Эксгумация

По сравнению со всеми этими посетителями я воспринимал появление медсестер, которые не приносили ни хороших, ни плохих вестей, с некоторым облегчением.

— Разве не предполагается, что я должен находить вас привлекательными? — спросил я самую стройную из них. — Разве не в этом заключается ваша работа?

Медсестра дала мне почитать статью о том, что униформа медсестер вызывает у пациентов-мужчин сексуальные фантазии, хотя ее специально разрабатывают в нейтральном стиле.

— Но меня и школьницы всегда привлекали, — сказал я, когда прошло достаточно времени, чтобы она поверила, будто я действительно прочитал ее статью.

Она посмотрела на меня с жалостью.

— Отлично, — сказал я. — А теперь, пожалуйста, посмотрите на меня так еще раз, только без одежды?

Она ответила мне непристойным жестом — показала средний палец, — улыбаясь, но уже на грани обиды.

Я перекатился на живот и спустил штаны.

— Как прикажете, сестра, — сказал я, — только не забудьте смазать чем-нибудь пальчик.

Когда я обернулся, ее в палате уже не было.

Я заплакал.

12

Наконец, ко мне зашел нотариус Лили.

Это был человек в сером деловом костюме, заметно смущенный тем, что ему приходилось изобретать манеру поведения у постели больного.

Тот факт, что я шел на поправку, очевидно, причинял ему известные неудобства: если бы его задача состояла в том, чтобы совершить внезапный набег и заполучить подпись лежащего на смертном одре, он бы чувствовал себя гораздо комфортнее.

Нотариус разговаривал со мной сухим, прозаичным тоном, который идеально подходил к его стрижке, костюму и ухоженным ногтям.

— В период между гибелью Лили и днем вашего, насколько я понимаю, окончательного разрыва, она не успела ни составить новое завещание, ни изменить условия старого. Значит, согласно ее последнему завещанию, составленному за полтора года до ее смерти, вы являетесь единственным наследником. Следовательно, вы получите все ее имущество, движимое и недвижимое, в том числе квартиру в районе Ноттинг-Хилл, которая изначально принадлежала родителям Лили, а в последние годы — только ее матери. Должен предупредить вас, что мать Лили особенно огорчена этим обстоятельством. Я предвижу, что по этому вопросу у вас могут возникнуть некоторые разногласия. Кроме того, вам полагаются небольшие выплаты по полису страхования жизни, которым Лили обзавелась незадолго до смерти. «Как это не похоже на Лили», — подумал в этот момент я, а затем вспомнил, что как раз я убедил ее так поступить. Нотариус назвал суммы, которые мне причитаются.

— Между тем я переговорил с родителями Лили, и они сообщили мне, что в квартире остался ряд предметов (фотографии и тому подобное), которые им особенно дороги. Поэтому они поручили мне обратиться к вам с просьбой о том, чтобы вы позволили им забрать эти предметы из ее квартиры.

— Я подумаю, — ответил я.

— Кроме того, чтобы быть до конца точным, или, если хотите, для очистки совести, я считаю нужным сообщить вам, что Лили звонила мне в день гибели и выразила желание срочно изменить свое завещание. К сожалению, у меня не было возможности встретиться с ней в тот день — остальное вы знаете. Однако с учетом этого факта вы, наверное, можете догадаться, что именно хотела изменить в завещании мисс Айриш.

— А вы как думаете?

— Из ее слов я сделал вывод, что она предпочла бы оставить все одному из родителей.

Ее матери, Джозефин.

— Лили собиралась все завещать матери?

— Так, по крайней мере, я понял ее слова.

— Включая квартиру? — переспросил я.

— Включая квартиру, — подтвердил он.

— Что ж, я это учту. Передайте Джозефин ключи от квартиры. Скажите ей, что она может взять все, что пожелает.

13

Мне дали на восстановление шесть месяцев.

Определенное количество часов в день, сообщило мне государство, оно собирается ценить и любить меня.

