Электропрохладительный кислотный тест

Слишком женоподобный… Избавьте нас от тех штампов, что наглухо заперли снаружи мозги даже этих так называемых экспериментаторов, подобно ставням-гармошкам в витрине меховой лавки… и Кизи приходилось решать со своими мальчиками ту же проблему. Один из них был совсем молодой, с короткой приглаженной челкой и наисерьезнейшим лицом – наисерьезнейшим, наидобрейшим, самым гладким и отвратительным лицом, какое когда-либо удавалось выровнять медовому пузырьку Штукатура, так вот, он входил и на секунду широко раскрывал глаза, словно желая убедиться, что этот мускулистый медведь на кровати еще способен мыслить, а потом начинал говорить самодовольным голосом зубрилы, и голос этот рассыпался по палате, как испачканная мелом гигроскопическая вата с выбиваемых в Спрингфилдской средней школе тряпок для стирания с доски.

– Теперь я скажу «начали», а вы, когда, по-вашему, пройдет минута, скажете «готово». Вам это понятно?

Понятно-то понятно. Но Кизи летал под действием ЛСД, и чувство времени у него было утрачено, тысячи мыслей в секунду носились от синапса к синапсу, счет шел на доли секунды, так что какая тут к чертям собачьим минута – но в тот миг одна мысль там застряла, ее удалось на мгновение задержать… злоб-ную, чудес-ную. Он вспомнил, что каждый раз, как ему измеряли пульс, неизменно выходило семьдесят пять ударов в минуту, поэтому, когда д-р Туман произносит «начали», палец Кизи потихоньку соскальзывает на пульс; он считает до семидесяти пяти и говорит;

– Готово! Д-р Дым смотрит на свой секундомер.

– Поразительно! – говорит он и выходит из палаты.

Сказать-то ты сказал, малыш, но, как и большинство остальных, ты ничего не понимаешь. ЛСД; ну и что такого? – нынче, когда эти большие жирные буквы в любом газетном киоске выплескивают все секреты на головы представителей пиджачного племени… Однако было-то это в конце 1959-го – начале 1960 года, за целых два года до того, как мамаши-папаши-дружки-сестренки впервые услышали об этих наводящих ужас буквах и принялись беспокойно кудахтать, потому что доктора Тимоти Лири и Ричард Алперт с их помощью уже сдвигали набекрень мозги гарвардских студентов. Это было даже раньше, чем д-р Хамфри Осмонд выдумал термин «психоделический», который затем был исправлен на «психоделический», чтобы избавиться от ассоциации с дурдомом – «психо»… ЛСД! Да, тайна была раскрыта хоть куда!.. огромнейшая супертайна, в самом деле – замечательная победа подопытных кроликов! За короткое время они с Ловеллом перепробовали весь ассортимент препаратов: ЛСД, псилоцибин, мескалин, пейотль, ИТ-290 – суперамфетамин, дитран – бредятина, семена пурпурного вьюнка. Они были на пороге открытия, которого сами клиницисты из «Менло-парка» никогда бы… какая тонкая ирония: Белые Халаты якобы использовали их. На деле же Белые Халаты вручили им тот ключ, который искали сами. Ты же ничего не понимаешь, малыш… с помощью этих медикаментов твое восприятие изменяется настолько, что ты вдруг начинаешь смотреть на все совершенно другими глазами. У всех у нас накрепко заперта огромная доля разума. Мы отделены от нашего собственного мира. Ну, а лекарства эти и есть, кажется, ключ к этим закрытым дверям. Сколько? – не больше двух десятков человек во всем мире были близки к раскрытию этой потрясающей тайны. Одним из них был Олдос Хаксли, который принял мескалин и написал об этом в «Дверях восприятия». Он сравнил мозг с «редукционным клапаном». При нормальном восприятии органы чувств посылают в мозг огромный поток информации, а затем превращают этот поток в струйку, которую в состоянии выдержать, не погибнув в мире сплошной конкуренции. Человек сделался настолько рациональным, настолько утилитарным, что струйка эта становится все тоньше и слабее. Это имеет смысл лишь в целях выживания, однако одновременно лишает человека той самой чудесной части его потенциального жизненного опыта, о которой он не имеет ни малейшего представления. Мы отделены от нашего собственного мира. Некогда первобытный человек в полной мере испытывал обильный, пенящийся поток ощущений. Дети испытывают его несколько месяцев – до тех пор, пока «нормальное» воспитание и прочая обработка не захлопнут двери в тот, иной мир: обычно раз и навсегда. Так или иначе, утверждал Хаксли, наркотики открывают эти древние двери. И современный человек может наконец в них войти и вновь узнать правду о своем священном и неотъемлемом праве…

