Эксперимент

12

Спустя три дня Лилит окончательно замучила несчастного вампира четырьмя гаммами. Каждый день она сидела за бедным инструментом и гоняла двумя руками гаммы по всем октавам по пять-шесть часов.

Спустя три дня в мир ворвался неясный октябрь, прихватив с собой еще немного дождей, ветров и чуточку солнца. Хоть туч и становилось больше, огненный шар не сдавался и продолжал светить. Спустя три дня Левиафан разбудил Лилит около двух часов дня и слезно посмотрел ей в глаза.

– Милая! – прошептал он, ласкаясь к ней, как глупый, маленький котенок. – А поехали в магазин?

– В какой? – удивилась она, усаживаясь на кровати и кутаясь в одеяло.

– В музыкальный, в какой же еще! Купим тебе ноты и упражнения, что-нибудь, лишь бы я в ближайшие пару дней не слышал больше до-мажор и ля-минор. Есть одна потрясающая книжечка с подборкой этюдов, тебе на полжизни их хватит, и я не так буду с ума сходить!

– Прошло всего три дня, а ты уже скулишь! – усмехнулась Лилит, протирая глаза. – Тебе следует быть терпимее! Вспомни себя, когда ты учился! Ты же не с первого раза заиграл!

– Ох, Лилит, милая моя, – он упал на подушки, засунув руки под голову.

Девушка забрала все одеяло и легка рядом, рассматривая голый торс. У нее было на удивление хорошее настроение, хоть ее и только что разбудили.

– Когда человеку сорок лет, он орет и ругает своего ребенка, указывая, что ему можно делать, что нельзя, как себя правильно вести, а как – нет. Но уже в сорок не помнит, что двадцать лет назад, всего лишь двадцать лет, был таким же непослушным и озорным. А ты хочешь, чтобы я помнил, каким я был четыреста шестьдесят пять лет назад? Я с трудом помню, в каком году родился, а уж чего делал и как себя вел, пока был человеком – стало для меня тайной. Видишь, единственный минус бессмертия – память имеет свойство заканчиваться. Новая информация вытесняет многовековую, чтобы сохраниться в голове. Порой мне жаль, что у людей нет чудесной функции, как отформатировать. Иногда мне хочется взять и все забыть, а потом заново учиться. Чем мне еще заниматься в дальнейшие века, кроме как убивать людей?

– Меня забывать, – обняла его Лилит. – У тебя сегодня дождливое настроение! Я поняла, сегодня ты нежный мальчик, ранимый до глубины души, и как я могу причинить тебе душевные страдания, отказавшись поехать с тобой в магазин? Я, конечно, так не могу поступить! Вставай!

Лилит уперлась руками в шикарное тело и скинула его на пол. Левиафан уткнулся лицом в пол и улыбнулся. Ему, правда, было очень лениво. Он чувствовал себя существом, которое появилось благодаря скрещиванию улитки и черепахи. Состояние умиротворенности и желания на самом деле ничего не делать. Ему и на полу было хорошо, пол не имел пределов в ближайшие метры – своеобразный простор, хоть какой-то простор, где можно вздохнуть и выдохнуть.

Лилит свесила голову и посмотрела на него. Левиафан распластался на полу, словно клейкая масса, и эта масса не хотела собираться в сильного и стойкого вампира.

– Эй, – позвала Лилит. – Вставай.

– Угу… – буркнул он, даже не пошевелившись. – Ты за рулем!

– На твоей? – обрадовавшись спросила она.

Левиафан молча поднял руку и показал ей фигу. Девушка вздохнула, перекатилась на другую сторону кровати и встала.

– Пойду в ванную. Надеюсь, когда я вернусь, ты будешь похож хотя бы на ленивца, а не на жалкое подобие улитки.

Через час они вышли на улицу. Шел дождь, не сильный, но и не слабый. Кругом все было серого цвета. Под дворниками забилась сухая листва, палочки и немного грязи, принесенной ветром.

Лилит села в машину, скинула капюшон и поежилась. На улице было достаточно прохладно, градусов шесть не больше, и они довольно-таки хорошо ощущались. Левиафан сидел рядом, подпирая одной рукой голову, с полузакрытыми глазами. У него был вид плохо чувствующегося себя человека, как будто у него голова раскалывалась на части, причиняя неимоверные страдания.

