Эликсир жизни

– Пошли… – расцвёл белозубой улыбкой князь.

Мы пошли. Санитарный час, как по волшебству, кончился, сокобар гостеприимно распахнул перед нами прохладные покои.

Я мстительно пихнула князя за столик, оперативно приволокла трагический волшебный напиток и хищно уселась рядом в наблюдательной позе.

– Это что? – вопросил князь, обозрев подношение.

– Эликсир жизни.

Князь с сомнением принюхался к содержимому.

– Чьей жизни? – уточнил он подозрительно.

– Разговорчики! – прикрикнула я безжалостно, горя мщением. – Пей давай! Любишь меня?

– Да! – сказал князь, делая страшные глаза и торжественно вставая.

– Ну, вот и пей!

Князь расправил плечи, глубоко вздохнул, выдохнул – и осушил стакан до дна единым духом.

И божественный напиток выжал из его глаз светлую мужественную слезу.

Арсений Николаевич кумыс пить побоялся. Да, я ему нравилась, но он не пожелал рисковать своими ощущениями. Князь выпил эту гадость практически без слов протеста и не пожалел своей расцветающей жизни за одно только право проводить меня до дома.

Поэтому всё было так, как было.

В шестнадцать пятьдесят мы с князем ушли с пляжа вдвоём и навеки.

В семнадцать пятьдесят пять мы сидели за пластиковым столиком простенькой заводской столовки и смеялись. Нам было весело. Столовка закрывалась, посетителей всех уже выгнали, и в принципе, нас тоже надо было гнать, но мы тут полюбились, и нас не гнали, а наоборот подарили здоровую миску клубничного киселя и ворох слегка зачерствевших дежурных булочек–пионерок.

– Кисель цветом, как твоя майка, – говорила я, орудуя алюминиевой ложкой.

– Это хорошая примета, – говорил князь, интенсивно уминая с киселём булочки. – Если кисель цвета моей майки, значит, всё будет хорошо.

– А всё и есть хорошо. Сейчас доедим и пойдём гулять, – командовала я.

– До утра, – командовал князь. – Булки берём с собой.

– Не раскатывайте лыжи насчёт утра, князь, – осаживала я пыл. – Булки берём. А кисель?

– Кисель съедим. Ваш эликсир жизни, моя драгоценная пани, возбуждающе действует на аппетит.

– Я надеюсь, что только на аппетит, – многозначительно говорила я. – Не рекомендую вам забывать подъезд.

– Вот что я никогда не забуду, так это подъезд. Он мне снился во сне каждую ночь.

Мы смеялись и смотрели друг на друга влюблёнными глазами.

В восемнадцать тридцать мы бежали вприпрыжку босиком по безлюдным тенистым окружным тропинкам в город. Моя сумка висела за спиной князя, в руках мы вертели свои сандалеты и описывали ими в воздухе кренделя.

– Велкам–ту–зе–хоутел–Кэ–элифорния…. – самозабвенно распевали мы хором, – сач–э–лавли–плейс, сач–э–лавли–плейс, сач–э–лавли–фэ–э–эйс…

Периодически князь останавливался, хватал воображаемую электрогитару и увлечённо имитировал бурные музыкальные импровизации. Я изображала танцевальное соло с веерами, обмахиваясь шлёпанцами.

И в принципе, мы были счастливы.

В девятнадцать тридцать мы подошли к моему дому, я предусмотрительно остановила его перед подъездом.

– Стой, никуда не уходи, – сказала я. – Я быстро.

Я молнией взлетела на третий этаж, промчалась мимо Милки с тётушкой, которые в кухне варили варенье, кинулась на нашу лоджию, перевесилась вниз: князь курил, послушно не сходя с указанного места. Сердце звенело во мне.

– Вавка, бери ягодки! – крикнула мне Милка из кухни. – Смотри, какая земляника… Смотри, какая малина…

– Накидай мне в пакет! – крикнула я, лихорадочно стаскивая с себя сарафан и мчась в ванную.

– А ты куда? – спросила она, когда я, в белом платье, подхватив ягоды, метнулась к дверям.

– Гулять… У меня эликсир жизни, – буркнула я, возясь с замком.

– Вероничка, ключи возьми! – предусмотрительно крикнула мне вслед Милкина тётушка.

И это был очень правильный и своевременный совет, полностью соответствующий моменту.

В двадцать один ноль–ноль мы стояли на набережной, держась за руки.

Южный вечер – аттракцион для непосвящённых. В нём практически нет режимного времени, южные сумерки коротки и незаметны. Вот только что было светло – и вдруг солнце заходит за горы, и темнота стремительно окутывает всё вокруг, меняя цвета, настроение, чувства…

Нас кинуло друг к другу в объятия одновременно с наступлением темноты, кинуло мягко и неотвратимо, прямо посреди дороги. Гуляющие обтекали нас, мы не замечали. От князя пахло морем, разогретым песком, земляникой, которой мы кормили друг друга… И совершенно, совершенно невозможно было теперь отрекаться от его рук, невозможно было отрекаться, глупо было отрекаться, опасно было отрекаться…

И в этот момент начали зажигаться фонари – торжественно и плавно, словно инструменты в симфоническом оркестре. Набережная волшебно менялась в их пульсирующем, нестабильном мигании. Мое платье засияло в темноте, словно подсвеченное луной. Мы стояли, как на сцене, а вокруг нас разворачивалась световая увертюра.

– Когда наступает темнота, в отеле «Калифорния» начинается другая жизнь, – бормотал князь мне в волосы. – Сейчас они перестанут мигать, и наступит ночь. Мы дойдём вон до того фонаря, и я тебя там поцелую… если не будешь драться…

– Нет, мы побежим, – говорила я, тщетно пытаясь отстраниться. – Вот если догонишь, тогда да…

– А если не догоню, тогда ты меня поцелуешь, – не сдавался князь.

– Нет уж, фигу, если ты меня не догонишь, я тебя поколочу. Два раза. За то, что сломал каблук и за то, что не пришёл.

– Я хотел прийти…

– «Хотел» – не считается!

Я снимала босоножки, срывалась с места и неслась вперёд, не чуя ног. Долетала до фонаря, хваталась за него, тормозя на полном скаку и хохоча. Князь оказывался рядом – я влетала в его объятия, крепкие, но мягкие и уютные. Он весь был невероятно уютный, удобный, тёплый, я, прижатая к нему, удивительно точно и правильно вписывалась во все рельефы его тела. Мне казалось, я так и родилась, объятая его руками.

Я сказала ему об этом. Он ответил, что думает о том же.

– Может быть, мы созданы друг для друга… – бормотал князь с закрытыми глазами, в очередной раз ловя меня под фонарём.

– А может быть, – говорила я, с трудом освобождаясь от плена его рук,

– Нет, не хочу тебя отпускать, не уходи… – срывающимся голосом говорил он.

– Но мы же должны ещё раз поцеловаться…

Фонарей на набережной было много, весь наш путь был усеян поцелуями.

– А ты быстро бегаешь, – удивлялся князь.