Эльфийский бык 2

— Куда не пробежала? Туда? Или обратно?

Бестолочь…

— Разжалую, — буркнул Черноморенко, выбираясь из автобусика. И главное, знали же, кто поедет, а выделили… ощущение, что не просто детский, а начальной школы. Оно-то, может, по состоянию души и соответствует, а вот сидеть в этих креслах неудобно.

Кости все трещали.

И главное, племяннички, чтоб их, чувствуя настроение, смолкли.

Ненадолго, но… не к добру оно, когда дети затихают.

Черноморенко осмотрелся.

— Вроде тут, — сказал Богдан, выглянув в окно. — Но тут связи нет, так что я по примерным ориентирам…

Пахло…

Да нормально так пахло.

Слева находился невысокий домик аккуратного вида, обнесенный к тому же палисадничком. В палисадничке цвели цветы. Цветами же и пахло.

И вовсе вдруг стало мирно и спокойно.

Вправду, чего это он распереживался? Будто сам дитя малое… ну задание… ну странное… можно подумать, первая начальственная блажь на памяти Черноморенко. Коровы…

Коровники…

Справятся, как-нибудь.

Для начала разобраться надобно, куда идти. Но тут дверь конторы, над которой висела табличка с надписью «Контора», причем сделанная явно вручную, открылась. И на крылечке появился человек, показавшийся смутно знакомым…

Очень знакомым.

Да быть того не может!

— Петрович? — осторожненько поинтересовался Черномор, ибо вдруг да ошибся. — А мне сказали, что ты… того…

— И этого! — Петрович позволил себя обнять. — Да тише ты, придушишь… стало быть… это ты дядюшка с племянничками, которым срочно надо научиться коров доить?

И прищурился этак, с насмешечкою.

— Я, — признался Черномор с трудом сдерживая улыбку, потому как…

Просто потому.

— Ань! — голос у Петровича ничуть не изменился. Поднялась с крыши стайка голубей. Матвеенко, высунувшийся было из автобуса поспешно вернулся на место. А из конторы вышла женщина. — Знакомься, это моя супруга. Аннушка.

— Казимир, — Черноморенко позволил себе поцеловать протянутую руку, ибо сама мысль о том, чтобы пожать её, казалась сущим святотатством. — Черноморенко…

— Ань, ты там мальчиков прими. Покажи, где у нас что… оформим позже, как понимаю? А мы тут со старым знакомым перекинемся парой слов.

Черноморенко кивнул.

И задумался.

Выглядел Петрович… хорошо, особенно для покойника или на край глубокого инвалида, которым ему бы быть. И на возраст свой… а сколько ему лет-то? Когда Черноморенко только-только в учебку пришел, Петрович уже был старшим инструктором.

А теперь…

— Идем, — сказал Петрович, чуть нахмурившись.

— А… там ребята хорошие, но шебутные. Как бы… не обидели невзначай.

— Аннушку? — Петрович широко усмехнулся. — Поверь, не обидят… сейчас она еще девочек позовет… а мы поговорим… стало быть, не ошибся я. А уж решил, что мерещится на старости лет… все ж годы уж не те… но не думай. Тебя, обалдуя, я и сейчас в бараний рог согну. Вон, харю разъел на казенных харчах.

Шел Петрович неспешно. И выглядел обыкновенным человеком. И… ощущался тоже.

Человеком.

Обыкновенным.

Стало быть, от дара его прежнего ни капли не осталось.

— Что тогда приключилось? — тихо спросил Черноморенко, не уверенный, что ответят.

Он сам в тот год капитана получил.

И медаль.

А к ней — месяц в госпитале, что так-то и не мало, хотя и немного. Да когда вышел, то узнал, что Петрович то ли погиб, то ли был серьезно ранен, а после от ран и скончался.

— Да… в общем, проводили разведку дня. Должны были на том участке газопровод тянуть, вот и смотрели. Рельеф там, наличие препятствий… корабли, старые боеприпасы, неровности с расщелинами и прочая мутотень. Частью шли батискафы, а когда возникали сомнения, то и я с ребятами. Так-то работа спокойная, мирная даже… я ж уже в годах был, подумывал как раз после и на пенсию податься.

Черномор кивнул.

Случалось и ему подобные проекты поддерживать. Ладно, пусть не для газопровода, но то наука с исследованиями, то еще какая-то фигня повышенной секретности, а потому в суть оной вникать не стоит. Главное, что дело понятное.

Плывешь и смотришь.

— На корабль мы наткнулись. Главное, с виду почти целехонький. Красивый. Лежит на боку, просто манит… ну и там, наверху, координаторы дали команду на сближение. Детство в жопе заиграло, сокровищ захотелось.

И это случается.

На морском дне какой только дряни нет. И кораблей всяко-разных хватает.

— Вот… честно скажу, чуялось недоброе… больно красиво тот кораблик лежал. Обычно как? Через сотню лет все зарастает тиной там, ракушками, а этот почти как новый… игрушка прям-таки. Я и доложился…

— Не прислушались?

Петрович хмыкнул и пошарил по карманам.

— Был бы военный, может, и прислушался б. А так нас придали в усиление… в подчинение. И командовал какой-то хрен от науки. Он и решил, что это как его… а… удивительная историческая находка, представляющая огромную культурную ценность. И надо на этот корабль оттарабанить метки, а заодно установить стазис-артефакты, чтоб поднять все это исторически-культурное барахло наверх…

Петрович свистнул, и массивная дверь приотворилась, выпуская огромный рог.

— Я, конечно, пытался возражать. Говорил, что опасно так, без предварительной разведки лезть. И вовсе мы не сокровища искать отправлены. Да только что я, тупой вояка, в культурах понимаю? Приказ отдан. Увольнением пригрозил, жалобами… ладно я, клал я на эти жалобы хер с припёком, но ребятам бы подгадил. Мы и пошли. По прямому приказу. Там глубина еще приличная. И чем ближе, тем понятнее, что дрянь дело… связь сбоить начала. Потом фон… вода-то размывает, но… корабль испанский оказался. Из колоний шел. И золота на нем хватало… а еще людей, из этих… коренных народов, во… в цепях везли. Ну а золото — не слитками, а из храмов, идолами.

Черноморенко выругался.

К такому без спецснаряжения и близко подходить не след.

— Во-во… я тогда еще подумал, что вот не зря предчувствовал. От не зря… и назад повернуть хотел. Команду дал. Решил, хрен с ним с увольнением, были бы живы, работу найдем. Только… не позволило оно.

— Что?

— А я по сей день не знаю, что… что-то, что было в этом корабле. Иное… не нежить, не нечисть… да разве поймешь. Я ж вояка тупой. Главное, что вход — рубль, выход — пять… видел когда-нибудь, как золотые идолы оживают? Леньке, который снаружи был, я сразу сказал уходить. А мы стали пробиваться.