Экономическая журналистика

Видимо, следует избегать употребления ненормативных языковых средств (инвективной лексики)?

Инвектива – такой способ осуществления вербальной агрессии, который воспринимается в данной семиотической (под)группе как резкий или табуированный. В несколько ином ракурсе инвективой можно назвать вербальное нарушение этического табу, осуществленное некодифицированными средствами. Конечно, по возможности таких средств, да и вообще слов и выражений с ярко выраженным экспрессивным оттенком, следует избегать. Однако на практике и истцы в делах об унижении чести и достоинства, и суды видят «вербальную агрессию» там, где ее нет, приписывают авторам текстов умышленное и сознательное намерение (умысел) унижения или оскорбления адресата общения или даже аудитории общения. При этом употребление просто экспрессивных слов и выражений отождествляется с сознательным оскорблением. Это следует иметь в виду: на практике любое экспрессивное слово и выражение может быть воспринято как сознательная инвектива.

А есть ли рекомендации конкретно по организации текста?

В теории коммуникации есть концепция так называемых стратегий позитивной вежливости, стратегий негативной вежливости и стратегий вуалирования. Значительная часть из них приемлема и для авторов текстов СМИ и позволяет сузить «зону риска».

Приведем здесь несколько таких стратегий.

К «стратегиям позитивной вежливости» относятся, например, имитация интереса к слушателю (читателю), вовлечение его в реальный или «молчаливый» диалог; создание атмосферы «мы с вами»; избегание прямого несогласия (не «Нет», а «Да, но…»).

К «стратегиям негативной вежливости», в частности, относится «безличность», обобщенность утверждений (не «не курите», а «у нас не курят») и т. д.

К стратегиям вуалирования, особенно важным для журналиста, в частности, относятся: намеки через ассоциации; ирония; многозначная метафора («Гарри – настоящая рыба»: скользкий? холодный? хорошо плавает?); сознательная неопределенность («кому-то сегодня сильно достанется» – всем ясно, кому…) и т. д.

Можно ли сформулировать для журналиста своего рода «катехизис» – список прямых указаний (рекомендаций и, так сказать, запретов), буквальное соблюдение которых гарантирует «защищенность» текста?

Мы полагаем, что нет.

Во-первых, журналист попадет тогда в положение знаменитой сороконожки, которую спросили, какой ногой она сделает следующий шаг, после чего, задумавшись об этом, она вообще не смогла сделать ни одного шага. Другой вопрос, что у журналиста должна быть общая установка на терпимость (толерантность), взаимность (паритетность) и самоограничение. Также другой вопрос, что, прежде чем дать своему тексту дальнейший ход, журналист (или редактор) обязан осуществить своего рода самоцензуру, по возможности выявив и устранив все то в этом тексте, что выводит его в «зону высокого риска».

Во-вторых, даже если журналист все это проделает, никакой гарантии никто дать не может. С одной стороны, всегда остается вероятность, что какой-то «рисковый» момент в тексте останется незамеченным. С другой стороны, истец, адвокат, эксперт, судья – тоже люди, причем (это относится прежде всего к истцу и его адвокату) со своими мотивами и интересами, противоречащими интересам журналиста и его защитника. Анализ материалов уже состоявшихся процессов по обвинению в унижении чести и достоинства свидетельствует, что и сторона истца, и суд, как правило, совершают довольно очевидные ошибки и просчеты, вызванные их некомпетентностью и одновременно ангажированностью. Предвидеть такие ошибки и просчеты, нередко даже несознательные, невозможно. Можно только уменьшить вероятность, уменьшить степень риска.

По-видимому, было бы очень полезно, если бы систематически проводились семинары для журналистов, где на конкретных текстах и судебных делах анализировались оптимальные (с точки зрения риска) стратегии работы журналиста над текстом и типичные ошибки.

Но ведь у этой проблемы есть и оборотная сторона. Нет ли возможности дать четкие рекомендации работникам правоохранительных органов, сталкивающимся с вопросами унижения чести и достоинства, клеветы, оскорбления в текстах СМИ?

