Эксгумация

— Вы там были?

— Нет.

— А вообще вы в этом ресторане бывали?

— Э-э, кажется, нет.

— Что ж, я бы не стал рекомендовать его как место, где можно поесть и отдохнуть.

Было видно, что он не счел это шуткой, над которой у него было право смеяться.

— Когда она умерла, ее привезли сюда — в больничный морг. Затем ее похоронили. Я слышал, похороны прошли подобающе.

— Вы ее осматривали?

— Нет. Когда ее привезли, ее мог осматривать только патологоанатом.

— М-м-м, — сказал я, — мозгов у нее, наверное, осталось не много.

— Может, обсудим это потом?

— Вы не знаете, она говорила что-нибудь? Что-нибудь обо мне?

— Правду сказать, ее ранения были настолько серьезны…

— Вы имеете в виду в голову?

— Нет, все ранения в принципе.

Тут я улыбнулся, наверное, впервые после выхода из комы.

— Мне нравится ваше выражение — в принципе.

Он продолжал:

— Те области ее мозга, которые отвечают за речь, не были задеты. Однако общий шок от ранений был настолько силен, что я сомневаюсь, что она могла пользоваться речью.

— Это мнение профессионала?

— Да.

— Вы давно в медицине?

— Двенадцать лет.

— Значит, я могу вам верить?

— Это ваше дело.

— Знаете, что забавно? Мне кажется, я слышал, как она трижды сказала ублюдок, когда я умирал.

— Но вы все-таки были в ресторане, полном людей, которые видели, как киллер вас расстреливал. Думаю, весьма вероятно, что кто-то из посетителей ресторана называл его ублюдком. Вот что вы, наверное, слышали.

— Мы с Лили встречались два года. Я знаю ее голос.

— И все-таки вы были не в том состоянии, чтобы…

— Я успел умереть, да?

— Примерно на полминуты, в операционной.

— Расскажите мне о том человеке, который нас расстрелял.

— Думаю, вам лучше спросить об этом у полиции.

10

Полицейские явились после врача. Они задавали мне вопрос за вопросом. Мои вопросы к ним остались без ответа.

В конечном итоге мне удалось узнать, что киллер уже в тюрьме. Судя по газетам (моя матушка тщательно собирала вырезки) и обмолвкам полицейских, попался он довольно глупо.

Насколько я понял, перед тем как войти в ресторан «Ле Корбюзье», он поручил какому-то пареньку посторожить велосипед. Убийца рассчитывал, что это поможет ему сэкономить время, когда придется удирать. Не нужно возиться с замком, достаточно будет просто взять велосипед у подростка, которому он уже заплатил. Конечно, парень не должен был знать, ради чего курьер-велосипедист появился у ресторана. План вроде вышел неплохой. Однако этот самый подросток посчитал, что денег, которые заплатил ему киллер, недостаточно, и решил присвоить велосипед. К несчастью для него, велосипед оказался ему не по росту — он толком не доставал ногами до педалей. Когда убийца уже вышел из ресторана, только что пристрелив Лили и меня, он не обнаружил ни мальчика, ни велосипеда. Однако оглянувшись по сторонам, в пятидесяти ярдах от себя он увидел паренька, который неловко врезался на велосипеде в дверцу такси. Киллер рванул к велосипеду, с каждым шагом привлекая к себе все больше внимания. У полиции не было недостатка в свидетелях его безумного спринта. Киллер начал кричать. Свидетелей только прибавилось. Таксист вылез из машины, чтобы посмотреть, не поцарапал ли велосипед дверцу. Сам велосипед — «Кэннондейл Супер-Ви Рейвен 4000» — стоил две месячные зарплаты большинства людей вокруг, включая таксиста. Это и только это подвигло убийцу на отчаянный рывок по запруженной улице. Когда полицейские позже спросили его, зачем ему понадобилось делать такую глупость и, скрываясь с места тягчайшего преступления, ввязываться в конфликт, который неминуемо должен был привлечь внимание половины улицы, киллер ответил: «Но у меня «Кэннондейл Супер-Ви Рейвен 4000». Как я мог допустить, чтобы какой-то мальчишка стянул его у меня. Я бы пристрелил парня, особенно если бы на велосипеде обнаружилась хоть царапина». — «Но вы уже пристрелили двоих минутой раньше», — напомнили детективы. «Честно говоря, — признался помешанный на велосипедах убийца, — я начисто об этом забыл, когда увидел, что мой велосипед пропал». Такси пострадало, пусть и незначительно, но заметно: педаль поцарапала черную краску на левом заднем крыле, а руль немного чиркнул о дверцу. Сам велосипед остался цел. Воришка, однако, нарвался на крупные неприятности — его готовы были убить одновременно и киллер, и таксист. К этому моменту на месте инцидента образовалась огромная пробка. Машины гудели все громче и громче. Водители высовывали головы из окон. Ругань становилась все яростнее. Как только парень увидел, что за ним гонится хозяин велосипеда, он бросил велосипед и пустился наутек. Руль снова чиркнул по дверце такси.

