Елена Образцова: Голос и судьба

* * *

Хочу тебя околдовать Любовию своею нежной, Хочу тебя расцеловать И страстью не обжечь безбрежной. Я в пение свое тебя зову, Тебя я впитываю телом. Я целый день пою и пью Твою любовь так, между делом. И, опьяненная тобой, Тебя хватила через край, И, осужденная толпой, Теперь не попаду я в рай. Я — грешница великая, Настолько многоликая, Что ты совсем запутался, В меня совсем закутался.

* * *

Млечный путь — как Райский сад, Так манит к себе и тянет. Звездный яркий маскарад, Никого он не обманет.

* * *

Меж звездами я лечу, Улыбаюсь, трепещу. Нет земного притяженья. Сердца слышу утишенье. Я была там до утра, Вся сиянием полна, Вся пронизана звездами. Свет какой, смотри, над нами! Звезд энергию несу. Я на сцену выхожу. Заливаю светом вас, Тысячи счастливых глаз. А еще я слышу звуки От природы, полной муки, Эти муки вам отдам, Вам отдам я эти муки, Эти сцепленные руки, Эти руки-кандалы. Мук любовных все рабы! А еще я слышу ветры И кипящие моря. Пролетаю километры, Сама страстию горя. Слышу, вижу я пожары, Войны, бойни и кошмары, Все беру я в голос свой — И зверей щемящий вой. Всё вбираю я в себя. Сердце — полное огня. Голос полнится тоскою, Голос полнится мольбою. Возношу мольбы к Богам, К этим дальним берегам, Где не ропщут, не страдают, Где лишь страх обуревает, Где забыли про любовь, Где обманутые вновь, Там, где гибнут старики, Покидают кишлаки, Где не думают о детях, Где лишь деньги на примете, Изгоняют из домов И детей и бедных вдов.

* * *

Шепот тихого ветра. Из прошлого белая гетра. И старенький папин пиджак, И надпись на нем — Жак, И лайковая перчатка, И перстень старинный ^— печатка, И чье-то пенсне золотое. И вспомнилось все прожитое. Листаю жизни страницы, Летят они, словно птицы, Но птицы жизни не вернутся, Печалию лишь обернутся. Ну, а на эту чудо-трость На памяти и места не нашлось. Не знаю, вещи чьи лежат, Лишь только пальчики дрожат. Как странно, вещи все живут. Наверное, хозяев своих ждут. А их давно в помине нет. И уж никто не даст ответ, Кому они принадлежат. И пальцы потому дрожат.

* * *

Тоска по дому. Токио Ужели Боже счастье даст Ногою голой встать на наст И тело жаркое бросить в снеги, И ощутить разлитие неги, Ноздрями в себя втянуть мороз, И счастье ощутить до слез. А после броситься в баню И громко крикнуть Аню, Чтоб привела ко мне собак, И чтобы пива целый бак! А после с медом чай попить, И в этакой нирване быть, И босиком ходить по снегу, И ощутить безумья негу.

* * *

Так хочется вина напиться И вновь влюбиться — Не в мальчишку, а в мужчину, И чтоб был он мне по чину.

* * *

Как грусть глубока, Не объять пока! В одиноких окошках теплится, По земле туманами стелется, И до звезд ей лететь далеко. Поднимает любовь высоко И слезинками-бисером сыплется, И туманами синими зыблется, И сияет алмазами яркими, И пылает очами жаркими, И летит чрез миры вдаль. Не постигнуть ее печаль! И в последнем листе плачет. На арабском коне скачет И в ступне на песке пропадает, И к ладошке твоей припадает, И струится песком сыпучим, И на тоненьких ножках паучьих Приползает к тебе домой, И гоняет ее домовой: Не поймет, что тоска-любовь Приходить будет вновь и вновь.

* * *

Небо, отраженное в незабудках маленьких, Солнце, раскаленное в розах аленьких. Незабудки нежностью полны, Розы страстью спалены. И в одном саду цветут, Жизнью разною живут.

