так же они горбатились на немцев, точно так же им за это не платили и точно так же их в любой момент могли за малейшую провинность расстрелять.

Оккупация — это не свобода, а особенный вид рабства.

В оккупации

Где знакома каждая кочка

«Лежу я в канаве и чувствую, что у меня мокрые колени — значит, кровь. Я еще немного полежал, потом ползком, ползком... Хотя уже можно было подниматься и идти во весь рост. Но я знал, что железная дорога охраняется. Подымишься, а тут тебе в лоб — бах-бах! — посчитают за партизана.

Ползком, на животе, я добрался до посадки. Залез туда, спрятался. Там отдохнул, поразмышлял, что дальше делать.

Кто? Что тут? Через село прокатился фронт, удаляясь на восток. Пришла война, пришла сплошная опасность... Что тут осталось? Кто выжил?

Все же решил сначала идти домой, к матери. Я спрыгнул с поезда, с километр или даже меньше не доходя до вокзала, по сути напротив дома моей сестры. Только тогда его еще там не было.

Идти дорогой поостерегся, страшно было. Значит, надо идти полями. Я по-воровски, на цыпочках, пошел степью... Прошел в то место, где теперь Македон живет. Там присел, осмотрелся вокруг — тишина, ночь...

Было, наверное, 11-12 часов ночи. Нигде никого нет, даже собаки не лают, не перебрехиваются. Ну тогда я пошел смелее по направлению к водонапорной башне и оттуда домой.

Пришел. Смотрю — хата стоит на месте, все целое. Зашел во двор, опять осмотрелся — нигде не видно ни машины, ни мотоцикла, чтобы там немцы стояли или что... Нет никого.

Я в окошко — стук-стук.

А мать сразу же и откликнулась:

— Кто там?

— Я, — тихо произнес, но так, чтобы она голос узнала.

Слышу, она как схватится и бегом к двери!

Оказывается, перед этим, где-то за неделю до моего появления, к ней приходил Петр Филоненко, который бежал в Керчи, вперед меня пролез.