Экспансия – III

На улице Клаудиа оглянулась; никто за нею не шел; Эстилиц смешно говорил: «могут топать». Это малыши топают своими перевязанными ножками — топ-топ-топ, полицейские крадутся, у них отвратительные глаза, я помню их глаза, когда работала стенографисткой в военной контрразведке, они такие подозрительные, такие настороженные, кажется, что не верят даже самим себе, как можно жить такой изнуряющей, боязливой жизнью?!

На стоянке такси никого не было; какое счастье, сегодня ночью я увижу Эстилица; в ней сейчас была поющая радость, предчувствие счастья; он позволит мне остаться в горах, у меня есть сбережения, я вполне могу обеспечить себя, я не буду ему в тягость, я же видела в его глазах такую усталость, такое одиночество, у меня сердце перевернулось. Как это ужасно, когда люди обрекают себя на одиночество. Хотя мы все рабы обстоятельств; наверное, он живет жизнью волка не потому, что ему это нравится… Интересно, а кем я стану после смерти? Я много раз чувствовала себя собакой — рыжей, с темными подпалинами и пронзительно черными глазами. Странно, я ощущала себя собакой без хозяина, но при этом удивлялась, отчего у меня черные глаза, такие бывают только у немецких овчарок, а я их не люблю, они постоянно рвутся вперед, в них слишком силен инстинкт хватки, это противно…

Шофер подъехал к ней с выключенным мотором, распахнул заднюю дверь:

— Куда вас доставить, сеньора?

— В Аэрогар, пожалуйста.

— Доставим, — ответил шофер. — Только, пожалуйста, отодвиньтесь от двери, а я запру кнопки, позавчера на Пласа дель Майо был ужасный случай: из машины вывалилась мать с дочкой, ребеночку всего полтора годика, можете себе представить?

— Погибли?

— Ребенок погиб, мать изуродована, но врачи говорят, что выживет… Стоит ли? Знать, что ты виновата в гибели своего дитя, хоть даже и косвенно…

— Она молода?

— Лет двадцать…

— Какой ужас…

— Вы, наверное, подумали, что она сможет родить еще одного ребенка? Ах, сеньора, кому дано забыть ужас? Разве можно вычеркнуть из памяти ту страшную секунду, когда летишь в воздухе и на тебя надвигается неотвратимое, а ты бессилен помочь крошечному комочку, вырывающемуся из твоих рук?

— У вас есть дети?

— Трое, сеньора, — ответил шофер и, обернувшись, улыбнулся. — Две девочки и мальчик. Девочки старше, они занимаются Мигелем, жена не знает забот с малышом, какое счастье, если первенцы девочки… Я, конечно, хотел сына… Наследник, продолжатель рода, носитель фамилии. И пошел к врачу — советоваться, как быть… А он ответил, что девочки рождаются в том случае, если в браке сильнее мужчина, мальчики рождаются только у тех кабальеро, кто слаб или очень устал от жизни… Когда у вас самолет, сеньора?

— В шесть вечера.

— Вы не будете возражать, если я на минутку заеду домой? Это по дороге к Аэрогару… Честно говоря, я забыл свою шоферскую лицензию, поэтому не езжу, а крадусь по городу… С приходом новой власти полиция стала крайне жестокой, карает за малейшее нарушение… Хотя с нами так и надо, наверное! Только дашь послабление, как мы сразу садимся на шею… Люди привыкли к кнуту, уважают только тех, кого боятся, без страха нельзя править народом…

— По-моему, народом надо править по справедливости, — возразила Клаудиа. — Нет ничего разумнее справедливости… Страх рождает насилие, жестокость, его вспоминают с содроганием… Вы недолго задержитесь дома?

— Нет, нет, только возьму бумажник… Девочки вчера гладили пиджак, ну и вытащили документы из кармана… Они у меня очень аккуратные, такие чистюли, спасу нет.

— Но мы не опоздаем?

— Да что вы?! Тем более, дом, где я живу, совсем рядом, — шофер резко свернул с широкой улицы, поехал по маленьким переулкам, обсаженным высокими платанами; после ночных дождей мощные стволы казались скользкими; это ощущение было противоестественным спокойной мощи, сокрытой в них; а в Барилоче пахнет сосною, подумала Клаудиа, сосною и снегом, удивительный запах, в нем есть что-то музыкальное, очень грустный запах, как детская песенка, зато такой прекрасный рассвет в горах, столько в нем надежды, там день не так стремителен и ночь кажется бесконечной, а это так прекрасно, если в бесконечной ночи рядом с тобою Эстилиц…

Шофер еще резче свернул в маленькие металлические ворота, подъехал к подъезду, стремительно выскочил из машины, обошел ее, а точнее — обежал, отворил дверцу, предложив Клаудии:

— Хотите подождать меня во дворике? Или познакомитесь с моими малышами?