Однако я избавлю вас от деталей моей больничной жизни, от упоминания о bonhomie — добродушии санитаров, от пересказа всех этих мрачных историй и в тот момент казавшихся ужасно смешными шуточек, от перечисления заслуг конкретных врачей и медсестер, от повествования о смертях, произошедших по причине банальнейших недугов, и чудесных исцелениях в случае неизлечимых болезней; а самое главное, я не стану обременять вас необходимостью читать про неусыпную заботу, которой докучала мне матушка.

Считайте, что вам повезло.

Мои первые несколько шагов были именно такими слащаво-сентиментальными, как и следовало ожидать. Я расплакался, как девчонка. Но я не собираюсь кормить вас сюжетами телесериалов, тем более что подбадривал я себя довольно нетрадиционно. (Мой физиотерапевт не одобрял этот метод.) Я предположил, что если хорошенько возненавижу себя, то, возможно, я смогу заставить себя двигаться. Поэтому для ободрения с каждым шагом я приговаривал: у-род, у-род. И начал ходить.

Врачи восстановили меня до состояния, отдаленно напоминающего нечто похожее на нормальное.

И вот прошло шесть месяцев с тех пор, как я вышел из комы. Шесть месяцев, и я уже сижу на заднем сиденье черного лондонского такси в обнимку со своей складной инвалидной коляской, которая на самом деле теперь не так уж мне и нужна.

Мне в руку вложили набор взаимосвязанных металлических предметов странной формы, в которых я в конечном итоге узнаю ключи от своей квартиры.

Водителю уже сообщили адрес.

14

Я поворачиваю ключ в замке. Вспоминаю, как в детстве все не мог дотянуться до раковины, чтобы помыть руки. Толкаю дверь. Вспоминаю, как родители взяли меня на чью-то свадьбу, я свалился с церковной ограды, у меня сбилось дыхание и мне казалось, что я умираю — прямо на кладбище, под тисами. Вхожу в мертвый воздух квартиры, который уже давно не колыхали звуки голоса, не согревали человеческие тела или чайник на плите, который не насыщался любовью, возникающей от простого присутствия человека в доме. Вспоминаю, как стоял на одном колене перед огромным зеркалом, а мама учила меня завязывать шнурки, потому что скоро мне идти в первый класс. Беру пачку писем с тумбочки в прихожей. (На автоответчике сообщений нет.) Вспоминаю последний день в университете и ту мистическую скуку, которую, как мне казалось, я больше никогда не испытаю, — пока я не получил свою первую работу. Ковыляю в туалет. Вспоминаю, как споткнулся, когда бежал к матери с оценками в дневнике и улыбался. Можно подумать, что по прописи Конрада пробежал паук. Блюю. Тяжело дышу. Вновь тужусь.

Звоню родителям немного позже, чем обещал, из-за пробки на М40.

Мать уже побывала без меня в квартире и приготовила ее к моему приезду.

— Я выбросила журналы, — предупредила она меня.

Можно было не спрашивать, какие журналы она имела в виду. Они лежали в нижнем ящике письменного стола, рядом с дневником.

Теперь мать знала меня лучше, чем когда-либо, в результате нравился я ей меньше, а любила она меня больше.

Открываю дверь родителям.

— Что, тебе нехорошо? Тогда скорее в постель! Хочешь чаю? Травяного? Или кофе? Или горячего молока? Продукты в холодильнике, полуфабрикаты в морозилке. Фрукты в вазе. Да, я купила тебе вазу для фруктов — твоей я не нашла. Тебе была нужна ваза для фруктов. За квартиру я заплатила. И заштопала твои носки. Пожалуйста, больше не покупай акриловые. У телефона я положила список тех, кто оставлял для тебя сообщения. Тебе лучше? Мы отвратительно доехали. Ты скверно выглядишь. Сколько сейчас времени? Ты ведь знаешь, что мы оба тебя любим. — Короткая пауза. — Очень любим. — Еще короткая пауза. — Ты ведь знаешь. Папа сейчас поедет домой, а я буду в маленькой гостинице за углом. Я оставляю тебе их телефон, чтобы ты мог позвонить, если что-то понадобится. На твоей работе говорят, что ждут тебя в любое время, как только ты будешь готов. Все будет хорошо. Ты, наверное, устал. Иди ложись. Я принесу тебе горячего молока. — Обнимает и целует. Обнимает и целует. — Ну зачем ты ругаешься.