Экипаж боцмана Рябова(Рассказы и повести)
Шрифт:
Он соскочил с нарт и пошёл к передней упряжке. Наташа поспешила за ним.
На прибрежной сопке стоял невысокий памятник, вытесанный из камня.
Степан Егорович снял шляпу. Откинули савы — капюшоны — Василий и Илюша. На памятнике Наташа прочитала:
«Иван Хатанзей. Погиб от рук врагов Советской власти».
А вечером дома Степан Егорович рассказал историю Хатанзея.
Слово «революция» на далёком заполярном острове впервые произнёс не кто-нибудь, а царский чиновник, грозный посланец архангельского губернатора. Впрочем,
— Бунт! Р-р-революция!.. Я тебе покажу, смутьяну! Сошлю!
Ссылать человека с этого острова, пожалуй, было уже некуда, разве только на Северный полюс или на тот свет.
Угроза относилась к молодому ненцу-охотнику Ивану Хатанзею. Но Иван Хатанзей Северного полюса не боялся, хотя там в те времена ещё никто не бывал. А на тот свет ему, двадцатилетнему, было рановато. Вообще ни о ссылке, ни о смерти он не думал, когда, по наивности, спокойно и прямо в глаза заявил чиновнику:
— Твоей церкви нам не нужно!
С Большой земли на остров привезли часовню. Вот почему так сказал молодой Хатанзей. Со своими старыми деревянными идолами-божками ненцы обращались вольно. В добром настроении они угощали божков салом, а рассердившись, могли побить, особенно если перепадала сярка-другая — стаканчик водки, которую привозили русские купцы. Потому и к христианскому богу многие ненцы особого уважения не испытывали.
А Иван Хатанзей знал, что бога нет. Об этом ему ещё в прошлые годы часто говорил Степан Егорович Поморцев. Да и сам Иван Хатанзей не раз убеждался, что от молитв толку ни на грош. После молитв никаких особых удач ни на охоте, ни на рыбном промысле не было. Зато бывало и так: и не помолится Иван, а в чум вернётся с богатой добычей.
С губернским чиновником тогда на пароходе приехал священник. Он должен был крестить последних некрещёных ненцев.
— Не гневи бога, Иван, — увещевал молодого охотника священник. — Грех большой на душу принимаешь!
Но бог почему-то не гневался на Ивана Хатанзея. Вот и на другой день после разговора о часовне охотник привёз на своих нартах из тундры кучу песцов.
Зато продолжал гневаться чиновник. Вечером, в салоне за ужином, в компании попа и капитана парохода он всё ещё грозил:
— Сошлю сукина сына!
— Накажи, накажи еретика! — подстрекал батюшка.
— Да куда вы его сошлёте? — посмеивался капитан парохода. — Тут и так ссылка, не лучше Сибири.
— Вот в Сибирь и сошлю! На каторгу, в рудники, в кандалы!
После нескольких рюмок коньяка чиновник пришёл в хорошее расположение духа и стал вспоминать анекдоты. Неумело подстраиваясь под разговор ненцев, он рассказывал:
— Собрался самоедин на охоту на морского зверя, а он, самоедин, надо вам сказать, уже крещёный был. Собрался, значит, и молится Николаю-угоднику:
«Николуска-угодницек, помоги больсого зверя убить! Свецку с мацту поставлю». Высотой, значит, с мачту свечку обещал поставить. Помолился и поехал к морю. А там видит — большущий тюлень плывёт. Прицелился самоедин — и бах-бах! Тюлень перевернулся на воде кверху брюхом. Обрадовался наш самоедин и смеётся над угодником: «Вот как вашего брата надувают!» Не будет, мол, тебе, Никола, никакой свечки. И только
он эти слова выговорил, тюлень обратно перевернулся и нырнул в глубину. Поник головой охотник и говорит: «Ох, Николуска-угодницек, с тобой и посутить-то нельзя».Чиновник хохотал. Батюшка осуждающе качал головой:
— Вот так богохульников и наказывают. Господь бог всё видит, всё слышит.
— Да ведь это же анекдот, господа! — улыбнулся капитан.
— А вот и анекдот, и притча правдивая, — упорствовал поп, подливая в рюмки вино. — Наказать, и сие суть наказание божие!
— Увезу самоедина на суд губернаторский! — опять загорячился чиновник, вспомнив Хатанзея. — В трюм посадим и увезём в город, а там — на каторгу!
Утром капитан парохода — бывалый мореход, сам в прошлом простой помор-зверобой, — тихонько предупредил Ивана Хатанзея о коварном замысле чиновника. А тут ещё и чиновник строго-настрого запретил Ивану до отплытия парохода покидать чум.
Иван посоветовался с отцом, старым Хатанзеем, а ночью запряг оленей, погрузил на нарты кое-какую поклажу, прихватил собак и тайком покинул стойбище. Он уехал на северо-восток, на Карскую сторону, зная, что там его никто не разыщет.
И снова гневался чиновник. Снова он угрожал — теперь уже другим ненцам, — требуя найти и вернуть беглеца. И снова упрашивал и увещевал поп, грозя судом божьим. Но под разными предлогами островитяне отговаривались: где его найдёшь — остров велик, напрасно время тратить.
Вскоре пароход ушёл и увёз чиновника. Капитан парохода вспомнил Ивана Хатанзея и слова из анекдота и сказал чиновнику:
— Вот как вашего брата надувают!
Чиновник и батюшка молчали, хмурились, но от коньяка не отказывались.
С другим пароходом на остров привезли приказ губернатора «о поимке самоедина Ивана Хатанзея». Но никто из ненцев и не подумал выполнять волю начальства.
Пять лет был в действии строгий приказ губернатора. Пять раз поднималось над заполярным островом солнце. И пять лет в полном одиночестве, как Робинзон, прожил охотник Иван Хатанзей. Изредка он виделся лишь с отцом.
В летнее время к острову дважды подходил пароход, и появляться на глазах у русских было опасно. Опасно было встречаться и с богачом многооленщиком Теняко, которому было приказано о появлении Хатанзея сообщить при первой возможности. Хотя многие считали, что охотник давно погиб, Теняко не терял надежды на вознаграждение за донос.
На шестой год, как всегда, когда солнце полные сутки без захода кружило над островом, а Медвежья губа очистилась ото льда, пришёл пароход. Приехал на пароходе Степан Егорович Поморцев. Он давно не бывал у своих друзей-островитян.
Приехал на остров ещё один русский, не молодой, но и не старый, гладко бритый, тепло одетый. Он купил у одного из ненцев совик, пимы и нож в деревянных ножнах и неожиданно исчез. О нём на стойбище скоро забыли.
А Степан Егорович, узнав о печальной судьбе Ивана Хатанзея, сказал ненцам:
— Его надо разыскать! Теперь губернатора нет, и приказ его больше не имеет никакой силы. И чиновников больше нет, и богачей нет.
— А куда же они пропали? — спрашивали удивлённые островитяне. Они привыкли верить Степану Егоровичу.