Эликсир князя Собакина

Все снова замолчали.

— Есть только один выход, — сказала наконец Вера. — Надо призвать граждан к оружию! Мы соберем всю интеллигенцию и вместе с рабочими уничтожим тиранию!

Паша закашлялся.

— А что, мысль неплохая, — неожиданно поддержал ее Петр Алексеевич. — Если устроить демонстрацию, то Лиходумов не посмеет штурмовать Поляну. Тем более в присутствии столичных журналистов. Правда, Паша?

Живой хмыкнул:

— Штурмовать он, пожалуй, не будет. Но и нас внутрь не пустит. Будем стоять друг напротив друга и козу показывать. Потом все разойдутся по домам, а нас повинтят — и в грамматический обезьянник...

— Этого мы не допустим. В общем, решим на месте. Вступим в переговоры с противником. Костя, ты как?

— За.

— Вера?

— Да! Ура!

— Павел?

— Ну, а куда я денусь?

— Иван Иванович, я надеюсь, что вы нас тоже поддержите, — помолчав, сказал Савицкий. — Подумайте сами: надо спасать людей, уникальный объект культурного наследия, уникальную траву, уникальных животных. В общем, есть дело, которое может объединить всю общественность города. Нельзя упускать такой шанс!

Архивариус ничего не ответил. Он взял житие Вакха, подошел к стеллажу и осторожно поставил его на полку. После этого, кряхтя, открыл крышку старого сундука, стоявшего в углу, и достал оттуда какой-то сверток.

Развернув пожелтевшую оберточную бумагу, Иван Иванович выложил на стол старинный дуэльный пистолет.

— Я с вами, — сказал он. — Пятнадцать лет вас ждал.

— Ура! Вперед, анфан де ля патри! — крикнула француженка. — Я буду свободой на баррикадах!

— Топлесс? — ухмыльнулся Живой.

— Дурак!

— Эй, эй, погодите-ка! — остановил их Савицкий. — Иван Иванович, мы, конечно, ценим ваш благородный порыв, но демонстрация все-таки должна быть мирной. Крови нам не надо. Достаточно ее пролилось в вашем городе.

— Кхм. Это тоже верно.

И Савельев стал заворачивать пистолет обратно.

— Значит, так! Сейчас созываем общее собрание пырьевской интеллигенции, — продолжал командовать глава экспедиции. — Слава богу, никуда ходить не придется, все и так здесь. Надо расшевелить народ. Паша! Ты революцию никогда не пиарил?

— Нет, но готов попробовать. Цель пиар-акции оправдывается средствами заказчика.

— Отлично. Костя, ты поможешь?

— А у меня гитара с собой.

— Тоже хорошо. Сестренка, и ты что-нибудь скажешь...

— Я не только скажу, — подхватила Вера. — Я еще и спеть могу!

Через десять минут сотрудники культурных учреждений города, занимавшиеся посадкой брюквы под руководством своего красного директора, услышали нечто странное: из их родной церкви донеслись гитарные переборы, и звонкий женский голос запел «Марсельезу» на чистом французском языке. Интеллигенция бросила тяпки и поспешила в церковь.

Бабст сидел с гитарой на нижней ступеньке стремянки, а Вера, забравшись на вершину этого шаткого сооружения, пела громко, самозабвенно, закрыв глаза. Когда она доходила до припева — «К оружию, граждане!» — то поднимала вверх руку с невидимым знаменем, как настоящая Свобода на баррикадах. Из загонов на музыкантов удивленно таращились козы.

Допев до последнего куплета про необходимость отмстить захватчикам, княжна открыла глаза и поклонилась. раздались дружные аплодисменты.

— Браво! Бис!

Всеобщего восторга не разделял только Николай Иванович Сёмин:

— Товарищи! Что это за концерт вы тут устраиваете? — спросил он с интонацией бюрократа из советской комедии. — У нас, между прочим, рабочий день.

Но на него никто не обратил внимания. На стремянке уже стоял во весь свой прекрасный рост Петр Алексеевич Савицкий.

— Дорогие друзья! — громко сказал он. — Мы собрали вас здесь, чтобы объявить о чрезвычайном происшествии. Все вы знаете, что мэр Лиходумов затеял строительство бизнес-центра на исторической Вакховой Поляне. Это, конечно, безобразие, но это для вас не новость. Новость же вот в чем. рабочие, которых привезли на стройку из азиатских республик, сегодня подняли восстание и решительно выступили против уничтожения исторической поляны. Друзья! Неужели гастарбайтерам ваш город дороже, чем вам самим?

Общественность слушала затаив дыхание. Таких смелых речей не произносили в городе со времен перестройки.

— Мы предлагаем выйти на мирную демонстрацию. Столичная пресса и правозащитное движение не дадут вас в обиду. Остановим зарвавшихся бандитов! Не позволим им совершить очередное преступление!

Раздалось несколько неуверенных хлопков, но они тут же смолкли.

Паша поморщился и вполголоса сказал слезавшему со стремянки шефу:

— Ты, Алексеич, лучше бы лимонадом торговал. Не умеешь с народом разговаривать — не берись. Вот смотри, как надо, и учись.

С этими словами он одним прыжком вскочил на трибуну.

— Граждане! — заорал он так, что задрожали ветхие стены церкви. — Пырьевцы! Коллеги! Друзья мои! Черные тучи сгустились над нашим городом! С каждым днем все гуще кромешная тьма нашей жизни! Нас загнали в резервацию и лишили самого необходимого! А теперь коррумпированные бюрократы хотят надругаться над последним, что у нас осталось. Они хотят уничтожить историческую поляну и проткнуть наше небо своим восьмиэтажным фаллосом. Не дадим погубить древний Пырьевск! Укротим амбиции бандитского капитала! Долой вавилонскую кукурузину! В Шанхай их с небоскребами! В Сингапур! В Дубай их! Все как один выйдем на демонстрацию протеста! Революционно настроенная интеллигенция должна протянуть руку рабочему классу! Вперед, братья и сестры! Я первый лягу на омоновские штыки!

Оратор вытер пот со лба и спрыгнул со стремянки.

На этот раз аплодисментов не последовало вовсе. После Пашиной речи на лицах культурной общественности читалась отнюдь не решимость лечь на омоновские штыки, а скорее недоумение и тихий ужас. Многие переглядывались и спрашивали: «Кто это?» Бабст смерил Живого таким нехорошим взглядом, что пламенный революционер поспешил ретироваться за спину шефа. Дело было почти провалено.

И тут случилось неожиданное.

К стремянке подошел не кто иной, как Иван Иванович Савельев. По толпе собравшихся прошел тихий шелест: «Тот самый! Из архива! Смотрите-ка, выполз!» Видимо, обитателям церкви не часто приходилось видеть таинственного затворника.

Архивариус встал на первую ступеньку, и лестница зашаталась. Савицкий поспешил ее поддержать.

— Спасибо, Петр Алексеевич. Кхм. Я вот что хотел сказать... Мы тут сидим уже почти пятнадцать лет. Книги и архивные документы содержатся в ужасающих условиях, с нарушением всех правил хранения. Правила пожарной безопасности тоже не соблюдаются. Многие работники культуры потеряли человеческий облик. И никаких перспектив улучшения ситуации не видно. Поэтому предлагаю поддержать предложение потомков Льва Сергеича Собакина и выйти на мирную демонстрацию. Если мы сейчас не выразим свой протест, то уже никогда его не выразим. Мы все умрем на рабочем месте, и тогда книги и бесценные рукописи растащат и скормят скоту.