Экипаж

* * *

Зинченко стоял возле лифта, погруженный в свои мысли. Вокруг него собралась разношерстная толпа, также ожидавшая лифт. Многие, знавшие Леонида Саввича, поглядывали на него со стороны, тихонько переговариваясь между собой. Зинченко, казалось, ничего не замечал. Вдруг в один миг все резко умолкли и подтянулись. Зинченко не заметил и этого. Он очнулся от своих мыслей только тогда, когда увидел подходившего к нему Шестакова. Леонид Саввич протянул ему руку для приветствия, однако Шестаков проигнорировал этот жест. Он сильно сжал Зинченко за локоть и сквозь толпу, расступавшуюся перед ними, провел его к лифту – тот как раз подъехал.

Шестаков завел Зинченко внутрь, остальные переминались на месте не решаясь пройти следом. Шестаков не стал никого дожидаться и молча нажал кнопку. Едва двери лифта закрылись, Шестаков мгновенно перешел на крик, совершенно не заботясь о том, что их уединение с Зинченко лишь формальное – сквозь тонкие стены лифта все было наверняка хорошо слышно.

– Ты командир или кто? – орал Шестаков. – Ты как этого сопляка из кабины выпустил? Весь Интернет в роликах – драка на воздушном судне! Я только что из министерства, там такая атака на компанию идет – мы живыми хрен выберемся.

Шестаков на мгновение умолк, набирая воздух. Зинченко успел лишь развести руками, как Шестаков возобновил свой гневный монолог, еще больше повысив уровень децибелов.

– Это правительственный уровень! Этот… он же на все кнопки нажал! При мне сверху звонили, замминистра по телефону разговаривал и по стойке «смирно» стоял. А я перед ним.

Шестаков снова взял паузу, восполняя запасы воздуха в легких. После этого он грозно произнес:

– Выгнать тебя, что ли, к чертовой матери?

– Выгоняйте, – односложно ответил Зинченко.

– Что-о? – опешил Шестаков.

Он ожидал чего угодно – извинений, раскаяния, даже просьб, но никак не этого равнодушного согласия. В этот момент двери лифта раскрылись – Шестаков и Зинченко подъехали на нужный этаж. Стоявшие на площадке люди вопросительно смотрели на них. Шестаков чуть поколебался и ткнул в первую попавшуюся кнопку. Лифт повез их неведомо куда. Заставив себя собраться, Шестаков между каких-то этажей нажал стоп и повернувшись к Зинченко сказал:

– Повтори!

Леонид Саввич исподлобья глядя на него твердым взглядом, прояснил свою позицию:

– Я извиняться не буду.

– Что? – взвился Шестаков.

– …И я этому сопляку завидую, – несгибаемо продолжал Зинченко.

Ни эмоции Шестакова – а он вообще-то редко выходил из себя, – ни шквал обрушившихся на него обвинений и угроз не произвели на Леонида Саввича ожидаемого директором компании впечатления. Напротив, казалось, слова Шестакова будто убедили Зинченко в правильности избранной им позиции.

Заводясь сильнее, он продолжал:

– Меня же учили – сиди смирно! Тебе хамят – а ты сиди. Тебе в рожу плюют – а ты терпи.

По всей видимости, у Леонида Саввича тоже накипело. Всегда сдержанный и невозмутимый, он со злости саданул кулаком по стене лифта. Гулкое эхо прокатилось по кабинке. Зинченко с досады постучал себя пальцем по лбу, продолжая:

– У меня же здесь вечная табличка – «НЕЛЬЗЯ»! Мы же всего боимся и за инструкции прячемся, которые неизвестно кто и когда придумал.

Шестаков от такого отпора как-то сдулся и, вздохнув, грустно произнес:

– Думаешь, ты один такой? У меня так каждый день. И терплю… А что делать?

