Эликсир жизни

Так вот, о начале астмы. Теща и тесть утром уходили на работу, а вечером приходили и доходчиво объясняли мне, что зять сделал не так. Теща была женщина активная, с острыми глазками-буравчиками и замашками диктатора. В тот день, войдя в комнату, теща сначала доходчиво объяснила мне, каким должен быть образцовый зять, а затем распорядилась вытереть всю пыль. Я тут же придумал (но не озвучил) афоризм: «Вытирая пыль в квартире, выбрось мечту о звездной пыли далеких планет». Как только я вымыл полы и вытер пылюку со шкафа, и пианино, то стал задыхаться. Уже до этого частенько чувствовал, что мне бывает как-то нехорошо от пыли и влаги, возникает аллергический чих, насморк, кашель. Теща не обращала на мои чихи и хрипы никакого внимания. А тут дала указание отодвинуть пианино и вычистить пылюку за ним и под ним. Я прохрипел, что не хотел бы это сейчас делать, так как неважно себя чувствую. Теща возразила визгливым тоном: «Ну не я же буду двигать пианино! Кто хочет, тот делает, а кто не хочет, тот выделывается». Пианино я подвинул, но тут дыхание перехватило и я завалился. Тесть вызвал скорую. Меня откачали. С тех пор во мне поселилась астма.

В развитии моей астмы Инга сыграла особую роль. Как известно, пыль, шерсть, тараканьи экскременты, сырость, холод, нервотрепка – вот ряд основных факторов, провоцирующих астму. И все эти факторы воздействовали на меня в полном объеме. В нашей квартире было много мебели и вещей (Инга тащила от родственников всю рухлядь и старье), с которых пыль не вытиралась годами. Супруга любила вязать и перевязывать, поэтому кругом были рассованы мотки шерсти, старые свитера и носки. Она обожала стирку, как наркоманка иглу; на «Эврике» стирала ежедневно (без особой необходимости, на мой взгляд) кучу белья и развешивала на просушку в прихожей, на кухне и даже в комнате. Квартирка была в панельном доме на 1-м этаже, где холод и сырость были неимоверные: зимой температура не превышала 13 градусов; обои на стенах были волглые, по углам скапливался конденсат. Тараканов было великое множество. Все укромные места были загажены их экскрементами. В нашей квартире всегда уютно пахло борщом и тараканами. В мойке на кухне традиционно скапливалась гора грязной посуды. Я приходил вечером с работы и начинал мыть эту гору. Травил тараканов, но они были непобедимы, как викинги; в своей борьбе с ними я был одинок. Пытался наводить порядок, но Инга сердилась: «Не лезь в бабские дела». Если настаивал, она обижалась, что, дескать, считаю ее плохой хозяйкой. И начинала плакать. Типичный женский характер: обидчивость, перетекающая в слезы.

Когда я утром уходил на работу, то постепенно раздыхивался и начинал чувствовать себя сносно. Вечером, по возвращении домой, состояние снова ухудшалось. В выходные старался ходить в поля и леса на охоту. От ходьбы на свежем воздухе прокашливался и проплевывался. И на время избавлялся от приступов. Когда уезжал куда-нибудь в командировку или за рубеж, болезнь совсем исчезала. Возвращался и через месяц-другой всё начиналось снова. Кто-то мучается с почками, кто-то с сердцем, кто-то с головой, а я мучился с женой и астмой. Не мучаются только черти в аду.

Смелый

Чтобы ходить по выходным на охоту было веселей и добычливей, я завел собаку, западно-сибирскую лайку. Щенка купил в клубе собаководов. Это был почти рыжий (в свидетельстве – палевый) крупный щенок, со стоячими ушками, белой грудкой и белым кончиком хвостика-колечка. Он вместе с другими щенками сидел у хозяина в большой сумке, но не усидел и смело вылез оттуда, подслеповато щурясь от света. «Ух ты какой смелый!», – восхитился я и сразу понял, что он – мой и что он – Смелый. Так я купил себе друга. Такой друг лучше, чем супруга. Разница между собакой и женщиной не в пользу женщины. Собака на замечания не ощетинивается, не огрызается, не гавкает. Собаки – четвероногие существа, кусающие человека реже, чем двуногие.

