Эхо вечности. Багдад - Славгород
Шрифт:
Так ведь более того: на второй день после трагедии с посланными на задание разведчиками, командиры, отправлявшие семьям погибших «похоронки», заодно и Бориса Павловича посчитали погибшим и его жене тоже отправили «похоронку». Внимание: в похоронке указали адрес, где они его, якобы, похоронили! Шутники, да?
Александр Твардовский писал: «Тут не прибавить, не убавить — так это было на земле».
Так это еще не все... Ответственный за хранение документов, оставляемых разведчиками перед выходом на операцию, после этой «похоронки» списал документы Бориса Павловича, в том числе и его военный билет, со своего учета и отправил то ли в архивы,
Каких трудов ему стоило после войны писать во многие инстанции, посылать запросы в войсковые части, обращаться к сослуживцам и все это выяснять, искать, уточнять, предъявлять и доказывать!? Да еще будучи под расстрельным приговором военного трибунала, которого он боялся до остановки сердца и помрачения рассудка. Кто-нибудь может это представить?
Конечно, Борису Павловичу было не до наград. Он даже подумать о них боялся. А тем не менее, как видите, награда ему причиталась, пусть скромная, но тогда и такая сделала бы его несказанно счастливым, ибо послужила бы доказательством его преданности долгу. Она сняла бы с него подозрения. Да просто душу бы ему облегчила.
Узнав правду несколько десятилетий спустя, Борис Павлович не поспешил искать свою медаль и требовать вручения ему — шел развал страны, которую он когда-то защищал. То дело, за которое он проливал кровь, ради которого не щадил жизни, теперь погибало... И он ничего не мог поделать. Прошлые заслуги были списаны со счетов вместе с сошедшей с арены страной. За что же получать награду? От кого и с чьих рук? Просить разыскать награду за подвиг, закончившийся этим крахом... что творился сейчас, он не захотел.
А тогда... Тогда никто за все эти преступления, за издевательства над солдатом, над героем, с которым обошлись без внимания и почтения, не ответил.
В начале октября 1944 года Бориса Павловича выписали из госпиталя... Прямиком с больничной койки послали на фронт — опять в окопы, бежать в атаки, идти в рукопашный, умирать и воскрешаться...
Но были люди среди командиров, которые понимали описанные процессы, идущие на фронте, а затем перекочевавшие и в общество... Понимали и сопротивлялись им — в части Борису Павловичу предложили приобрести военную специальность, для чего послали на учебу. Он, конечно, согласился, ибо понимал, что этим милосердием его спасают.
Милосердие вообще надлежит принимать с благодарностью, иначе оно иссякнет в людях.
Симферополь
С октября 1944 года Борис Павлович стал курсантом Симферопольского технического училища[66].
Он очень боялся туда ехать, поступать... Но он понимал, что училище — это для него единственный выход из ранения, выход для укрепления здоровья, что на фронте он просто погибнет от перегрузок. Понимал и то, что его командование сознательно дало ему шанс на спасение. Как же можно было не оценить этого, пренебречь этим? Короче, на фронте его ждала смерть, даже не от пули, а от той жизни.
А с другой стороны, ведь в училище поступающие проходили мандатную комиссию, обмануть которую было трудно. Его мучил вопрос с пленом, пребыванием в оккупации...
Из всех испытаний при зачислении в военное училище эта комиссия — самая скрытная и принципиальная. Название ее происходит от слова «мандат» — документ о полномочиях на принятие решений. Члены мандатной комиссии наделены были полномочиями,
позволяющими решать судьбу поступающего: быть ему курсантом или отправляться туда, откуда прибыл. При этом абитуриента самым строгим образом проверяли на наличие судимости, родственников за границей, других неблаговидных или предосудительных фактов его жизни... По тем же статьям проверяли и его близких родственников — отца, мать, братьев, сестер.Его, побывавшего в плену, мандатная комиссия отклонила бы сразу.
Тем не менее Борис Павлович решился... и на собеседовании скрыл, что был в плену, рассказал ту же версию, что и в военкомате — мол, вышел из окружения и оказался в оккупации.
Остальные вступительные процедуры он прошел легко и хорошо.
Вот рассказ самого Бориса Павловича:
«7 февраля 1945 года я принял присягу при Симферопольском пехотном училище. Это записано в моем военном билете, частично восстановленном взамен потерянного в разведывательной роте после моего ранения.
Я продолжал все время дрожать, и ночами от каждого шороха просыпаться. И из-за спрятанного оружия тоже...
Когда я во время приездов оказывался дома, не в суете людской, а в тишине, мне становилось еще хуже — я готов был взорвать хату, все сжечь... Так тяжело мне было. И сделал бы это, честно. Меня какие-то мгновения удерживали.
Никто только не знает этого. Заставь меня, я мог бы... Я что угодно мог сделать. Ну не знаю... Значит, божья воля такая была, что ли, что я не сделал этого...
И вот я думаю, нужно это все, безвинная эта вина и этот рок, это проклятие судьбы... Может, оно пропадет? При отступлении от Севастополя наши ведь топили корабли, все уничтожали... Так может там и судебные дела трибунала пропали, может, погибли эти архивы?.. Так мне этого хотелось! И этим я себя успокаивал. Все думал: может мои напасти сгорели? Я в Симферополе был на хорошем счету... Начальство относилось ко мне благосклонно. Я же тебе рассказывал. Начальство... меня уважало.
Как мне было досадно, что со мной такое случилось! Я искал и не мог найти минуту, когда мог бы избежать такой участи.
И вдруг в мае или июне 1945 года, когда я уже год проучился в училище, ко мне приехала жена. Я вышел к ней на КПП, лихорадочно соображая о причинах ее приезда, потому что в письмах она мне ничего не писала.
— Ты живой? — спрашивает она.
— Живой... Что случилось? — спрашиваю, а сам уже догадался...
Оказалось, что вчера к ней пришел председатель сельсовета и потребовал дать ему мой адрес, а также изъял у нее мои письма. При этом он показал пришедший на адрес сельсовета запрос о моем местонахождении. Вместо изъятого он оставил ей расписку, в которой было написано, почему возник запрос. В расписке были такие страшные слова: “...осужден к расстрелу без права обжалования за измену Родине; приговор немедленно привести в исполнение по месту обнаружения осужденного”... Представляешь?!
Значит, не пропали документы трибунала, — первым делом подумал я. Исчезли мои иллюзии... Будто обухом по голове меня ударили ее слова, весь рассказ. Но надо было делать беспечный вид — о, господи, чего мне это стоило!
— Это какая-то ошибка, — я усмехнулся и погладил ее по плечу.
А какая же ошибка? Какая ошибка...
Одно радовало, что война уже кончилась. Я дождался победы, торжества над моими поверженными обидчиками. Теперь... мне было легче встречать свою судьбу...
Ну, переночевала она у меня, утром уехала домой.