Эльфийский бык 2

Это не волнение.

Это понимание.

Ей не справиться со всеми. Более того, когда первый… шок? Восторг? Удивление? Всё разом, вызванное их приходом, прошло, Вельяминовых перестали замечать. Что Марусю, что Таську, которая смотрела на эту толпу свысока, а толпа… толпа делала вид, что не существует самих Вельяминовых.

Поприветствовать?

Хотя бы из вежливости… нет, никакой вежливости, никаких приветствий. Пустота. Только вот взгляды завистливые остались, но и те в спину.

А потом заиграла скрипка.

О любви?

О боли?

О том, как ноет сердце и расползаются по нему незримые трещины. И становится понятно, о чем её, Марусю, предупреждали. Она пыталась внять предупреждениям, но кое-то выше её сил. А может, просто потому, что она, Маруся, слабая? Выродился род. Случается такое. И как ни барахтайся, но только отсрочишь неизбежное. И дыхание вновь перехватывает. А скрипка рыдает-рыдает.

И ком подбирается к горлу.

А потом рассыпается, потому что…

Плевать.

На тех, кто отворачивается, словно опасаясь даже смотреть в сторону Вельяминовых. И на тех, кто шепчется за спиной. И уж точно на тех, кто готов в эту спину ударить, только ждут подходящего момента. Маруся не слабая. И она выстоит.

И за себя.

И за Таську. И за маму Василису… и за другую, о которой Маруся старалась не думать, потому что слишком больно. Тяжело…

Скрипка сбилась. А потом заиграла, но что-то другое, нервное и злое, словно вызов бросила. А Маруся поймала взгляд хрупкой девочки, для которой и скрипка казалась несуразно огромной и выдохнула. В этом взгляде было столько силы, что стало стыдно за нытье свое вечное и мысли трусливые.

И спина сама собой вытянулась. Плечи распрямились, а пальцы коснулись крохотных цветков, которые расползлись по платью.

Те, в толпе, что смотрят искоса… какое Марусе вообще до них дело? Просто люди. Посторонние. А что много, так и Маруся не одна. У неё вон Таська есть.

Петрович. Тетушка Анна… Сабуровы, которые не бросят. Аленка… Иван и Бер. Сашка со всеми его странностями. И те, приехавшие пловцы… у них физии такие, что поневоле пыл охладят. А значит… значит, как-нибудь.

С божьею помощью ли.

С человеческой.

Справится.

И музыка, словно откликаясь на Марусины мысли, стала мягче. Она теперь лилась широкою рекой, успокаивая и убаюкивая, а потом в ней появились игривые ноты, будто… обещания?

Чего?

Нет уж. Не надо Марусе ничего обещать. Во всяком случае, пока она с проблемами не разберется. Хотя бы частично… и вообще обещаниям она не верит.

А вот Ивану…

Или нет?

Или…

Еще рано о чем-то говорить. Это просто стресс сказывается. И музыка. Вот Маруся прежде не знала, что настолько к музыке восприимчива.

А девочка, улыбнувшись ей, оборвала мелодию, поклонилась и ушла… и в сумраке зала еще несколько мгновений стояла тишина, в которой Марусе чудилась надежда — вдруг да вернется.

Доиграет.

Но вот кто-то вяло хлопнул.

И хлопок поддержали. Аплодисменты были громкими, но почему-то казались неуместными.

— Редкое мастерство, — шепотом сказал Иван. — И с толикой ментального воздействия.

— Что?! — почему-то стало обидно, будто её, Марусю, обманули. Снова.

— Не на тебя. Скорее уж девушка остро ощущала настроение, на него и реагировала. И поэтому музыка так воздействовала, — пояснил Иван. — Аэна редко выступает частным образом. Бабушка пыталась договориться как-то. Даже дядю подключила, хотя она к нему редко обращается.

— Почему?

— Чтобы не беспокоить. Он спасатель. Работа ответственная… а тут хотела… очень ей понравился концерт. Мне тоже… хотя был более классическим, массовым. Но договориться не вышло.

— А у Свириденко получилось…

— Именно. И это странно…

Аплодисменты стихли. И Таська, сидевшая рядом, тихо произнесла:

— А помнишь, мы в театр как-то поехать собирались…

— Помню, — отозвалась Маруся. — Правда, не помню, на какое представление…

Главное, что собирались.

Всерьез.

И тогда все-то казалось не таким безысходным, что ли. Была мама Вася и кое-какие деньги, не огромные, но на билеты в Императорский хватило бы, конечно, если не ложу арендовать. И еще осталось бы на наряды, потому что в Императорский театр в джинсах не пускают.

Они даже сайт листали.

Обсуждали.

А потом…

— Вот, — Таська поглядела на Свириденко. — Считай, и съездили… спасибо что ли сказать?

— А ты оперу любишь или балет? — поинтересовался Бер.

— Без понятия.

— Тогда… я посмотрю что-нибудь не нудное?

— Это приглашение?

— Вроде того…

— Только… — Таська улыбнулась. — Давай не на карете?

— А что? Плохая?

— Замечательная… но дня четыре дороги в ней я не выдержу. Это если мы в четыре вложимся… в одну сторону.

— Дорогие гости… — голос Свириденко развеял остатки очарования. Все же благодарить его Маруся не станет. — Я просто счастлив…

Что-то он дальше еще говорил, такое от, случаю подходящее. Слова влетали в одно ухо и вылетали в другое.

— А ты что любишь? — шепотом спросил Иван. — Оперу или балет?

— Пряники… — Маруся ляпнула и устыдилась. — Извини, я как-то… ни там, ни там не бывала. Дикая, считай. Неокультуренная.

— Повезло.

— Почему?

— Потому что меня бабушка старательно окультуривала. Ни одной премьеры не пропустили. Ну, пока не подрос и не научился избегать влияния культуры на слабый эльфийский разум.

— Ага. Сбегал он, — подсказал Бер. — Хотя понять можно… мы как-то пошли… на балет. В общем, все танцуют, но ничего не понятно.

— В опере то же самое, только все поют.

— И ничего не понятно? — Таська погладила косу, украшенную расшитыми лентами.

— Видишь, суть высокого искусства ты уловила… там, говорили, новая постановка это… как его… впечатляет и поражает своей смелостью.

— Это значит, что будет ещё менее понятно, чем обычно, — пояснил Иван. — А если пишут, что в духе лучших традиций или около того, то в целом угадать, кто хороший, а кто плохой — получится.

— Знаете… — Таська перевела взгляд с одного на другого. — А казались такими воспитанными… цивилизованными…