Настоящий материал и есть попытка если не дать исчерпывающие рекомендации юристам, то, по крайней мере, обратить их внимание на невыясненность многих вопросов, неопределенность и субъективность основных понятий, неточности в трактовке ряда типичных ситуаций. На базе проделанного нами анализа, вероятно, можно написать специальный текст, адресованный именно и только работникам правоохранительных органов. Тем более, что они нуждаются в консультации специалистов по поводу еще одной проблемы, нами здесь не затронутой. Мы нередко приводим примеры из текстов политических выступлений и из газетных материалов левой оппозиции, где содержатся прямые оскорбления в адрес Президента РФ. Пока не было возбуждено ни одного дела в этой связи. Но всякое терпение имеет предел, и можно ожидать возникновения и таких правовых ситуаций.

Вернемся к конкретным научным проблемам, возникающим в правоохранительной практике. Итак: что такое ненормативная лексика и фразеология?

Главная проблема в том, что в это понятие вкладываются два различных содержания.

Во-первых, это слова и выражения, употребление которых в общении (в частности, в массовой коммуникации) нарушает нормы общественной морали. Причем это могут быть внелитератур-ные слова (выражения), скажем, взятые из жаргонов или диалектов, а могут быть – вполне литературные; однако употребление этих последних (вроде подлец, мерзавец) по отношению к конкретному человеку в конкретной коммуникативной ситуации противоречит нормам общественной морали в не меньшей степени.

Во-вторых, это слова и выражения только первой группы (жаргонные, диалектные, вообще стоящие вне пределов литературного языка).

Таким образом, термин «ненормативная лексика» двусмыс-ленен и не вполне четок.

Почему в реальном коммуникативном употреблении так часто встречаются ненормативные (внелитературные) слова и выражения?

Этот процесс отражает общие тенденции в русской речевой коммуникации последних десятилетий. Известно, что вообще русская языковая общность распадается на множество отдельных страт, социальных и профессиональных групп и т. д. Их речевые особенности часто резко расходятся с нормами литературного языка – ср., например, лагерно-тюремный жаргон. Наряду с этим речевым многообразием в советское время существовала практика официального подготовленного речевого общения (чтение докладов по заранее подготовленному тексту, публикация в прессе только специально подготовленной, согласованной и цензурированной информации о событиях («ТАСС уполномочен заявить…»), в ТВ – дикторы, а не свободно говорящие ведущие и т. д.). Начиная с середины 50-х гг. (хрущевская «оттепель») в литературный язык и социально-ориентированное общение (в частности, массовую коммуникацию) начинают проникать периферийные языковые явления. Процесс этот был связан первоначально с появлением «молодежной литературы» вроде повести В. Аксенова «Коллеги» и публикацией первых мемуарных («Крутой маршрут» Е. Гинзбург) и художественных («Один день Ивана Денисовича» А. Солженицына) книг о сталинских тюрьмах и лагерях.

В годы перестройки и постсоветский период этот ручеек вне-литературной лексики и фразеологии превратился в бурный поток. Горбачевская «гласность», высочайше одобренный плюрализм точек зрения и способов их выражения, проникновение на экран ТВ и в эфир радио огромного числа непрофессионалов и вообще случайных людей, монополия в массовой коммуникации электронных СМИ, «деофициализация» ТВ и радио вместе с появлением того вида прессы, который на Западе называется «таблоидами», – все это имело следствием расшатывание норм языка массовой коммуникации и системы норм литературного русского языка в целом.

Нечто подобное происходило в 20-е годы нашего века в связи с резким изменением социальной базы русского литературного языка.

Но почему же именно инвективные, непристойные, об-сценные выражения стали такими популярными?

Во-первых, потому, что слова и выражения, связанные с привычными контекстами, оценками, стилистическими характеристиками, перешли совсем в другие, нетипичные для них условия общения: часто оратор, желающий оживить свою речь, сделать ее менее официальной и более разговорной, неформальной, теряет границу допустимого и недопустимого. Стираются (ранее четкие) границы между разными стилистическими пластами. При этом имеет место непрерывная динамика изменения речевых ситуаций – в отличие от английского парламента, характер общения между депутатами Государственной Думы меняется с каждым новым ее составом и с каждым новым спикером. Все время появляются новые телепередачи, то претендующие на «высокую» стилистику, то, напротив, характеризующиеся максимальной стилистической сниженностью. Люди просто запутались.