В свидетельстве были перечислены предки Смелого, вплоть до пра-пра-пра… – дедушек и пра-пра-пра… – бабушек. Все «1-й класс» и «элита». Я позавидовал такой родословной. Рядом со своим родовитым псом почувствовал себя беспородным дворнягой. За предков своей собаки ручаюсь до 5-го колена, а за собственных – только за родителей, да и то без 100 %-ной гарантии за папу. Кстати, однажды я подсчитал число своих предков: двое родителей, четверо бабушек-дедушек и т. д. Через 20 поколений получается астрономическая цифра. Но это вовсе не означает, что количество людей в древние времена было во много раз больше, чем нынче. Наоборот. Разгадка парадокса предельно проста: у всех потомков большинство пра-пра-пра-…-прабабушек-дедушек – общие. Все люди – многоюродные братья и сестры. Когда церковь обращается к людям «братья и сестры!», это не метафора, а констатация факта.

Прощу прощения, я отвлекся. Поскольку мои малыши обожали всяческую стряпню, то Смелый вырос блиноедом. Когда я жарил блинчики, вокруг рассаживались мал-мала-меньше, а под столом – он. Дети разбирали блинчики нарасхват, горячие, прямо со всех трех сковородок. А песик сидел, облизывался и просительно поскуливал. Дети кидали ему остывшие куски, и он проглатывал их не жуя. Как правило, собаки не жуют: твердую пищу грызут, а мягкую глотают целиком. Интересно, что со временем, глядя на чавкающих детей, Смелый тоже стал жевать. На охоте в поле он иногда жевал траву. Щипал и глотал пырей с упоением, как корова (вероятно – для получения витаминов). Я как-то спросил: «Смелый, а молоко давать будешь?». Он жизнерадостно ответил: «Гав-Гав!».

Когда Смелый был щенком, я старался почаще кормить его мясом. Поскольку в то время я состоял в должности нищего научного сотрудника, то мясо с рынка было не по карману. Шел на охоту и брал щенка с собой. Смелый начал работать по дичи еще трехмесячным. Малявка шустро бегал по полям и оврагам, а, почуяв дичь, азартно бросался вперед. Подстрелив зайца, белку, утку или куропатку, я варил или жарил дичь с гарниром. Дети и Смелый съедали приготовленное за один присест.

Когда Смелому исполнилось четыре месяца, он пропал. Мы с детьми долго его кругом искали. Но потом я уехал на работу во Францию (второй отъезд отложить было нельзя). Там я частенько вспоминал о пропаже Смелого.

Когда вернулся, первыми ко мне бросились не дети, а щенок. Но это был уже не щенок. Это был огромный молодой красавец – пушистый, палево-рыжий, с удальски задранным хвостом-колечком. По сравнению с обычными серыми лайками он оказался очень крупным. Пес в восторге катался по полу, радостно визжал, ласково скулил, громко лаял, бросался мне на шею, облизывая лицо и руки. Радостно бегал туда-сюда по квартире и кувыркался от счастья. Я был потрясен. Он меня не забыл! Вот это любовь! Не в обиду будь сказано, люди: ни от кого из вас за всю жизнь такого не видел. Не говоря уже о женщинах; их самовлюбленным натурам подобные чувства не под силу. Нет любви более искренней и беззаветной, более романтичной и идеальной, более длительной и постоянной, чем их любовь к себе.