«Неделя тишины… Странно все это. Ни оскорблений, ни угроз, ни жутких действий… Ничего. Куда все делось? Может у меня психологическая зависимость от ее зла? И не получая его, мне становится чертовски не хорошо? Зачем мы едем? Ах, да, упражнения… Все совсем плохо. Ненавижу, когда мой разум напрочь перекрыт. Внутри меня почему-то все так пусто, тихо и безжизненно. Как будто не я в вечности живу, а ее вакуум во мне. Куда мне деться от него? Как себя отвлечь от этого пустынного дерьма? Нет возможности сбежать. Бежать-то собственно и некуда. Я и так в проклятом мире живых, где по всей логике вещей, должна везде и всюду бродить чертова жизнь, наполненная различными идеями, движениями, чувствами…И где эта жизнь? В мире живых тягостно и пусто, и так как он не может не влиять на меня, я становлюсь таким же пустым и безжизненным… И даже Лилит здесь не причем все-таки! Это не ее вина, что я застрял в современном мире, и что у меня нет другого выхода, как только ждать взросления следующего поколения, чтобы со спокойным сердцем назвать все это уже не миром живых, а миром мертвых с живыми сердцами. Дождь. Дворники размывают его капли по стеклу, как мерзкую навозную кашу… Туда-сюда… Туда-сюда… А капли появляются и появляются, и им наплевать на щетки, которые их так унизительно топчут и размазывают. Голые дома появляются, как блохи из тумана, и так же скрываются в нем. Люди со своими грибоподобными зонтами не успевают даже приобрести четкие очертания, как только к ним приближаемся, они сразу же растворяются. И жаль, что они, со скорбью на лице из-за дождя, растворяются только в тумане, а не навсегда. Туман… Кругом туман, можно успеть четко разглядеть только капли дождя на стекле и все… К счастью мне и не хочется разглядывать что-то или кого-то, хватит, нет, достаточно на сегодня просто капель… Вот почему хорошо самому находиться за рулем: не приходится смотреть на эту мерзость, которая катается кругом, как большой навозный шар и улыбается… Но почему не видно ничего? Где моя четкость? Я же всегда видел все, что хотел видеть…в тумане, ночью, на солнце… Скорость! Слишком большая скорость! Слишком торопится… Куда? Лилит, куда ты так спешишь? Скорость… ».

Левиафан неотрывно смотрел на двигающиеся без остановки дворники, на то, как они давят капли, и совсем ему было не радостно.

– Милая, сбавила бы ты скорость… – Звучание его голоса показалось каким-то больным.

Лилит даже не посмотрела на него, только грустно улыбнулась.

– За кого ты переживаешь, Левиафан? За меня или за машину? – издевательски спросила она.

Вампир убрал руку ото лба и усмехнулся.

– Честно говоря, я вообще ни грамма не переживаю. Я просто немного не понимаю вас, людей… Я как бы бессмертный и я не боюсь разбиться, в любом случае я успею восстановиться, да и все равно я не пострадаю, так, как можешь пострадать ты. Но вы, люди, ни разу не вечные, а носитесь так, словно вы вечные, более того, у вас в запасе еще девять жизней, как у кошки. За рулем смерти вы не боитесь, да? Зато штаны тяжелеют и начинают дурно пахнуть, когда, предположим, у виска находится дуло пистолета. Или, чего уж далеко ходить, когда мы с тобой ругаемся, тебе становится страшно за свою жизнь. Но никак я не могу понять, почему, когда правая нога забывает о том, что рядом с педалью газа есть еще и педаль тормоза, вы чувствуете себя превосходно? Особенно ты меня удивляешь, милая! Ты водишь машину от силы семь месяцев, и тебе что, уже кажется, что ты достигла небывалых высот и стала первоклассным водителем? Ты не побывала и в восьмидесяти процентах того, что может случиться на дороге! Асфальт скользкий, и выскочи сейчас что-нибудь откуда-нибудь, от тебя останется фаршированное месиво, а от машины – груда мятого железа, и путь его только на утилизацию.

– Левиафан, ты сам любитель скорости! О чем ты сейчас со мной говоришь!? – удивилась Лилит, естественно скорость не сбавляя.

– К тому же, ты очень невнимательная! – подытожил он.

– Это еще почему? – тщательно всматриваясь на дорогу сквозь туман и дождь, спросила Лилит.