Однако это всё слова, старина! А словами этого не выразить. Белым Халатам нравилось облекать это в такие слова, как галлюцинация и диссоциативные явления. Их пониманию были доступны воспринимаемые зрением сигнальные ракеты. Стоило предоставить им убедительные доказательства превращения пепельницы в венерианскую мухоловку или глазного кино про хрустальные храмы, и они с упоением втискивали все это в теоретическую колею: «Клювер. ор. cit., стр. 43». Ну, и на здоровье. Только разве не ясно? – в случае с ЛСД зрительное восприятие было всего лишь декором. Мало того, можно было испытать все ощущения без единой настоящей галлюцинации. Все состояло из… ощущения… этого неизбежного непередаваемого чувства… Непередаваемого, потому что слова способны лишь пробуждать воспоминания, а если воспоминаний нет… Ощущение исчезновения грани между субъективным и объективным, личным и безличным, «я» и «не-я»… то самое чувство!.. Попробуй вспомнить, ведь ребенком ты видел, как кто-нибудь касается карандашом листа бумаги, чтобы нарисовать картинку… и линия начинает превращаться… – в нос! – и это не просто рисунок грифелем на бумаге, но само чудо сотворения, и собственные твои сны втекали тогда в эту волшебную… изменяющуюся… линию, и не картинкой это было, но чудом… переживанием… а теперь, когда ты воспаряешь под действием ЛСД, то чувство возникает вновь – только на этот раз происходит сотворение целой вселенной…

Тем временем на Перри-лейн был уже не тот Ученик-Провинциал, которого все знали и любили. Кизи вдруг… – ну, конечно, в нем сохранились мягкость и подобострастность, однако он появился на сцене с неисчерпаемым запасом жизненных сил. Мало-помалу вся Перри-лейн сконцентрировалась вокруг Кизи. Там, в Ветеранском госпитале «Менло-парк», Кизи отдал всего себя на благо науки – и оттуда на Перри-лейн начали каким-то образом просачиваться наркотики: главным образом ЛСД, мескалин, ИТ-290. Чтобы прослыть на Перри-лейн человеком с понятием, теперь надо было включать в свой обиход компонент, который еще недавно никому и не снился: несусветные, шокирующие медикаменты. Было подвергнуто испытанию хладнокровие некоторых старых перри-лейнских знаменитостей, и обнаружилось, что они вовсе не против. Противниками нового наркотического увлечения были лишь Робин Уайт и Гвен Дэвис. Особых проблем это не вызвало, потому что Кизи успел многих склонить на свою сторону и власть принадлежала Кизи. Перри-лейн приняла в свою среду человека с раздвоением личности, то есть Кизи. Поначалу все это походило на типичные шумные развлечения студенческой братии – в чудесный субботний осенний день все выходили на травку, в рассеянную тень деревьев и усиков жимолости и принимались играть в футбол или баскетбол с силовыми приемами. Однако через часок Кизи и его сторонники уже находились под воздействием того, о самом существовании чего в целом мире знали лишь они да несколько передовых исследователей в области нейрофармакологии, наркотиков будущего, центробежной утопии нейрофармакологов, грядущей эпохи…

А, чер-р-рт! Сдается мне, ребята, что самое время наплевать на все это французское искусство жить. Ведь, как сказал Генри Миллер, каждый лягушатник должен иметь брюшко и вечером ложиться спать в пижаме с воротничком и кантом – лучше напишите от моего имени письмо и отправьте его старику Моррису в «Орхидеи Морриса», Ларедо, штат Техас, ребята, расскажите ему о кактусепейотле, пускай усадит им все заброшенные вдовьи могилы в бедном мирном Пало-Альто. Да. Они выяснили, что есть возможность написать в загородный дом под названием «Орхидеи Морриса» в Ларедо и получить в ответ пейотль, и одна из новых игр на Перри-лейн – прощай, Робин, прощай, Гвен, стала заключаться в том, кому выпадет идти на станцию встречать «Железнодорожный экспресс» и забирать товар, так как в Калифорнии хранение пейотля, в отличие от ЛСД, было уже запрещено законом. Приходили чертовски большие ящики этой дряни. 1000 ростков и корней – 70 долларов; одни ростки – немного дороже. Если тебя схватят – ты схвачен, потому что никакого оправдания не было. Не могло быть никакой другой цели приобретения этих гнусных вонючих растений, кроме как уторчаться до умопомрачения. И все они садились и принимались резать эту гадость на длинные узкие куски, а потом выносили их на улицу сушиться, это отнимало не один день. после чего они стирали все это в порошок, который расфасовывали в капсулы из-под желатина или кипятили в воде до состояния смолы и тогда уже запихивали в капсулы, а то и попросту готовили нечто вроде гнуснейшего на свете бульона, такого мерзкого, такого невероятно отвратительного, что приходилось с целью отбить дурной вкус замораживать его до состояния студня да еще и целый день поститься, пока не опустеет желудок, – и все для того, чтобы проглотить восемь унций этого дерьма и не сблевать. Но зато потом – улет. Перри-лейн, Перри-лейн.