Охотничьи истории

На охоте порой случаются самые невероятные истории. Ваше право в них не верить, а мое право их поведать. Однажды поздним осенним вечером я спрятался с ружьем за кустами на берегу озера. Сидел неподвижно и слушал тишину. Было сумеречно, безветрено и сыро; дождь давно прошел; самая для уток летная погода. Время шло, а утки почему-то не летели. Может, заснули в камышах ненароком. Ни звука не доносилось ни откуда. Тишина и мрак вокруг постепенно так сгустились, что жуть брала. Наступила ночь. И вдруг я почувствовал, что кто-то положил мне руку на голову. У Вас мурашки по спине, читатель? А представьте, каково было мне! Вскочил в испуге. С моей головы взлетела огромная птица. Это была сова, принявшая неподвижную голову в вязаной шапочке за пенек. Хорошо, что я не успел схватиться за сову руками, а то остался бы с расцарапанной физиономией или без глаз.

Или вот еще история. Как-то зимой я бродил по краю леса, высматривал заячьи следы. Притомившись от ходьбы по глубокому снегу, отпустил Смелого с поводка, сел на сломанное поваленное дерево, вытащил из заплечной сумки снедь и перекусил. Пес тоже получил кусок колбасы. Он хрумкал с таким аппетитом, что свиная колбаса хрюкала от удовольствия. Увидев, что еды больше нет, он разочарованно отошел и полез в бурелом. Меня немного разморило сытостью и теплом. Поплотней укутался, передвинул шапку на глаза и задремал. Вдруг раздался громкий треск валежника и лай. Я обернулся и от удивления чуть не выронил ружье: прямо на меня скакал кенгуру. Вот вы скажете: не может быть! Правильно. И я то же самое подумал в тот момент. Резко мотнул головой, стараясь очухаться от дремоты, и сообразил, что это, конечно, не кенгуру. Разве может кенгуру сбежать из зоопарка? Это – такой огромный заяц! Но тут же, окончательно проснувшись, осознал, что таких зайцев не бывает. Это была косуля. Я не успел выстрелить, так как слишком долго просыпался. Смелый погнал косулю далеко и вернулся ни с чем, язык на плечо.

А вот еще история. Мороз лютовал. Кругом лежал снег. Он был покрыт ледяной корочкой и похрустывал под ногами. Мои бахилы проваливались сквозь твердый наст в рыхлую кашу. Местами снег скрипел. Ну вот, скажут торопливые читатели, на фига нам читать про то, что «снег скрипел»! Вот ежели б было написано про «скрипел диван»… Ладно, ладно, потерпите немного; про диван тоже будет, но попозже. Итак, снег скрипел под ногами и сверкал под лучами солнца, и от его серебристой волшебной красоты становилось чуточку теплей. На деревьях белыми искрящимися прядями зависла паутина инея. Я уперся прикладом в плечо и прицелился. Заяц быстро-быстро, подпрыгивая и взбрыкивая копчиком, улепетывал. «Ну, толстозадый, будешь ты на сковородке!», – уверенно подумал я и спустил курок. Осечка! У моей одностволки слабоват боек. Заяц удрал далеко; перезаряжать и стрелять второй раз смысла не было. Я порадовался за лопоухого: «Живи, везунчик!». Повезло этому зайцу лишь ненадолго. Когда я, долго идя по следу, вернулся назад, заяц выскочил почти в том же месте. Это иногда бывает: вспугнутый заяц побегает по полям и оврагам, попетляет, опишет круг и возвращается к своей лежке. Вообще-то в морозы лежать зайцу холодно, поэтому он бегает, чтобы согреться. Когда заяц снова выпрыгнул, я торопливо выстрелил. Он кувыркнулся и упал. Я подошел. Заяц лежал неподвижно на залитом кровью снегу и одним глазом испуганно смотрел на меня. Мне вдруг стало жаль его. Но нужно было его добить. Этого я еще никогда не делал, так как раненых зайцев Смелый придушивал. А в этот раз Смелого не было (сидел дома после прививки). Преодолев жалость, я размахнулся прикладом и ударил. Голова зайца хрустнула. Дело было сделано. И тут мне стало тошно и погано. Почувствовал себя полным дерьмом. Было такое ощущение, как будто совершил убийство. Конечно, это и было убийство: заяц ведь всё чувствовал и понимал.