– Если бы это было не так, то ты могла бы заметить, что я езжу быстро там, где положено быстро ехать, и вообще хоть я и не люблю правила, но дорожным стараюсь следовать. Я даже поворотники всегда включаю, чего ты делаешь через раз в лучшем случае. А как, по-твоему, те, кто едет сзади тебя, должны телепатически догадываться, что в данный момент ты собралась перестроиться в другой ряд, или вообще свернуть? Когда-нибудь, в очаровательный зад твоего лексуса кто-нибудь въедет, и виновата в этом будешь ты, потому что трудно было включить поворотник, а мне придется оплачивать ущерб двух машин, и это будет не плохо! Потому, что твоя лихая езда может закончиться так, что мне придется оплачивать твои похороны, а этого мне делать совсем не хочется.

– Успокойся, милый! – улыбнулась она. – Тебе не придется оплачивать мои похороны, я не собираюсь разбиваться. Скажи лучше куда ехать, я не очень осведомлена, где у нас тут есть музыкальные магазины.

– Прямо… пока… – Нехотя буркнул Левиафан.

«Нет, с Лилит все нормально. Если бы она внезапно по непонятным, сверхъестественным причинам изменилась, то стрелка на спидометре упала бы, а она бессмысленно пытается дернуться вперед, но не может, потому что чуть ли не на пределе. Все, как и обычно, все делается наперекор моим просьбам. И это не может не радовать! Чертова погода! Надо было самому садиться за руль! Не могу же я всю дорогу искать у нее под ногами педаль тормоза, раз она сама не может ее найти. Ладно, рано или поздно инцидент на дороге научит ее ездить более аккуратно. Главное, чтобы этот случай оказался не последним, а то он будет совершенно идиотским. Смерть в аварии – очень глупая вещь, судьба здесь немного ошиблась. На месте судьбы, я бы ломал кости, одаривал сотрясением мозга различной тяжести, но не убивал. И я уверен, что когда очередного лихача соберут по частям, как Буратино, в следующий раз он (если сядет за руль снова) и тормоз сам найдет, и поворотники будет включать за полкилометра до поворота, и ехать будет девяносто, а не двести пятьдесят. Все в этой жизни поправимо, причем очень быстрыми, доступными и понятными путями. Надо хорошенько так переломаться в аварии, чтобы потом ездить аккуратно. Сильно помучаться от передозировки наркотиков, чтобы потом отказаться от употребления. Полежать в больничке с алкогольной интоксикацией, чтобы потом пить хотелось поменьше. Увидеть кожу собственного ребенка на куртке какой-нибудь малолетки, чтобы потом не хотелось убивать зверей и делать себе из их шкуры дорогостоящие шубы. Попасть к кардиологу, который скажет, что если не бросить курить и пить, то инфаркт можно ожидать в ближайшие дни, чтобы после таких слов алкоголь и табак ушли из головы в один присест, прихватив с собой так называемую психологическую зависимость, в народе: «не хочу я ничего бросать». Надо случайно прострелить себе какую-нибудь часть тела, чтобы потом перед друзьями уже чем-нибудь другим хвастаться, а не папиным пистолетом… Можно много чего поправить в жизни каждого, за одну секунду изменить мнение и отношение к жизни. Жаль, что вот только судьба у каждого слишком ленива, чтобы давать второй шанс. Она, чуть что, сразу же завет смерть, так и ничему не научив очередного придурка. К дебилам это не относится. Они не учатся никогда и ничему. Их пятьсот раз переломай в авариях, и на пятьсот первый они сядут и понесутся, так и не зная страха за собственную жизнь. И самое забавное, что эти дебилы не дохнут даже на тысячный раз! Почему-то судьба и смерть более благосклонна к дебилам нежели к дуракам. Наверное, потому, что с дураками надо проводить поучительные и воспитательные работы, а это тяжело. Дебилы в этом не нуждаются».

Магазин был просто огромен. В нем было такое разнообразие музыкальных инструментов. Они все были такие разные: длинные и короткие грифы, широкие и узкие деки, пианино и рояли, скрипки, альты и виолончели чуть ли не в обнимку с контрабасами, балалайки, банджо и гитары. Трубы, флейты и гармошки, акустические, полуакустические и полностью электронные. Весь первый этаж был заставлен инструментами. Коридоры и проходы между ними напоминали музей или картинную галерею. Если не знать на каком инструменте хочется учиться играть, то в этом магазине можно было провести целый день.