— Спасибо, — ответила Клаудиа. — С удовольствием познакомлюсь с маленькими.

Он пропустил ее перед собой к дому; лестница была мраморная, тщательно вымытая.

— У вас такой шикарный особняк? — удивилась Клаудиа. — Неужели шоферы здесь так хорошо зарабатывают?

— О, нет, сеньора, — ответил водитель, отворяя тяжелую дверь, — я живу в подвале, квартиры на первом и втором этажах арендуют сеньоры…

— А дети? Они ведь могут шуметь, — заметила Клаудиа, входя в холодный, отделанный мореным дубом холл. — Это вызовет неудовольствие хозяев…

Шофер со всего размаху ударил ее ладонью по лицу; Клаудиа полетела в угол; из скрытой двери появились двое молодчиков; один из них, почувствовав ее крик за мгновение перед тем, как женщина закричала, зажал ей рот мокрой ладонью, пахнувшей тухлой водой и хозяйственным мылом.

Они затащили ее в дверь и, не дав встать на ноги, поволокли по металлической лестнице вниз; казалось, лестница была бесконечной; Клаудиа почувствовала, как у нее слетела левая туфля; я ведь купила их специально для того, чтобы понравиться Эстилицу, я оделась так, чтобы ему было приятно смотреть на меня, женщина должна постоянно бояться перестать нравиться тому, кого любит… Подумав это, она беззвучно заплакала, потому что с холодной тоской поняла, что никогда более не увидит того, кого любила всю жизнь; как ужасно, что я так мало была с ним рядом, — это было последнее, что она услыхала в себе, потом ее швырнули в комнату, обитую матрацами; в тени за столом сидел мужчина; посредине в луче прожектора высился табурет, на таких малышей учат играть на пианино; топтуны; топ-топ-топ; как же карапузики тянутся ножками к полу, как поскорее им хочется вырасти, надеть костюмчик, а не отвратительные коротенькие штанишки, и выйти на помост, в свет юпитеров, чтобы сыграть ту вещь, которой отданы многие месяцы коротенькой жизни…

— Садись, — услыхала она высокий голос, доносившийся из тьмы. — Садись на табурет.

— Где я? — спросила Клаудиа. — Зачем вы привезли меня сюда?

— Садись, я сказал!

Она послушно села на высокий табурет, привинченный к полу, ощущая, как от страха всю ее молотит мелкой дрожью.

— Расскажи мне все, что хочешь рассказать!

— Где я нахожусь?

— Ты находишься на территории Испании! Вот где ты находишься, зеленая! Имей в виду, мы шутить не любим! Если ты попала во вражеские сети, — расскажи все честно, и мы поможем тебе! Ты гражданка великого государства, которое не дает своих в обиду! Но если ты намеренно пошла в услужение к врагам, участь твоя будет ужасной? Поняла?!

— Я не была ни у кого в услужении, сеньор…

— Бабы служат, как кошки, тому мужику, в которого втюрились! Они служат любому кобелю! Им плевать на родину и нацию! Только б получить свое в постельке! Кто прислал тебе адрес Штирлица?! Ну, отвечать!

— Мне… Мне… никто не присылал… адрес… Я не понимаю, о ком вы говорите, сеньор…

— Я говорю о том, кого ты так нежно называла «Эстилиц». Неужели не можешь произнести его фамилию на немецком?! Кто тебе прислал его адрес?!

— Я… Вы не так поняли, сеньор… Мне захотелось поехать в Барилоче… я прочитала об этом курорте и отправилась туда…

— А кто тебе дал денег на поездку?

— Я сняла деньги со своего счета… Это просто проверить, сеньор.

— Откуда же у тебя деньги на полет в Аргентину?

— И это просто проверить, сеньор… Семь лет назад я получила наследство от дяди, достаточно большие деньги, чтобы безбедно жить на ренту…

— Значит, тебе никто не присылал никаких писем от сеньора Макса Брунна, который на самом деле Штирлиц?! И ты просто так, за милую душу, отправилась в Барилоче?!

— Конечно… Этот курорт стали рекламировать…