Элианна, подарок бога
Шрифт:
— Вот видишь? — укорил Семен младшего брата. — А ты, жопа, даже не спросил! — И, сунув руку в карман пиджака, достал темную бархатную коробочку, протянул Любке: — Это тебе.
Любка тут же открыла коробочку, там лежал маленький золотой могендовид, усыпанный мелкими бриллиантами.
— My God! Какая прелесть! — воскликнула Любка. — Йося, это же твой брат, можно я его поцелую?
И, не дожидаясь разрешения, тут же расцеловала Семена, да так, что подошедшие Вахтанг и Тарас только завистливо присвистнули.
— Итак,
— А сколько тебе нужно? — вновь спросил Тарас несколько отстраненно, откинувшись в кресле и пристально разглядывая израильского гостя.
— Если говорить только о его безопасности, — кивнул Семен на Иосифа, — то нисколько. Я просто сегодня же увезу его в Израиль вместе с Любкой и Мариком. — И он посмотрел на свои наручные часы. — «Эл Ал» летит через шесть часов, мы как раз успеем.
— А второй вариант? — спросил Тарас.
— А второй вариант — это безопасность вашего бизнеса и всего Брайтона. Или итальянцы сделают вас, или мы сделаем итальянцев.
— А ты кыто? — в упор спросил его Вахтанг Рисадзе и всей своей мощной грудью налег на стол.
— Семен в советской армии был командиром десантной роты, а теперь в Моссаде занимается спецоперациями, — ответил Иосиф за брата. — Больше, к сожалению, даже я не знаю.
— Ты уже сказал слишком много, — сухо заметил ему Семен и снова обратился к Тарасу и Вахтангу: — Итак, мой бюджет?
Но время шло, приближалось открытие ресторана-кабаре, а никаких нападений на Иосифа или «Распутина» не было, и матерого Семена Гуся это нервировало больше всего. Он уже оборудовал все входы в «Распутин» постами круглосуточной охраны, скрытыми за пуленепробиваемыми стеклами, а в слуховых окнах на чердаках соседних домов посадил не только чучела стрелков, но и настоящих снайперов. По его настоянию Любка с Мариком переселились в «Распутин», где часть бейсмента-подвала была спешно переоборудована в небольшую квартиру со спальней для Иосифа и Любы, удобной ванной и детской для Марика. Два рослых телохранителя из Brick Corporation Ltd. с легальным оружием неотлучно сопровождали Иосифа днем, а ночью сидели с короткоствольными «Узи» у дверей его спальни.
Понятно, что нависшая над Иосифом опасность заставила Любку забыть о скандале. Уволив филиппинку Марию, она по ночам с прежней, если не большей, страстью любила Иосифа так, что теперь уже он просил у нее пощады. Но Любка не знала, что это такое. Страх за Иосифа терзал ее душу, она смертельно боялась, что каждая ее ночь с любимым — последняя, и зацеловывала его «маленького Йосю» не от жадности к сексу, а от щемящей душевной нежности. Но «маленький Йося» не понимал этого отличия и при каждой серии Любкиных поцелуев взрастал так стремительно, как из ракетных шахт поднимаются СС-20. И, чувствуя свою новую боевую готовность, Иосиф опять хватал Любку за талию и сажал на себя…
Звуков яростной Любкиной скачки не выдерживали даже стальные нервы охранников компании Brick Corporation, дежуривших за дверью. Потея от учащенного дыхания, они пили ледяную воду из кулера и мокрыми холодными салфетками усмиряли напряжение паха.
Воскресенье, 4 сентября, Labor Day — всеамериканский Праздник Труда и торжественное открытие «Распутина».
Уже с шести вечера два духовых и эстрадных оркестра, сменяя друг друга, заглушали рокот океанского прибоя.
Ослепленное солнце сконфуженно взирало на шествие бриллиантов по красной ковровой дорожке, лежавшей на аллее под высокими цветочными арками из отборных красных роз.
