Ельцын в Аду
Шрифт:
Словом, «победа будет за нами!» - вставил Сталин.
Архиверно, Иосиф Виссарионович! Вы на меня, пожалуйста, не обижайтесь. С Вами работать очень хорошо, но только в двух случаях: или когда Вы ходите в подчиненных, или когда находитесь вдалеке. Все остальное время с Вами общаться весьма опасно.
Ну, не такой уж я зверь. Просто был вынужден действовать «огнем и мечом», как все наши отечественные великие исторические деятели, которые сумели добиться больших свершений: Святослав, Владимир Красное Солнышко, Владимир Мономах, Александр Невский, Дмитрий Донской, Иван III Великий, Иван IV Грозный, Екатерина II,
Сделав их холопами, - перебил его Ницше.
А почему бы и нет!
– не стал спорить Вождь.
– Церковь учит нас быть рабами Божьими. А я сделал из жителей СССР и Восточной Европы рабов коммунизма! В Ветхом Завете Господь устами пророка изрек фразу, которую я с полным основанием могу применить к себе. Исаия, повтори!
«Я топтал точило один, и из народов никого не было со Мною; и Я топтал их в гневе Моем и пожирал их в ярости Моей; кровь их брызгала на ризы Мои, и Я запятнал все одеянье Свое»!
Кто-то из отцов церкви сказал про таких, как ты: «Не завидуй творящим беззаконие, ибо лукавый будет истреблен... Посмотришь на место его и не найдешь», - вспомнил Ельцин рассказы священников.
Ницше не любил, когда его лишали роли интервьюера, и сразу восстановил статус-кво:
Герр Ульянов, «быть народным вождем - значит заставить страсти служить идее». В какой момент Вы, объединив страсти с идеологией, миновали «точку невозврата», после которой уже нельзя было ни остановиться, ни свернуть, ни пойти назад? Когда Вы сказали: «Мы пойдем другим путем»?
Нет, я не жалею, что совершил революцию, царизм надо было уничтожить. Пожалуй, когда я приказал революционным матросам разогнать Учредительное собрание, а потом не попытался хоть как- то ограничить «красный террор» восставших пролетариев, бедных крестьян и люмпенов, даже поощрил их пыл. Вот тогда-то я навеки простился с совестью и Богом... Как не поется в песне, «Наши беды - славные победы...»!
За что и наказаны пребыванием в аду, где, верю, и останетесь вечно, господин-товарищ Ульянов- Ленин!
– дала свой гневный комментарий Зинаида Гиппиус.
– Про Вас и Вам подобных 12 января 1918 года в голодном, трясущемся от страха Санкт-Петербурге я написала стихотворение «Боятся». Заметьте: речь не о моих, а о Ваших друзьях и сподвижниках!
«Щетинятся сталью, трясясь от страха,
Залезли за пушки, примкнули штык.
Но бегает глаз под серой папахой,
Из черного рта - истошный рык...
Присел, но взгудел, отпрянул кошкой...
А любо! Густа темь во дворе!
Скользнули пальцы, ищи застежку,
По смуглым пятнам на кобуре...
Револьвер, пушка, ручная граната ль, -
Добру своему ты господин.
Иди, выходи же, заячья падаль!
Ведь я безоружен! Я один!
Да крепче винти, завинчивай гайки.
Нацелься... Жутко? Дрожит рука?
Мне пуля - на миг... А тебя нагайки,
Тебе хлысты мои - на века!»
Гениально изложено, но мировоззрение Ваше неверно в корне, фразу Гиппиус, - не преминул возразить Ницше, так как Ленин молчал.
– Удел слабых - быть рабами, жребий сильных - быть рабовладельцами. Так было, есть и будет!
Звериная
у Вас философия, герр Ницше!Не буду оспаривать Ваше утверждение, госпожа, ибо «человек есть прикрытый тонким слоем лака прирученный дикий зверь». Так что мое мировосприятие вполне соответствует сущности гомо сапиенса. Помните римлян? «Человек человеку волк»!
Хватит разглагольствовать. Нам пора делать отсюда ноги!
– прервал своего словоохотливого проводника по преисподней лже-Данте.
Да, пожалуй. Мне и самому тут обрыдло. Возьму последнее мини-интервью - и улетучиваемся. В прямом смысле слова, ха-ха! Герр Джугашвили, а Вы когда навсегда ушли от Бога в революцию?
Неожиданно для себя Коба разоткровенничался:
У меня выбор пути произошел в детстве. Постепенно, ступень за ступенью, шаг за шагом. Сначала я жалел Спасителя, но поведение апостолов меня раздражало. «Бабушка моего друга, когда я был в гостях у него, читала нам об аресте Христа в Гефсиманском саду. Я негодовал:
Но почему Иисус не вынул сабли?
Этого не надо было делать. Надо было, чтобы Он пожертвовал собой ради нашего спасения».
Я не понимал, зачем надо жертвовать собой, чтобы кого-то спасти? Драться надо! И я научился драться!
Моей любимой игрой был «криви», а по-русски драка «стенка на стенку». В Гори было две команды боксеров - те, кто жили в верхнем городе, и представители нижнего. Мы лупили друг друга беспощадно, и я, маленький и тщедушный, заслуженно считался одним из самых ловких драчунов. Я умел неожиданно оказаться сзади сильного противника. Но упитанные дети из нижнего города были крепче нас, вечно голодных, а потому тщедушных и слабых.
И тогда Михаил Церадзе, самый сильный боксер города, позднее мой однокурсник по духовному училищу и друг, предложил: «Переходи к нам, наша команда сильнее». Но я отказался - ведь в той команде я был первым, а здесь стал бы в лучшем случае вторым!
Церадзе: - «Сосо умел подчинять. Он организовал компанию из самых сильных мальчишек, назвал их - «Три мушкетера». Петя Капанадзе, я, Гриша Глурджидзе - имена мальчиков, безропотно выполнявших все приказания малорослого д'артаньяна» Иосифа Джугашвили.
В 1888 году, - продолжил Вождь, - я поступил в Горийское духовное училище. На 2-м этаже там имелась домовая церковь. У меня был прекрасный голос, и я там пел. На вечернем богослужении три мальчика в стихарях, в том числе я, пели молитву в неземном восторге.
Все четыре года там я - первый ученик. Нам не резрешалось выходить из дома по вечерам. Надзиратели, которых посылали проверять, всегда находили меня дома занятого уроками. Пока мать прибиралась в чужих домах, я прилежно учился. Мама была счастлива: сын будет священником!
Разные учителя преподавали в училище. Одного из них, Дмитрия Хахуташвили, я запомнил на всю жизнь. Он ввел на уроках палочную дисциплину. Мы должны были сидеть не шевелясь, положив руки на парту перед собой и глядя прямо в глаза учителю. Если кто-то отводил глаза - тотчас получал линейкой по пальцам. Он любил повторять: «Глаза бегают - значит, мерзость затеваешь». Эту мудрость, силу пристального взгляда и страх человека, не смеющего отвести глаза, я запомнил навсегда. И моей любимой фразой стала: «Глаза бегают - значит, на душе не чисто».