Елена Троянская

На мне не осталось живого места: все тело покрылось синяками от ударов о стену и болело. Больших усилий стоило не хромать при ходьбе. К счастью, благодаря холодной погоде я могла плотно закутаться в толстую шерстяную тунику и теплый плащ. Позвав Эвадну, я вместе с ней отправилась проведать Геланора. У него, вероятно, есть идеи, как будут развиваться события. Я расскажу ему о своем сорвавшемся плане, попрошу совета. Он никогда не судил меня. Точнее, судил, но не осуждал.

Мы перехватили его как раз в тот момент, когда он выходил из дома, чтобы наведаться на главный склад оружия. При виде нас он обрадовался и осторожно опустил на землю мешки, которые держал в руках.

— Скорпионовые бомбы, — пояснил он. — Хочу испытать их. Ничего, они подождут. У тебя встревоженный вид, Елена. Что случилось?

Я бы охотно бросилась ему на грудь, чтобы он утешил меня, но правила приличия взяли верх.

— Ах, Геланор! Дела хуже некуда. Все ужасно!

— Все? Так не бывает. — Он гордо откинул голову назад; я любила этот жест, но сейчас он вызвал у меня досаду своей отчужденностью.

— Именно так!

Он отворил дверь и пропустил нас в дом. Я села на стул, давая отдых напряженным от боли мышцам.

— Ты еле идешь, будто тебе сто лет, — заметил Геланор.

— У меня все тело в синяках, — простонала я и, не успел он задать вопрос, продолжила: — Я расскажу тебе все как есть. Я хотела бежать из Трои, отдаться в руки греков.

И Геланор, и Эвадна только присвистнули.

— Это ужасный поступок, я понимаю. Но я ходила по улицам, смотрела на несчастных беженцев, на озлобленных троянцев, узнавала о новых набегах греков, оплакивала Троила… Все произошло по моей вине — а ведь это еще не конец. Нести такое бремя — выше человеческих сил, а я всего лишь человек. И я решила: если я вернусь к грекам, ужас прекратится. Я обязана прекратить войну. Только я могу сделать то, что не под силу целой армии, и, значит, должна это сделать.

— Какой самообман! И какое самомнение, — язвительно сказал Геланор. — Значит, ты попыталась перелезть через стену. И что же тебе помешало? Платье зацепилось за камень?

Выходит, и он недооценивает меня. Почему все считают меня столь глупой и неумелой? Мне захотелось устыдить его.

— Нет, платье не помешало. Я была в шароварах.

Геланор рассмеялся.

— Прекрати! — рассердилась я. — Я надела их не для забавы, а чтобы удобнее было спускаться по стене.

— Шаровары! — Он смеялся, держась за живот, и наконец, с трудом переведя дыхание, произнес: — Судя по тому, что ты здесь, шаровары не очень-то помогли.

— Мне помешали уже внизу, когда я спустилась. Проклятый Антимах, который что-то высматривал за стенами! Что ему там понадобилось, ума не приложу. Как из-под земли вырос.

— Может, он шпион? — задумался Геланор. — Возможно, ты поймала его, когда он сам направлялся к грекам, и ему пришлось сделать вид, будто это он поймал тебя. Антимах… Кто его заподозрит? Идеальный шпион.

Неужели это правда? Наш самый воинственный военачальник — шпион! Именно он больше всех нападал на греков и громче всех возражал против того, чтобы вернуть меня им.

— Нет, невозможно! — воскликнула я.

— Вот почему я упомянул о твоем самообмане и самомнении. — Геланор пристально смотрел мне в лицо и говорил тихо, словно обращаясь к самому себе. — Слишком много людей с обеих сторон — и греков, и троянцев — заинтересованы в том, чтобы война продолжалась [18] . Только Менелаем движет цель вернуть тебя. Если б дело касалось лишь его, он бы прекратил войну после твоего возвращения. Но другие продолжат сражаться, поэтому твое возвращение к Менелаю — напрасная жертва.