Эта аллея вела гостей от автомобильной парковки к парадному входу в «Распутин», и — о господи! — какие это были гости! Голливудские кинодивы и звезды эстрады, вашингтонские сенаторы и высшие чины из
Олбани и нью-йоркской мэрии, знаменитые ведущие главных телеканалов АВС, СBS и NBC и, конечно, весь брайтонский бомонд — именно от его бриллиантов слепло и сконфуженно стекало в океан завистливое американское солнце. Каким образом эти нищие эмигранты заработали в Америке или вывезли из СССР и протащили через советскую, австрийскую, итальянскую и американскую таможни такое количество крупных, как куриные яйца, бриллиантов, рубинов и сапфиров, не знали даже главные борцы за еврейскую эмиграцию из СССР сенаторы Чарльз Веник и Генри Джексон.Гремели оркестры, трещали и стрекотали кино— и телекамеры, безостановочно вспыхивали блицы фотоаппаратов, ослепительно улыбались кино— и телезвезды, и только потный десантник-моссадовец Семен Гусь метался, как загнанная мышь, по всей территории «объекта», придушенно шепча в черную коробочку своего «воки-токи»:
— Четвертый, следи за этой сучкой из Си-Би-ЭС! Проверь ее сумку. Что? Мне насрать, даже если это Мэри Пикфорд! Вытряхни всю ее сумочку, ты понял? Восьмой! Мне не нравятся сапоги у этого сраного голливудского ковбоя! Кто? Не знаю никакого Дугласа! Заведи его в «карман» и проверь, что у него за голенищами сапог! Пятый! Кто этот толстый раввин? Ты его знаешь лично? Все равно — обними его, как родного отца, ты понял?
Но если звезд, сенаторов и прочих ВИП-гостей тут проверяли и ощупывали все-таки выборочно и деликатно, то оставленных напоследок журналистов с их кино-, теле— и фотокамерами Семен проверял сам и так дотошно, как моссадовцы не проверяют пассажиров даже при посадке в самолеты «Эл-Ал». Пока его помощники потрошили их кофры и аппаратуру, Семен сличал их документы со списком загодя аккредитованных журналистов, а потом своими жесткими, как стальные клещи, руками ощупывал каждого и каждую с головы до ног, под мышками и в промежностях — не слушая никаких протестов!
— Мадам, вам не нравится? Вот дверь и — на выход!
— Вы откуда? Из «Форварда»? Аицын паровоз! Что, у еврея нельзя в паху спрятать динамит? Бикицер, расставьте ваши ноги, я вам не сделаю больно…
— Как ваша фамилия? Кант? Ну, еврея Спинозу я бы еще пропустил без проверки. Но Кант… Откройте вашу сумку!
Тем временем на трех кухнях «Распутина» — кавказской, русской и кошерно-еврейской — творилось черт-те неописуемо что! Бабель, Гоголь и Шота Руставели, на помощь! Придавленные на огромном раскаленном противне, шипели и брызгались горячим жиром юные цыплята табака. На решетках огромной кирпичной печи шкворчали шашлыки и люля-кебабы. В столитровых кастрюлях и чанах томились и булькали хинкали, буглама, купаты, суп хашлама, рагу из баранины, свиная корейка с соусом из кизила, чихиртма из баранины с шафраном и укропом, суп с гоми, говядина с ткемали, чахохбили из куриных желудков, курица в молоке по-грузински, толма и еще бог знает что, чему я не знаю названия. На русской кухне вращались на шампурах гуси и молочные поросята, варились сибирские пельмени, украинские борщи и рассольники, пеклись расстегаи с осетриной и жарились котлеты по-киевски. А на еврейской восемь поварих с подобранными под косынки волосами готовили отварную говядину с айвой и тыквой, салат из моркови, яблок и орехов, мясной и рыбный рулеты, клецки с начинкой, креплах из мацы и с мясом, кугель с рыбой, кугель из моркови, кугель из лапши с яблоками и корицей, бульон с кугелем, блинчики с творогом, блинчики с персиком и айвой, блинчики с черносливом и, конечно, главные еврейские «коронки» — фаршмак и фаршированную рыбу.
И все это обилие горячих, холодных, жирных и постных яств взлетало на блюдах и подносах над головами официантов и официанток и церемонными потоками растекалось из кухонь по двум огромным залам меж круглыми столами и столиками для ВИП-гостей. Как сказал бы великий Виктор Шкловский, друг Мейерхольда, Эйзенштейна и Леонида Утесова: «На столах еды было столько, сколько съесть нельзя»!
Гудели и шумели голоса, звенела посуда, лились и плескались в бокалах и рюмках коньяки, виски, водка и шампанское, и музыканты настраивали на сцене свои инструменты.