* * *

Как любила тебя на спектаклях. Ты лежал на диване в антрактах В черном фраке и в белой рубашке, Вспоминая цветы-ромашки…

* * *

Ушла в музыку! Канал узок как! Мириады созвучий, Один другого певучей. А есть такие больные аккорды — Не могут выдержать клавикорды, И маются бедные уши, Испуганы светлые души. И музыка есть атональная — Криминальная. А вот и Вагнер бесконечный, И жемчуга Моцарта вечные, И мощная волна органа, H-moll-ной мессы Себастьяна, Шопена нежные прикосновения, И Листа дивные мгновения. Я этой музыке отдамся — И терпкого и бархатного Брамса. А вот изысканный, больной, Мой дивный Малер дорогой…

* * *

В небо уходят горы. Тучи прячутся, словно воры. И роскошный лес, до небес. Поздняя осень, холод. И по красоте голод. А здесь Роскошество, буйство красок — Похоже на миллион масок, Как венецианский карнавал. Красок обвал. Красные листья горят костром. В цветах утопает каждый дом. И водяная мельница. Все перемелется. И этим воздухом не надышаться. И хочется здесь навсегда остаться. И в горячих источниках купание, Японских женщин обаяние, И сауна, и ледяная вода. Все остальное — ерунда. Воспоминанья о тебе, Непоправимой уж беде. Но в доме ты сейчас со мной. Побудь со мной, любимый мой. Каруизава 1 /XI 2001

Елена Образцова: Короткие замечания о технике пения

онечно, очень сложно коротко рассказать о технологии пения. Вот уже восемь лет я пишу книгу и всё время переписываю, переделываю. Чем глубже я вникаю в процесс, тем больше нахожу «приспособлений». Сейчас могу сказать о главном, самом необходимом.

Пение — это искусство дыхания (я говорю, конечно, только о технической стороне). Очень давно я это слышала, а понимать не понимала. Многие певцы, даже великие, так до конца жизни и не узнали об этом. Это dono del Dio— данность от Бога! Ну а вот кому этого подарка от Господа не дано, можно посоветовать следующее.

Каждую фразу готовим: берём дыхание, лучше через нос, так как сразу же на вдохе открывается резонатор, мы попадаем сразу в нужное место, нос оставляем в состоянии вдоха — есть натяжение в горизонталь (натяжение мышц лица). Это очень важно во время пения, одновременно ощущаем, как ребра раздвигаются, и перед началом пения мы должны ощутить всё это, плюс натяжение диафрагмы. Хорошо представить себе, что из диафрагмы в рот с дыханием вскочила лягушка и надо ее быстро выплюнуть из резонатора и рта (а лягушка — это дыхание). Смысл работы диафрагмы — дозировать подачу дыхания на букву или убирать лишний воздух из резонатора. Следить, чтобы не поднимались плечи! Язык и мягкое нёбо поднимать категорически запрещено, так как если язык поднимается, закрывается вход в резонатор. Всё! Начало к пению готово, готова воздушная подушка, над которой будет парить звук.

Наилегчайшим движением диафрагмы посылаем дыхание на одномоментно произносимую букву. Следим, чтобы всегда было натяжение между диафрагмой и буквой — причем натяжение должно сохраняться всегда одинаковое, вне зависимости от высоты тона — в этом основной закон искусства пения. Натяжение между буквой и диафрагмой нам нужно, как натяжение каната цирковому артисту, который идет по нему под куполом цирка. Буква всегда произносится в одном месте — punto di Moran; это место я нашла сама, еще не читая о работе замечательного французского баритона Морана, с которым абсолютно согласна. Кладете первую фалангу большого пальца в рот — сразу же ощущаете углубление: вот в это место и делаем атаку, в этом месте говорим все буквы, а дыхание фокусируем на букву. Это дает стабильность в работе всего певческого аппарата, чистоту интонации, ясное слово, полётность звука, так как это место, punto di Moran, — самое близкое место к резонатору. Это значит, что, вдыхая через нос и говоря букву в этом месте, мы прямым ходом попадаем в резонатор. Если мы не говорим букву, это то же самое, что пианист не трогает клавишу! У нас тогда нет нормального смыкания связок без согласной буквы.