Екатерина Великая (Том 2)
Шрифт:
– Да я и в мыслях этого не имел, ваше величество…
– И ты на меня не обижайся за прямое слово. Дело сейчас не шуточное. Не время сахарничать… Вся империя в опасности. А на мне лежит ответ за благо моей земли, всех подданных моих…
– Да я и думать не посмел бы, ваше величество…
– Смел не смел, а вижу я, как ты сейчас нахмурился… Ты бы то помнил, что вся моя жизнь с первого дня царствования посвящена одному: чтобы росло величие России. Так и удивляться нельзя, что всякое горе для неё – двойное моё горе. Всякая обида, ей нанесённая, малейшая несправедливость для меня невыносимы бывают… Не могу молчать я при таком разе. Сил больше нет всё в себе таить, притворствовать, как до
Наступило молчание.
– А не имел ли вестей от нашего храбреца чудака, от Александра Васильича? – спросила ласково государыня, видя, что строгая отповедь сильно повлияла на её любимца, и желая направить его мысли в другую сторону.
– Как же, ваше величество. Он просит повергнуть к стопам нашей матушки-государыни его благодарность за внимание и память… И что дочку не оставляете, «Суворочку» его, как он её зовёт.
– Премилая девочка. Скоро и невеста. Вот бы брату твоему посватать… Совсем хорошая партия…
– Конечно, Николай был бы счастлив, если бы ваше величество пожелали принять участие в этом, когда настанет время…
– С удовольствием… Я не забуду… Глядите, вон видны и корабли. Какие это?
– Должно быть, береговая охрана, ваше величество… Сейчас узнаем…
В этот день императрица успела осмотреть все морские отряды у Сескари и в Кронштадте.
Поблагодари адмирала Крузе за его распорядительность и уменье, за последнюю победу, раздав ряд наград, подарив милостивым словом осчастливленный экипаж, к вечеру государыня вернулась в Петергоф.
С яхты снова пересели в коляски, и все дремали, утомлённые множеством пережитых впечатлений, когда экипажи, колыхаясь на упругих рессорах, быстро несли их назад, к тенистым садам и паркам Царского Села…
Как бы в ответ на похвалы, на ласку и награды, которыми почтила свои войска государыня, 25 июня произошла битва под Выборгом, в которой русские снова одержали решительную победу над врагом.
Снова зазвучали благодарственные молитвы в храмах столицы, и Екатерина появилась с Зубовым и своею блестящей свитой в Казанском соборе благодарить Господа за одоление над врагом…
Но с юга не было так жадно ожидаемых вестей об успехах русских войск.
Наоборот: Валериан Зубов, Суворов и некоторые другие лица, имеющие возможность писать Екатерине, словно сговорясь, извещали государыню, что светлейший по каким-то непонятным причинам затягивает кампанию, начатую очень удачно, и избегает решительных действий.
Между тем сам Потёмкин писал, что ему необходимо побывать в Петербурге, о многом лично побеседовать с императрицей.
И только её решительные, хотя и очень дружеские, письма удерживали избалованного вельможу от намерения бросить всю армию на произвол судьбы и скакать домой, за две тысячи вёрст…
А дни, недели и месяцы мелькали один за другим…
Только в декабре, после усиленных настояний императрицы, отряд Кутузова обложил Измаил, но не спешил с приступом.
2 декабря прискакал туда в своей двуколке Суворов.
Девять дней ушло на подготовления… Злые языки потом говорили, что было немало переброшено золотых и серебряных мостиков от осаждающих к осаждённым.
Как бы там ни было, 11 числа, после отчаянного штурма и упорного сопротивления, крепость была взята, и Суворов послал императрице обычное, лаконическое донесение:
«Измаил
пал перед троном вашего величества».От Потёмкина с этой радостной вестью помчался его адъютант Валериан Зубов.
Поручение завидное и почётное. Но более сообразительные люди, как и сам «чрезвычайный гонец», прекрасно понимали, что светлейший желал избавиться от неприятного соглядатая. Как ни скромно держал себя Валериан, роль его была скоро разгадана и самим князем, и многими окружающими…
Из Петербурга также друзья светлейшего, особенно управитель его и придворный «всезнайка», Гарновский, извещали, что Безбородко, Воронцов и многие другие с Платоном Зубовым во главе стараются пошатнуть, если не совсем скинуть неприятного им князя. И лучший материал для этого получают, несомненно, от Валериана.
Потёмкин был вне себя. Но он хорошо знал, как сердечно относится Екатерина к красивому, гибкому, но рано испорченному юноше. В каждом письме она писала об этих двух братьях, просила содействия, чтобы «со временем вывести в люди Валериана», этого «писаного мальчика», как она выражалась. Напоминала, что ей будет приятно, если Потёмкин проявит больше ласки к Платону во время предстоящей их встречи.
От Платона Зубова, конечно, по настоянию, а может быть, и под диктовку самой государыни, приходили весьма почтительные и дружеские письма. Всё это обязывало светлейшего, и он вынужден был быть любезным по отношению людям, которые, в сущности, были ему опаснейшими и смертельными врагами.
Но даже этот необузданный человек, избалованный временщик принуждён был покориться мягкой, ласковой, но такой неумолимо тяжёлой руке, какою Екатерина правила всем и всеми, кто только находился вокруг неё, в тени её трона…
Вместе с январской метелью, свежий и розовый, как морозное утро, примчался в Петербург Валериан с радостными вестями о завершённых победах, о новых ударах, какие Суворов и его сподвижники собирались нанести врагу.
– Весьма рада вас видеть, поручик, а со столь приятными вестями особенно, – ласково, нежно, как родного, встретила Екатерина юного гонца, от которого, казалось, ещё веяло пороховым дымом и жаром битвы.
– А я несказанно счастлив видеть вновь ваше величество в добром здравии и столь цветущем виде!
– Всё благодаря победам, которыми, как дождём, орошает мою душу славное войско российское и его вожди, мой маленький льстец! Давайте ваш пакет.
Пока государыня с довольным видом, покачивая головой, читала донесение, адресованное на её имя князем, братья отошли в сторону и тихо о чём-то толковали.
– Увидим, – с неприятным, злым выражением лица сказал Платон, – чья возьмёт! Теперь же осторожно заведи об этом речь, когда государыня станет расспрашивать обо всём…
Не успел он договорить, как Екатерина обратилась к Валериану:
– Великолепно! Хотя классическая реляция чудака нашего, графа Александра Васильевича, и не уступает этой по силе, зато находим в последней подробности, драгоценные для меня и для российской истории. Знаешь, мой мальчик, – по-дружески обратилась она к Валериану, – я успела разработать новый план. Гляди, и ты попадёшь туда, если будешь вести себя хорошо. Не обижаешься, что я с тобою так? Чаю, ты себя уже взрослым мужчиной полагаешь?.. А я так рада нынче, что на всякие дурачества готова! Ну, всё рассказывай мне, что там и как… Нет, – сама перебила себя Екатерина, – французы мои каковы! Князь светлейший для «Дама Дереже», как он его кличет, просит шпагу золотую… И для герцога Ришелье… Да этому ещё Георгия солдатского. «Мол, оказали чудеса храбрости…» Любезный народ, французские дворяне. Умеют платить за доброе гостеприимство и себя прославить… Да что они там натворили, говори, мальчик. Всё по порядку…