— Это мой, — задыхаясь, выкрикнул киллер, когда подбежал к велосипеду. — Это мой велосипед. — И вырвал его из рук таксиста. — Этот говнюк пытался его украсть, — объяснил убийца.

— Кому-то придется за это заплатить. — Своим толстым пальцем таксист ткнул в царапину на крыле.

— Ты и заплатишь, — сказал киллер, садясь на велосипед.

Двое водителей, застрявших в пробке позади таксиста, подошли к нему, чтобы лично выразить ему свое неудовольствие.

— Вернись! — крикнул таксист.

Киллер быстро катил по дороге вдоль тротуара, привстав в седле и раскачивая велосипед из стороны в сторону.

Таксист выругался и решил с ним не связываться.

— Да еду я, еду! — крикнул он взбешенным водителям.

В этот момент все услышали полицейские сирены и звуки выстрелов.

Теперь преступник сидел в тюрьме Уондзуорт.

Я представил его в серой камере: как он там приседает и отжимается, чтобы грудные мышцы и икры не потеряли тонуса, читает журналы для велосипедистов и предается фантазиям о новейшей конструкции педалей, пробуждаясь от кошмара, — ведь он не убил меня, а значит, не справился с полученным заданием.

11

Затем в мою жизнь вошли две молодые женщины: Психея (я придумал ей такое прозвище) и Энн-Мари.

Психея работала полицейским психологом, и в ее обязанности входила помощь жертвам преступлений. Ее прислал Скотланд-Ярд.

Это была милая длинноволосая девушка со сморщенным, как у старушки, подбородком и коричневым налетом на зубах. Она говорила с комичным акцентом, который представлял собой смесь кокни и какого-то деревенского говора.

— Если вам захочется позвонить мне, пожалуйста, в любое время суток. До суда мы будем за вами присматривать.

Было видно, что она ненавидит свою работу, своих подопечных и больше всего саму себя — за то, что у нее не хватило смелости (или воображения, или амбиций), чтобы найти более престижное занятие.

— Вот мой рабочий телефон. А это номер мобильника.

А теперь все вместе поприветствуем несчастную Психею.

Я на всякий случай дал ей понять, что хочу увидеть человека, совершившего преступление, жертвой которого я стал. Иными словами, когда меня выпишут из больницы, нельзя ли устроить так, чтобы я мог встретиться с киллером. Она сказала, что, по ее мнению, это невозможно. Следователи работали над передачей дела в суд, на котором ему придется выступать обвиняемым, а мне — главным свидетелем обвинения. Поэтому естественно, что нам никто не разрешит встречаться и сверять показания. Мне придется подождать того момента, когда он уже будет осужден («Вы уверены?» — переспросил я. — «Что он будет осужден? Мы ведем с вами речь о полиции».), и только тогда меня пустят к нему в тюрьму. Но я и не собирался вытянуть из него что-то такое, о чем бы уже не знали детективы. Что же я ожидал от этой встречи? Что он, увидев меня в инвалидной коляске, забьется в рыданиях, раскается, во всем признается и назовет имена заказчиков? Такое бывает только в очень плохих фильмах. Однако мне очень хотелось его увидеть. Мне было интересно, что это за человек, как он говорит, как двигается, — в общем, понравился бы он мне, если бы не был моим убийцей.

Энн-Мари удивила меня гораздо больше.

Насколько я помнил, мы с ней раза два заходили вместе выпить — но не более того. И все же она явилась меня повидать.

Энн-Мари работала администратором в модельном агентстве «Селект», с которым сотрудничала Лили. У Энн-Мари был грустноватый шарм женщины, всю жизнь тратившей на то, чтобы помочь другим женщинам угнаться за красотой, которой у нее лично никогда не будет. Энн-Мари было почти тридцать. У нее были мешки под глазами, в уголках которых уже начали собираться морщинки. Ее зубы были того тусклого цвета, который образуется, когда диетическая кока-кола попадает на кубики льда. Она была красива, но другой, неподходящей для модельного бизнеса красотой. Если бы она была актрисой, то идеально подошла бы на роли молоденьких женщин с трудной судьбой. Однако моде на трудную судьбу (по-настоящему трудную) еще только предстояло проникнуть на страницы «Космополитена». Если во внешности модели и можно было допустить некую потасканность, то исключительно временную, созданную руками гримера.

Похоже, она страдала от распространенной в индустрии моды любви к безудержному сопереживанию. Энн-Мари принесла мне сразу и цветы, и виноград, и журналы, как будто ей трудно было выбрать что-то одно.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.

И целых полчаса без умолку говорила о Лили.

— Я тебе позвоню, когда выйду из больницы, — предложил я, когда она уходила.

— О, — произнесла она, покраснев, — это было бы здорово.

Тем самым внезапно обнаружился еще один мотив ее визита.