Ельцин против Горбачева, Горбачев против Ельцина

Однако самым примечательным было другое: как выяснилось, несмотря на драматические события последних дней и все пережитое им Горбачев, оказывается, остается верен коммунистическим идеям, коммунистической партии. Он лишь - за реформирование КПСС. Отвечая на вопрос, как он относится к тому, что партию еще до путча покинул его близкий соратник Александр Яковлев, Горбачев сказал:

– Жалею, что уходят силы, которые должны внести свой вклад в то, чтобы реформировать партию. Вижу собственную роль в этом и не собираюсь сдавать позиции. Я на них останусь. Но не пойду ни на какие уступки в принципиальных вопросах. Они проявились в проекте новой программы КПСС. ДО КОНЦА БУДУ БОРОТЬСЯ ЗА ОБНОВЛЕНИЕ ПАРТИИ (выделено мной.
– О.М.)

Даже близкий сотрудник Горбачева, бывший член Политбюро Вадим Медведев отмечает в своих воспоминаниях, что в выступлении Горбачева, а особенно в ответах на вопросы, «проскальзывала неадекватность восприятия последних событий, необратимых перемен в стране, как будто после разгрома путча мы просто вернулись к доавгустовскому положению».

Тем, кто до сих пор уверяет, что Горбачев СОЗНАТЕЛЬНО старался разрушить коммунизм, коммунистическую партию, стоило бы, среди прочего, запомнить и процитированные выше слова Горбачева о том, что он будет «до конца» бороться за обновление, но не за ликвидацию компартии, за воплощение в жизнь ее «обновленной» программы, то есть по-прежнему - за построение коммунизма. Да, Горбачев внес решающий вклад в устранение коммунизма и коммунистов с российской политической авансцены, но он не преследовал СОЗНАТЕЛЬНО такой цели - это получилось само собой, стало логическим результатом его реформаторской деятельности.

Впрочем, те опрометчивые слова Горбачева, конечно, имели значение не только для истории, но и для его положения в тогдашнем политическом раскладе. Они не укрепили его положения. Человек, оказавшийся в заточении по воле своих недавних друзей - коммунистических бонз - и освобожденный благодаря всколыхнувшейся волне широкого демократического сопротивления, - с кем он теперь? Выяснилось: по своим идеологическим установкам он, может, и придвинулся поближе к освободителям, но не очень отшатнулся и от своих тюремщиков. Более того, вполне уместно было подозрение, что он в состоянии возглавить хоть и не открытую - в духе этого самого путча, - но, тем не менее, достаточно серьезную борьбу сохраняющей свою силу коммунистической бюрократии против тех перемен, которые он - это ясно, - уже не будет возглавлять.

Тут, пожалуй, можно еще привести оценку, которую дал той горбачевской пресс-конференции, советник президента США Джорджа Буша Брент Скоукрофт:

«Горбачев и сам усугубил свои проблемы, предприняв неуклюжую попытку защитить коммунизм во время пресс-конференции после возвращения в Москву, продолжая утверждать, что коммунизм можно трансформировать в позитивную силу. Это выступление показало, как далек он был от действительности, и выявило его истинные идеологические пристрастия. Это были безошибочные признаки. Эра Горбачева закончилась».

Один из зарубежных корреспондентов спросил Горбачева, у кого сейчас больше власти - у президента СССР или президента России. Что Горбачев мог ответить на это? Не мог же он ответить: у меня, у президента СССР, но и добровольно отдавать преимущество Ельцину он тоже, естественно, не хотел, хотя все, и он, Горбачев, в том числе, да, вероятно, и тот, кто спрашивал, об этом преимуществе догадывались. Оно было очевидно.

– Я так вопрос не ставлю, - сказал Горбачев, - мы делаем с Борисом Николаевичем в последние месяцы все для того, чтобы согласие, наше сотрудничество с ним стало постоянным фактором объединения всех демократических сил вместе со всеми республиками. Это показали и последние дни. Давайте думать об этом. Такую позицию кое-кто пытается взорвать, но нас уже закалила ситуация, мы знаем, кто есть кто на самом деле.

Действие «закалки», соединившей Горбачева и Ельцина в дни путча, оказалось недолгим. Оно еще ощущалось в течение некоторого времени после августовских событий, но по мере отдаления от них становилось все слабее и слабее…

То, что видел своими глазами

22-го утром в редакции «Литгазеты», где, напомню, я тогда работал, состоялось совещание двадцати девяти редакций. Говорили о том, что надо бы наладить выпуск какой-нибудь общей газеты или нескольких газет. Сообщали, у кого что есть, у кого бумага, у кого типография, у кого транспорт. Все было довольно бестолково. Я предложил, чтобы остались по одному представителю от каждой редакции. Не знаю, о чем они там говорили. В конце концов решили выпускать «Литературку» в виде листовок. На самом деле в свет вышло несколько номеров «Общей газеты», с участием лишь восьми изданий. Причем без участия «Литературки». Причина ее отсутствия, как полагаю (не особенно в это вникал), – трусливая позиция ее тогдашнего, недолгого, редактора Федора Бурлацкого, проявившаяся уже в самом начале путча. Говорят, когда кто-то из редактората позвонил ему утром 19-го – как быть, что делать (главный был в отпуске где-то на Юге)? – тот цинично ответил: «Не суетитесь под клиентом». Вскоре редакция, имея в виду эту его цинично-трусливую позицию, проголосовала за отстранение Бурлацкого от должности (в ту пору «трудовые коллективы» имели право назначать и снимать начальство).