18

Троянская война, являясь историческим событием, была по своим целям торговой войной. Троя контролировала выгодную понтийскую торговлю золотом, серебром, железом, киноварью, корабельным лесом, льном, пенькой, вяленой рыбой, растительным маслом и китайским нефритом. После падения Трои греки получили право на вход в Геллеспонт и возможность возводить свои колонии вдоль всего восточного торгового пути.

— Я согласна, что грекам нужна война, — вступила в разговор Эвадна. — Но только не троянцам!

— Ты, похоже, потеряла не только зрение, но и слух! — резко ответил Геланор. — С самого начала улицы оглашались криками юношей, которые рвались в бой! Молодости свойственно стремиться к военной славе. Теперь, если Антимах сумеет убедить всех, что войну не остановить, он станет другом многим троянцам и всем без исключения грекам. Ему для этого не обязательно состоять с греками в сговоре: просто их интересы совпадают. А он, похоже, одержим страстью к войне.

— Но как только трупов прибавилось, у троянцев эта страсть поутихла, — покачала головой Эвадна.

— Верно, — кивнул Геланор. — Боюсь только, мне придется скоро сделать заявление, от которого она вспыхнет с новой силой.

Как мы его ни расспрашивали, он, естественно, отказался открыть нам, какое заявление намерен сделать. Я же испытала облегчение оттого, что он не обратил внимания на мои жалобы «Все ужасно!». Он решил, что я имею в виду только неудавшийся побег.

Но Эвадна мои слова не забыла. На обратном пути во дворец она задала мне вопрос, и я рассказала про ссору с Парисом.

LII

Наша малая война, между Парисом и мной, потонула в большой, которая продолжалась вокруг. Даже при всем желании у нас с Парисом не было бы возможности остаться наедине: дворец заполнили беженцы из городов-союзников, которые спасались от бесчинств греков. И каждая минута жизни зависела от войны, что, подобно гигантскому чудовищу, пожирала наши дни и ночи. Никто не обращал внимания, на каком этаже Парис спит, а если и обращал, то делал вывод: так требуется для размещения беженцев. В моей комнате поселились несколько фригийских царевен, а их младшие братья делили покои с Парисом.

Прибыл Эней со своей семьей, затем последовал угрожающий поток измученных и раненых людей из Лирнессы, которая находилась совсем рядом с родиной Андромахи. Они рассказывали о чудовищной резне. Говорили о внезапном нападении отряда воинов, которые называли себя какими-то «мир… мир…» — все затруднялись выговорить название. Они имели в виду мирмидонян, которыми предводительствовал Ахилл. Значит, он со своими людьми отправился в такую даль. Рассказывали о разграблении городов, об убийстве мирных жителей, о пожарах. Говорили, что мужчин убивают, кроме стариков, детей и увечных, а женщин уводят в плен как наложниц и рабынь. Ахилл окружил себя таким количеством наложниц, что похож на пастуха стада. Одна измученная беженка — ее израненные ступни смазывали бальзамом мои служанки — сказала, что если он намерен воспользоваться каждой из этих женщин, то прежде состарится и война закончится. Она вздрогнула при мысли, что могла бы попасть к нему в руки.

Другие рассказывали, что святилище Аполлона на острове Сминфос осквернено, что греки похитили дочь старого жреца Хриса, «как Аид — Персефону», добавил кто-то.

Мы тревожились: что сталось с царем Фив, отцом Андромахи? Что случилось с ним, с царицей и с их детьми?

Позже пришла весть: все убиты в один день. Всю семью Андромахи Ахилл уничтожил своими руками. Царь Ээтион был убит во внутреннем дворе дворца возле своего алтаря, где столько раз совершал жертвоприношения, и собственной кровью окропил священный алтарь. Семеро сыновей Ээтиона, братья Андромахи, которые мирно пасли стада коров и белых овец, оказали яростное сопротивление мирмидонянам, но полегли на лугах, смертельно раненные Ахиллом.