Электропрохладительный кислотный тест
Шрифт:
Кизи выглядит раздраженным, но он пытается проявить сочувствие.
– Знаешь что… брось ты это. Послушай музыку…
– Послушай музыку! – кричит Сэнди. – Боже мой! Попробуй же мне помочь!
Кизи очень терпеливо продолжает:
– Я знаю, как ты себя чувствуешь, Сэнди. Я и сам заходил так далеко. Но тебе остается только с этим смириться… – От этих слов Сэнди становится лучше: он со мной. Однако Кизи добавляет: – Но если ты думаешь, что я буду руководить тобой в этом твоем полете, ты глубоко ошибаешься. – И он уходит.
Сэнди охватывает настоящая паранойя. Он идет прочь, подальше от дома, и в лесу набредает на зеленую поляну. В тени лежат на земле Бэббс и Чаровница Гретхен, просто лежат и бездельничают, однако Бэббс дрыгает ногами и шевелит руками, Гретхен дрыгает ногами, и Сэнди видит… что Бэббс и Гретхен лениво плавают в пруду. Он знает, что они на земле, и все-таки она в воде… и он говорит:
– Ну и как там?
– Мокро! – отвечает Бэббс.
…и… удивительно… это очень приятно… похоже, Бэббс
К дому он вернулся уже в темноте, он вошел во двор, а в небе светили миллионы звезд, похожих на крошечные неоновые лампочки, они виднелись сквозь листву деревьев, да и деревья казались усеянными миллионами крошечных неоновых лампочек, и автобус… автобус превратился в изваяние из неоновых лампочек, миллионы лампочек собрали в кучу, чтобы построить из них автобус, казалось, вся ночь состоит из неоновой пыли, а каждая пылинка – неоновая лампочка, и все они испускают дрожащий свет и поют, словно гигантская мирная неоновая вселенная певчих цикад.
Он идет на берег океана, где собрались все Проказники. Это узкий залив, там темнота и покой. Он входит в воду и идет до тех пор, пока волны не начинают плескаться у самого рта, отчего исчезают страхи и на душе становится тепло, покойно и приятно, он смотрит на звезды, а потом на расположенный в отдалении мост. На мосту видны лишь огоньки – длинные нити огоньков, устремленные ввысь, ввысь, ввысь… и в это время к нему плавно движется по воде Чак Кизи – улыбающийся, похожий на огромную дружелюбную рыбу. Чак знает, и это очень приятно, – а огоньки моста устремляются все выше и выше, пока не сливаются наконец со звездами, пока не появляется мост, ведущий прямо на небеса.
VIII
Музыка толпы
В Джорджии они устроили привал на обочине дороги, у озера. Старый Братец Джон напялил на голову робин-гудовскую шляпу, пропел кучу сальных песенок и получил награду за СМП – Самый Мерзкий Полет. Бэббс прибил к столбу куклу, разрисовал ее светящейся краской, вколотил в нее кучу гвоздей и поджег – он тоже заработал награду за СМП. Потом произошло нечто, принесшее Сэнди огромную радость. Ему пришла в голову идея раскрасить руку узорами из светящейся краски, залезть в воду, а потом опрометью выскочить из воды, вытянув руку в сторону хейдженской кинокамеры, чтобы на экране вышла огромная цветная светящаяся рука, устремленная вверх в безумном ракурсе. Все пришли в восторг и принялись с упоением предаваться этому занятию, а Сэнди почудилось, что теперь власть отчасти принадлежит и ему. Каждый принялся раскрашивать себе руку светящейся краской, сжимать ее и разжимать и демонстрировать широченную, сверкающую всеми цветами ладонь добропорядочному миру, доводя его обитателей до состояния, близкого к коматозному…
Кизи провел еще один инструктаж, и никому не понадобилось произносить ни единого слова, чтобы почувствовать, что путешествие превращается в некую… миссию. Кизи сказал, что хочет, чтобы все делали свою вещь и оставались Проказниками, но при этом еще и проявляли наивысшую компетентность. Как в случае с красными резиновыми мячами, которыми они всегда перебрасывались, выйдя из автобуса. Идея насчет красных резиновых мячей заключалась в том, что каждый Проказник всегда должен быть готов поймать мяч, даже не глядя, как тот летит в его сторону. Они постоянно должны быть начеку, остро чувствовать каждый момент, постоянно быть с головой погруженными в общую групповую вещь и при этом проявлять наивысшую компетентность.