Мили Мили Мили Мили Мили Мили Мили под чудесными растениями из «Орхидей Морриса» и появляются образы Лиц Лиц Лиц Лиц Лиц Лиц Лиц так много лиц появляется внезапно на экранах век, лиц, которых он никогда прежде не видел обладающих призрачными скулами, полными смысла глазами, вязкими двойными подбородками, и вдруг: Вождь Метла. По неизвестной причине так действует пейотль… Кизи начинает воспринимать на экране век фильмы, состоящие из лиц, целые портретные галереи причудливых лиц, проносящихся перед глазами, лиц ниоткуда. Ему ничего не известно об индейцах, ни с одним индейцем он не знаком, но внезапно возникает пышущий здоровьем индеец Вождь Метла, – разрешение всех сомнений, вожделенный авторский ключ, ключ к роману.

Он вовсе не имел намерения писать эту книгу. Больше того, он работал над другой, под названием «Зоопарк», о Норт-Биче. Ловелл советовал ему устроиться ночным санитаром в психиатрическое отделение «Менло-парка». Там можно было подзаработать, а поскольку ночью работы в отделении не так уж много, то и заниматься «Зоопарком». Однако жизнь психиатрического отделения захватила Кизи. Вся тамошняя система – если они задались целью изобрести идеальное антилечение болезней, которыми страдали обитатели отделения, то лучшего способа выдумать не могли. Держать больных в страхе и покорности. Играть на тех слабых струнках, которые и послужили причиной их безумия. Одурманивать ублюдков транквилизаторами, а попробуют отбиться от рук перевести наверх, в «шоковый цех», и примерно наказать. Великолепно…

Иногда он приходил на работу, приняв кислоты. Он мог заглядывать внутрь их лиц. Иногда он писал, иногда рисовал портреты больных, и по мере того, как в бумагу вдавливались выводимые шариковой ручкой жирные контуры, превращаясь в контуры их лиц, он мог… эти контуры, оставленные шариковой ручкой пустоты, заполнялись внутренним миром этих людей, возникало потрясающее чувство, физические и душевные страдания внезапно становились зримыми и втекали в пустоты на их лицах и в пустоты, оставленные шариковой ручкой, уже одни и те же – общие пустоты: черные провалы ноздрей, черные провалы глаз, и на каждом лице слепой, кромешно-черный, отвратный вопль: «Я! Я! Я! Я! Я – это я!»… он с легкостью мог в них заглянуть. И… разве кому-нибудь об этом расскажешь?… самого тут же психом признают… но и впоследствии, уже без всяких наркотиков, он все-таки мог заглядывать внутрь людей.

В романе «Над кукушкиным гнездом» рассказывается о работяге по имени Рэндд Макмёрфи. Это здоровенный звероподобный детина, и все же он решает симулировать душевную болезнь, чтобы перебраться из трудовой колонии, где отбывает небольшой срок заключения, в государственную психиатрическую лечебницу, рассчитывая зажить там легкой, праздной жизнью. Он появляется в отделении, тряся выбивающимися из-под шапки непослушными огненно-рыжими кудрями, и сходу принимается откалывать шуточки, а заодно пытается хоть как-то расшевелить очумевших от дурдомовской жизни кретинов. Устоять они не в силах. У них вдруг появляется желание что-то делать. Местный тиран, Старшая Сестра, ненавидит Макмёрфи за то, что он подрывает… Контроль и Систему. Со временем многие больные с возмущением отворачиваются от него, не желая прилагать усилий для возвращения к нормальному человеческому существованию. В конце концов Старшая Сестра вынуждена пустить в ход свой последний козырь и покончить с Макмёрфи, отправив его на лоботомию. Однако подобная мучительная казнь вселяет в одного из пациентов шизоидного типа, индейца по прозвищу Вождь Метла, решимость взбунтоваться, вырваться из лечебницы и обрести рассудок: то есть сломя голову броситься бежать куда глаза глядят.

Вождь Метла. Тот самый. С точки зрения мастерства, Вождь Метла был прекрасной, вдохновенной идеей Кизи. Если бы он рассказал эту историю от лица Макмёрфи, ему пришлось бы покончить с этим задиристым детиной, введя в повествование кучу никому не нужных сведений из своей доморощенной теории психотерапии. Вместо этого он повел рассказ от лица индейца. Это дало ему возможность показать состояние шизофрении так, как чувствует его сам шизофреник, Вождь Метла, и в то же время более искусно описать Метод Макмёрфи.