Экзорцист Семьи Ноя

Линали, ходившая до сих пор без своей чистой силы.

Даже Канде успели починить Муген и собирались в ближайшие дни сплавить на новую миссию. Даже Крори был уже почти в порядке.

А у Линали возникли проблемы в синхронизации с чистой силой, после того как она у Хевласки смогла её дезактивировать. Хевласка сказала, что пока лучше, чтобы кристалл был у неё. А о том, как Линали синхронизироваться заново, ничего посоветовать не смогла. Девушка уже выздоровела, по крайней мере, физически.

Но Чистая сила синхронизировалась не только с телом экзорциста.

— Итак, есть известия? — спросил Лави, наблюдая за тем, как нерешительно помешивает свой чай девушка.

— Никаких хороших.

— А что там с плохим? — вздохнул ученик Книжника, упирая руку в щёку и всем видом демонстрируя готовность к очень и очень долгому разговору.

Вот только Линали не реагировала, провожая чайные круги в своей чашке тусклым взглядом.

— Линали?

— Они собирают большое совещание, — ответила девушка.

— Этого можно было ожидать после всего произошедшего-то, — ответил Лави, подталкивая разговор вперёд так, чтобы он продолжался, чтобы девушка не уходила в себя. — Ты же не думаешь о своей неспособности синхронизироваться с чистой силой? Понятное дело, что это временно. Всё началось с того, что ты пожертвовала собой, а она защитила тебя. Быть может, вам обеим всего лишь нужен отдых, в этом дело?

— Может быть. — Линали кивнула, всё ещё не отрывая взгляда от коричневого напитка в своей чашке.

— Когда будет это собрание?

— Когда все соберутся. Слышала, сегодня уже прибыли люди из другого отделения. Но все сразу подтянуться не успеют. И, конечно, хотелось бы, чтобы также успели прибыть и Генералы. Хотя на это уже и нет особых надежд. Хотя Клауд Найн и Сокаро уже почти здесь.

— Я слышал, Сокаро никуда и не отлучался.

— Ах, ну да, ведь Генералов вызвали раньше.

— Ты совсем теряешь суть происходящего и нить разговора, — позволил себе замечание Лави.

Линали тряхнула головой, поднимая бледное лицо с куда более выразительными, нежели прежде, тёмными глазами. Непривычно было видеть её с жалкими, короткими волосами. И обидно. А благодаря этому зашуганному, больному виду она вызывала разве что жалость. Особенно когда, встретившись с ним взглядом, сгорбилась и обняла ладонями чашку.

Лави понимал, что дело ещё в чём-то, чего он пока не разузнал. Что-то или кто-то давил на девушку. Быть может, это была её собственная паранойя, ей казалось, что её все вокруг обвиняют лишь потому, что на Ковчег она попала без сил и возможности драться. Но так это совсем не её вина!

Хотелось подбодрить её как-то.

И раньше он наверняка сделал бы это, а сейчас что-то внутри него шевельнулось и будто спросило: а с чего бы это? Зачем подбодрить? Чтобы получить больше информации? Если она воодушевится, может болтать от души. Или хочется просто обрадовать красивую девушку, а? Чего это ученик книжника делает сейчас? Что он собирается делать?

Странный ученик Книжника, всегда державшийся в стороне от людей, и вдруг, сменив имя, начавший задавать вопросы. Возможно, именно те вопросы, которые вообще не следует задавать. У всех людей есть такие вопросы. Это как верующему пытаться выяснить, откуда взялся Бог.

Под запретом.

А Лави плевал на все запреты. Лави начал задавать вопросы. Почему он интересуется состоянием Линали? И состоянием остальных? Даже не физическим, но их душевным спокойствием? Хочет быть уверен в бойцах, плечом к плечу с которыми в любой момент грозит выйти на поле боя? Если бы его цели были столь простыми и практичными, других бы волнений и претензий к самому себе и не возникло. Значит, дело в другом. Значит, он действительно пытался помочь человеку, что считает его своим другом и которого он сам стал так называть.

Это было… неправильным – хотелось сказать ему, но вывод был бы слишком поспешным. Нет, возможно, всё это было просто слишком необычным? Был ли он прав раньше, не давая волю своему сердцу и отгораживаясь от любых удушающих связей?

Почему он стал таким? Сблизился с людьми лишь от того, что повоевал с ними на одной стороне? Так бывает со многими. Со многими людьми, а значит, изначально он ничуть от них и не отличался! Что, пару лет провёл в Ордене, и всё? Конец? Теперь ему в душу заползли все они, и ради каждого из них Лави готов предать дело всей его жизни? То, чему он клялся себя посвятить, отлично понимая, на что идёт?

А даже если он уверен в том, что такое копание в людях не представляет опасности, то это ложь. Он знает, что это опасно. И если раньше не понимал, то теперь, когда Роад ткнула его лицом в собственные слабости, отрицать подобное было не глупо, но смертельно опасно!

Что он делает?

Должен ли он это делать? Были ли все его прежние личности правы, не задавая вопросов? Или же прав он, просто прошёл дальше них, может быть, это вроде новой ступени развития? Тогда он определённо был слишком слаб для этой ступени!

У него начинала болеть голова.

И, что самое глупое, всё это время он ведь про себя продолжал думать о том, что относится ко всем окружающим его людям нейтрально. Несмотря на искренние переживания, смех и радость, он сам, как последний идиот, не понимал, что они искренние! И считал дураками тех, кто ему верит.

Всё как обычно, — говорил он себе в первую неделю, когда ещё только осматривался в Ордене, знакомился с окружающими его людьми, заводил знакомства на все случаи жизни и покорял их всех своим дружелюбием, непосредственностью, даже озорством…

Ну… то есть покорял всех, кроме Канды, но того достаточно было раз встретить, чтобы понять, что так просто с ним дел не сделаешь.

В первый месяц он уже познакомился со своей чистой силой. Это было трудно на первых порах. Даже очень трудно – связь чистой силы с книжниками была далека от воспеваемых идеалов. А, нет, воспеваемых идеалов в Ордене толком и не было. И это было ещё одним удивлением Лави в первый месяц — как много здесь недоговаривали своим. Но от того лишь больше Лави утверждался в том, что всё идёт как обычно. Люди вызывали…

В первые полгода, может быть, именно тогда, после первых сражений, после первых ран, поражений и побед, отчётов и миссий он начал привыкать к Ордену настолько, что стал постепенно забывать о своих фальшивых масках? Может быть, уже тогда начал показывать искренние эмоции, или, что вернее, ложные эмоции стали настоящими, проникнув глубоко в душу.

Он знал, как должен был себя чувствовать, и показывал всем именно это.

А потом оказалось, что он и чувствует то же самое.

Почему Старик не убил его за такое? Неужто сам ничего не видел?