Уж одного-то Проказника никак нельзя было упрекнуть в том, что он не проявляет наивысшей компетентности. Речь идет о Кэсседи. Они вихрем пронеслись через все Восточное побережье до самого Нью-Йорка, вихрем – без всякого преувеличения. Никогда еще Кэсседи не был в такой превосходной форме. Если раньше у кого-то и были сомнения на его счет, то теперь все принимали его безоговорочно. В дороге Кэсседи был тверд как скала и абсолютно надежен. Когда все были выбиты из седла утомительным путешествием или нескончаемыми дорожными проблемами, на Кэсседи можно было положиться он гнал автобус дальше. Казалось, он ни на минуту не сомкнул глаз и сон ему вовсе не нужен. На протяжении всей этой бешеной гонки ему всегда удавалось отыскать последнюю узкую лазейку в лабиринте машин, он точно знал, что никуда она не денется, – и она никуда не девалась. Когда автобус вышел из строя, Кэсседи с головой окунулся в его ветхое допотопное нутро и устранил неисправность. Он менял покрышки – сам таскал их и поднимал, насаживал и скреплял болтами, и его фантастические мускулы бугрились под кожей слой за слоем, а вздутые вены были переполнены кровью и винтом.
В горах Блу-Ридж все тащились под кислотой, в том числе и Кэсседи, и именно в этот момент ему пришло в голову спуститься по самой крутой, самой страшной и извилистой горной дороге в мировой истории, не пользуясь тормозами. Огненно-яркий автобус с бешеной скоростью рванулся вниз с вирджинских гор Блу-Ридж. Кизи, желая насладиться спуском, влез на крышу. Там, наверху, ему представилась возможность ощутить движение кренящейся на виражах машины и струящуюся и извивающуюся перед ним дорогу, похожую на длинный пастуший кнут, которым кто-то щелкнул что было сил. И несмотря ни на что, его ощущения были полностью синхронизированы с ощущениями Кэсседи. Казалось, начни он паниковать, и паника охватит Кэсседи, она тут же, точно особая форма энергии,
пронесется по всему автобусу. Однако никакой паники он не почувствовал. Это было лишь теоретическое рассуждение. Он верил в Кэсседи на все сто процентов, но это было нечто большее, чем вера. Это было чувство, что Кэсседи за рулем пребывает в состоянии сатори – в это самое мгновение, Сию Секунду, – в таком абсолютном, какого только способно достичь живое существо, и в данное мгновение состояния этого хватает на всех.До Нью-Йорка они добрались в середине июля, примчавшись туда во весь опор, точно скаковые лошади на последней прямой. Все чувствовали себя превосходно. С орущими громкоговорителями они пересекли 42-ю улицу и поднялись по авеню Сентрал-парк-уэст, и даже Нью-Йорк вынужден был останавливаться и таращить глаза. Проказники, не жалея разноцветных светящихся ладоней, приветствовали горожан бурными аплодисментами, а Кизи с Бэббсом, надев красно-белые полосатые рубахи, влезли на крышу автобуса и принялись исполнять музыку толпы. К тому времени подобное музицирование сформировалось в вещь, состоявшую в том, чтобы, взобравшись на крышу автобуса, исполнять людей, населяющих несчастный коматозный внешний мирЮ точно они представляют собой музыку. Встретив злобный и высокомерный взгляд, полагалось извлечь из флейты рев умирающего слона. Если же навстречу попадалась робкая, трепещущая от волнения женщина, звуки следовало издавать робкие и трепещущие. Все это высказывалось людям прямо в глаза, совершенно открыто, и они никогда не знали, что им делать. А Нью-Йорк… что за плачевное зрелище представлял собой Нью-Йорк! Город был полон напыщенных, усталых, раздражительных людей, бредущих по тротуарам, пихая ногами дерьмо. Пихач дерьма это человек с хмурым видом и опущенными долу глазами, уныло бредущий по тротуару, шаркая башмаками точно отпихивая с дороги конское дерьмо, и бормочущий: «Ах, так я и знал, что вляпаюсь». Пихачи дерьма то и дело бросали на них возмущенные взгляды, и это был подарок пихачам дерьма от Проказников. Пихачи получили возможность взглянуть на автобус и сказать: «Вот они, те самые ублюдки, из-за которых кругом столько дерьма». Проказники въехали на широкую аллею, ведущую к «Таверне на лугу» – большому ресторану в Центральном парке, – и принялись исполнять там музыку толпы. Так или иначе, они втягивали в свой фильм весь этот прикольный город, а Хейджен снимал все это на пленку.