Эти фразы Шестаков произнес уже не с начальственными интонациями, в них прозвучали обыкновенные человеческие нотки. Зинченко продолжал защищаться и нападать одновременно:

– И я терплю. А он – не терпит. Потому что парень правильный.

Шестаков очень быстро вспомнил о своей начальственной роли и вернулся к ней:

– Пусть сначала вести себя научится твой правильный парень. Короче, так, – подвел он черту спору, – у нас один борт азиаты зафрахтовали, вылетает сегодня. Экипаж меняем – летишь ты. Возьми себе пилотов на выбор. И всю бригаду проводников тоже от греха забирай. А этого стажера увольняем, пусть с ним разбирается кто хочет.

– Нет, не увольняем, – железным тоном возразил Зинченко.

Шестаков в изумлении уставился на него.

– Он тебе сын, что ли? – только и спросил он.

Зинченко разразился длинной тирадой, говоря прочувствованно и абсолютно искренне. Шестаков давно не видел его таким.

– Он летчик божьей милостью. Он в кабине такое делает, чего я не могу. Он в небе – как дома. Вот у нас с вами руки, а у него крылья. Он небо как книгу читает. Спасибо, конечно, но без него не полечу.

Шестаков слушал и молчал. Он был сердит. Непримиримая позиция Зинченко, которую он считал упрямством, злила его. Но и настаивать на своем он не мог – было что-то такое в словах и интонациях старого, давно знакомого Шестакову пилота, с чем он, директор, не мог совладать. Зинченко вдруг осекся – сверху из лифта он увидел понурую фигуру Гущина, бредущего к выходу из аэропорта. Леонид Саввич схватился за мобильный. Шестаков просверлил его взглядом, ничего не сказал и вышел из лифта.

* * *

Новенький красный аэроэкспресс въехал под купол дебаркадера. Из открывшихся дверей полился поток пассажиров с сумками, баулами, чемоданами на колесиках. Алексей двигался против этого потока. Текущая навстречу толпа затрудняла движение, и это минутное противоборство казалось ему маленькой проекцией на всю его жизнь – вот так же часто приходилось ему плыть против течения, причем совершенно одному, непонятому, без поддержки. Некстати зазвонил мобильный. Руки у Алексея были заняты, его теснили со всех сторон и отвечать на вызов он не стал. Протиснувшись в вагон, он машинально занял свободное место и сел, поглядывая в окно в ожидании отправления экспресса, безразличный ко всему происходящему. Снова затрезвонил мобильный, но Алексей и ухом не повел. Все, что было вокруг, уже не имело никакого значения.

– Уважаемые пассажиры, наш аэроэкспресс отправляется, – сообщил механический голос.

Гущину казалось, что вокруг все тоже такое же механическое, лишенное жизни. Равнодушным взглядом он ухватил торопливо движущуюся по салону фигуру, смутно ему знакомую – он сейчас ни во что не вникал. Фигура пробежала мимо, потом, запнувшись, развернулась на месте и вернулась к Алексею. Гущин поднял глаза. Перед ним стоял запыхавшийся Зинченко. Алексей заметил вдруг, что по лицу Леонида Саввича разлилось нескрываемое облегчение и радость, будто он увидел не провинившегося стажера, от которого у него одни неприятности, а Деда Мороза с мешком подарков.

Однако начал Леонид Саввич, как обычно, с претензий.

– Чего на звонки не отвечаешь? – спросил он. – Кто разрешил забрать документы?

– А вам-то что? – не заботясь о вежливости, ответил Алексей.

Леонид Саввич не собирался тратить время на бессмысленную перепалку. Он сумел выцепить Гущина в последний момент и, не теряя больше слов, просто подхватил его сумку и быстро пошел с ней к выходу из аэроэкспресса. Гущин был вынужден подняться со своей лавки, к которой он, казалось, прилип, и последовать за ним. Едва он выскочил на перрон, как двери захлопнулись. Поезд тронулся и стремительно стал набирать ход.