А вообще с утра было еще довольно тревожно. Еще как бы действовал совершенно зверский указ коменданта Москвы генерала Калинина о том, что столица делится на 33 округа, запрещается то, запрещается это… Любого можно задерживать, обыскивать и т.д.

Первые признаки расслабления наступили, когда я узнал (около часа дня), что с утра ушел танк (или БМД) и десантники от издательства «Литературной газеты» на Цветном бульваре (редакция помещалась уже в другом месте в Костянском переулке). Меня это известие обрадовало еще и потому, что я мог теперь получить на Цветном зарплату. В ту безденежную пору – тоже немаловажное обстоятельство.

Где-то около четырех я был возле журфака МГУ. Манежную все еще окружало оцепление из военной техники. БТРы стояли также позади Манежа, возле метро «Библиотека имени Ленина». Однако, когда я вышел от декана факультета Ясена Николаевича Засурского, зеленые бронированные машины уже построились в колонну и стояли с включенными двигателями. Когда я дошел до метро, они двинулись прочь. Армия покидала столицу.

Слава тебе, Господи!!!Пронесло.

* * *

Путч нанес решающий, сокрушительный удар по советской империи. После этого удара у нее почти не осталось шансов оправиться.

Сразу же после выступления ГКЧП республики начали энергично покидать пределы Союза.

(Тут, правда, надо напомнить, что первой, задолго до путча, 11 марта 1990 года, о своей независимости объявила Литва, второй, 9 апреля 1991 года, - Грузия).

20 августа независимость провозгласила Эстония, 21-го - Латвия, 24-го - Украина, 25-го - Белоруссия.

Крючков раскаивается

Путчисты были арестованы. Одни, те, кто летал в Форос к Горбачеву и кого Горбачев не принял, – сразу после возвращения в Москву, другие – позже.

Сидючи в «Матросской тишине», главный организатор путча, его лидер, его «мотор» бывший председатель КГБ Крючков быстро «осознал», какое преступление он и его подельники совершили. Уже 24 августа он написал письмо Вадиму Бакатину, который сменил его на посту главы Лубянки:

«Уважаемый Вадим Викторович!

Обращаюсь к Вам как к Председателю Комитета госбезопасности СССР и через Вас… к коллективу КГБ со словами глубокого раскаяния и безмерного переживания по поводу трагических августовских событий в нашей стране и той роли, которую я сыграл в этом. Какими бы намерениями ни руководствовались организаторы государственного переворота, они совершили преступление…

Осознаю, что своими преступными действиями нанес огромный ущерб своей Отчизне… Комитет госбезопасности ввергнут по моей вине в сложнейшую и тяжелую ситуацию.

Мне сказали, что в КГБ СССР была Коллегия, которая осудила попытку государственного переворота и мои действия как Председателя КГБ. Какой бы острой ни была оценка моей деятельности, я полностью принимаю ее…»

Еще более поразительное письмо Крючков из своего заточения написал 25 августа Горбачеву:

«Уважаемый Михаил Сергеевич!Огромное чувство стыда - тяжелого, давящего, неотступного - терзает постоянно. Позвольте объяснить Вам буквально несколько моментов. Когда Вы были вне связи, я думал, как тяжело Вам, Раисе Максимовне, семье, и сам от этого приходил в ужас, в отчаяние. Какая все-таки жестокая штука эта политика! Будь она неладна. Хотя, конечно, виновата не она. 18 августа мы последний раз говорили с Вами по телефону. Вы не могли не почувствовать по моему голосу и содержанию разговора, что происходит что-то неладное. Я до сих пор уверен в этом. Короткие сообщения о Вашем пребывании в Крыму, переживаниях за страну, Вашей выдержке (а чего это стоило Вам) высвечивали Ваш образ. Я будто ощущаю Ваш взгляд. Тяжело вспоминать об этом. За эти боль и страдания в чисто человеческом плане прошу прощения. Я не могу рассчитывать на ответ или какой-то знак, но для меня само обращение к Вам уже стоит чего-то. Михаил Сергеевич! Когда все это задумывалось, то забота была одна - как-то помочь стране. Что касается Вас, то никто не мыслил разрыва с Вами, надеялись найти основу сотрудничества и работы с Б.Н. Ельциным. Кстати, в отношении Б.Н. Ельцина и членов российского руководства никаких акций не проводилось. Это было исключено. В случае необходимости полагали провести временное задержание минимального числа лиц - до 20 человек. Но к этому не прибегли, считали, что не было нужды. Было заявлено, что в случае начала противостояния с населением операции немедленно приостанавливаются. Никакого кровопролития. Трагический случай произошел во время проезда дежурной военной машины БМП по Садовому кольцу. Это подтвердит следствие. К Вам поехали с твердым намерением доложить и прекращать операцию. По отдельным признакам уже в Крыму мы поняли, что Вы не простите нас и что нас могут задержать. Решили доверить свою судьбу Президенту. Войска из Москвы стали выводить еще с утра в день поездки к Вам. Войска в Москве просто были не нужны. Избежать эксцессов, особенно возможных жертв, - было главной заботой и условием. С этой целью поддерживали контакты. У меня, например, были контакты с Г. Поповым, Ю. Лужковым, И. Силаевым, Г. Бурбулисом и, что важно, многократно с Б.Н. Ельциным. Понимаю реальности, в частности, мое положение заключенного, и на встречу питаю весьма слабую надежду. Но прошу Вас подумать о встрече и разговоре со мной Вашего личного представителя. С глубоким уважением и надеждами В. Крючков».