Клои Скотт, входившая еще в старую перри-лейнскую компанию, приготовила для них квартиру своих друзей, которые уехали на все лето, – на Мэдисон-авеню, неподалеку от 90-й улицы. Поставив автобус у парадного, они получили возможность заняться своими делами. Кэсседи пробежался по всем старым приятелям времен романа «В дороге». Двумя из этих приятелей были Джек Керуак и Аллен Гинзберг.
В квартире на Мэдисон-авеню они закатили вечеринку, и туда пришли Керуак с Гинзбергом. Пожаловал к ним и некий парень, заявивший: «Привет, я – Терри Сазерн, а это – моя жена Кэрол». Он оказался довольно странным типом, способным на бесконечную любезную болтовню. Через неделю они узнали, что никакой он не Терри Сазерн и даже ничуть на него не похож. Это была всего лишь чья-то безобидная прикольная проказа, и они были очень довольны тем, что не испортили ее и подыграли этому парню. Кизи и Керуак почти ничего друг другу не сказали. С одной стороны был Керуак, с другой – Кизи, а между ними – Кэсседи, служивший некогда барометром для Керуака и всего блаженного Бит-Поколения, а ныне ставший барометром для Кизи и всего чего?… – чего-то еще более неистового и фантастического, уже пустившегося в дорогу. Эта первая встреча походила скорее на прощание. Керуак был старой, давно взошедшей звездой. Кизи был новой яркой кометой, бешено мчащейся Бог знает куда.
Вышли в свет «Времена счастливых озарений», и рецензенты не скупились как на неумеренные похвалы, так и на уничтожающую критику. Морис Долбьер писал в ежедневной газете «Нью-Йорк геральд трибьюн»: «Это высокая секвойя, господствующая над пустыней беллетристики». Грэнвилл Хикс утверждал: «Своим первым романом «Над кукушкиным гнездом» Кен Кизи убедительно доказал, что является сильным, изобретательным и целеустремленным писателем. Все эти качества в еще большей степени обнаруживаются во «Временах счастливых озарений». В этой книге он в очаровательном стиле рассказывает очаровательную историю». Джон Баркхэм из «Сатедэй ревью» писал: «Прозаик, обладающий редким талантом и воображением… потрясающее, страстное повествование…». «Тайм» писал, что это значительный роман, неудавшийся, однако, по причине многословия. Кое-кого из критиков, по-видимому, оттолкнул тот Богом забытый медвежий угол, где разворачивается действие романа, да еще необычная тема героической борьбы штрейкбрехера с малодушными членами профсоюза. Лесли Фидлер написал в «Бук уик», приложении к «Геральд трибьюн», довольно неоднозначную в оценках рецензию, и все-таки это была большая рецензия на первой полосе, написанная крупным критиком. «Ньюсуик» утверждал, что в книге «отвергаются все законы литературного ремесла, отчего она превращается в многоречивую, чересчур обстоятельную, непомерно разбухшую псевдоэпическую подделку под жизнь». Орвилл Прескотт, назвав рецензию в «Нью-Йорк тайме» «Утомительная литературная катастрофа», писал: «Его чудовищная книга представляет собой самый претенциозный, самый скучный роман, который мне доводилось читать за многие годы». О Кизи он отзывался как о «типичном битнике». послужившем прототипом Дина Мориарти для романа Керуака «В дороге», перепутав при этом Кизи и Кэсседи. Проказники от души посмеялись над этим. Старичок растерялся, а… может, и вышел из себя из-за всей этой истории с автобусом и генеральным штурмом Нью-Йорка: остановите варваров…