Елисейские поля

И вдруг машина споткнулась: Жан-Марк перебил ее. Не обращая внимания на теснившиеся на экране строчки, он печатал на телетайпе свои собственные мнения и решения. Снова раздался ангельский голос (если абонент нарушал порядок операций, автоматически включался магнитофон):

— Внимание! Вы не должны печатать свои вопросы или ответы, пока на экране идет выдача информации. Необходимо дождаться конца фразы. Прежде чем ответить, нажимайте клавишу «Ответ». Повторяю: необходимо дождаться…

Он не желал ничего дожидаться, не желал ничего знать. Он даже не замечал, как беснуются на экране буквы-муравьи: «Мы не можем принять ваш ответ. Мы не можем принять ваш ответ. Мы не можем…» Жан-Марк упорствовал. Сейчас он разворошит весь этот муравейник! «Нет, вы примете мой ответ!…»

— Меня зовут Жан-Марк, — напечатал он. — Жан-Марк — это мое собственное имя.

А чудо техники, молниеносно обшарив свою чудовищную память, попыталось ошеломить его цифрами:

— Это имя во Франции носят в данный момент 953 504 человека. Повторяю: 953 504..

— Это мое собственное имя, и я свободный человек. Я куплю себе велосипед и буду на нем ездить каждый день. Я буду играть в регби по воскресеньям, в полузащите. Я стану краснодеревщиком — это прекрасное ремесло, оно располагает к одиночеству и сосредоточенности. Да, стану краснодеревщиком и поселюсь в доме у реки с женщиной, на которой я женюсь в этом году. Она брюнетка, и мой коэффициент эмоциональной зрелости ее вполне устраивает. Брюнетка, чуть старше меня и вовсе не худощавая. Ее зовут Свобода. Понятно вам? Свобода!

— Это имя во Франции носят… (машина запнулась)… ноль человек. Повторяю: 0, 0, 0, 0…

Обезумев, она нанизывала в строчку нули — две, три, десять строк одних нулей.

— Ее зовут Свобода, а меня — Жан-Марк, — продолжал юноша, — и мы оба — единственные и неповторимые. Понятно? МЫ ОБА — ЕДИНСТВЕННЫЕ И НЕПОВТОРИМЫЕ. МЫ ОБА…

— Вы можете печатать заглавными буквами, но ни в коем случае не следует их подчеркивать, — снова зазвучал полуобморочный голос из динамика. — Пожалуйста, напечатайте сообщение еще раз, руководствуясь настоящими указаниями. Благодарю за внимание.

— …ЕДИНСТВЕННЫЕ И НЕПОВТОРИМЫЕ, — закончил, наконец Жан-Марк.

Он поискал на пульте клавишу с восклицательным знаком, но не нашел: здесь можно было только задавать вопросы.

Жан-Марк встал. В кабине по-прежнему звучала музыка великого Моцарта. Прежде чем выйти из ячейки, отделанной искусственным металлом, искусственным стеклом, искусственным деревом и искусственным бархатом, он бросил последний взгляд на экран. Прилежные муравьи вновь принялись за работу — появился текст:

— Мы вас не понимаем. Пожалуйста, выразите свою мысль точнее. Спасибо.

«Ну что ж, с удовольствием», — подумал Жан-Марк. Он не стал снова садиться в кресло; не забыв нажать клавишу «Ответ» и ничего не подчеркивая, он старательно напечатал заглавными буквами:

— КАТИСЬ К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ.

Мушка и медведь

переводчик П. Эрлих

Мушка полетала минутку — то есть это для нас, людей, была «минутка» — и села на какое-то поле или на бледно-сизый луг, не такой белый, как снег, но почти такой же холодный. Сидела она недолго. Как кормится мушка? В беспокойстве перелетает она с места на место, по крохам собирая себе пищу; словом, мушку кормят крылья.

Некоторое время она летела в одном направлении, потом заметила чье-то большое бледное лицо и села на него: на лице всегда найдется что-нибудь поесть… Нет, на этом вряд ли! Хоть оно и шевелится, но, должно быть, неживое: холодное и без запаха. «Надо улетать!» — решила мушка. Она стала кружить в воздухе, вытаращив глаза, но ничего не увидела, потому что было темно.

Наконец она различила силуэт большого зверя, он перемешался в черно-белом пространстве, не совершая при этом никаких движений, как самолет в небе. Большой зверь всегда служит пристанищем для маленьких; иногда он даже не подозревает об их существовании, но он и рад им. Их едва ощутимое присутствие напоминает ему, что он не одинок. В природе много таких союзов, как, впрочем, и у людей.

Мушка надеялась, что у зверя густая шерсть, где можно будет спрятаться и отдохнуть, а потом поискать еды, однако он оказался таким же неприятным, как и неживое лицо. На лягушку совсем не похож, удивилась мушка. Почему же тогда он такой холодный и гладкий? Ох, какой неудачный день!.. В сущности, «день» не мушкино слово: слишком короток ее век. То, что для нас день, для нее целая зима или лето, наша зима или лето для нее год, а наш год — это вся ее жизнь.

Она опять скрылась в темноте, но там она не нашла ничего интересного, и к тому же хотелось есть. Поэтому она вернулась обратно, и сизо-белый квадрат, который внезапно ожил, снова привлек ее внимание. Мушка кружила на почтительном расстоянии от него, словно разведывательный самолет, пока не поняла, что происходит.

Она уже многое видела в жизни и догадалась, что идет война. По полю двигались танки, а когда в них попадал снаряд, они замирали на месте или взрывались. На земле появились глубокие воронки, снопы пламени валили с ног сражавшихся, и они корчились перед смертью, как придавленные пауки. Множество самолетов бороздили небо, безжалостно сбрасывая вниз то ли помет, то ли яйца, — поди разбери! — и едва все это касалось земли…

Страшное зрелище заворожило мушку, она не могла оторвать от него глаз. Она видела, как слева от нее готовили прорыв, а справа будущие жертвы еще ни о чем не подозревали. Она чуть не закричала: «Скорее, скорее! Прячьтесь! Они уже близко!» — подобно тому, как кричат дети в кукольном театре, предупреждая любимого героя об опасности. Но ее голос затерялся бы в грохоте этой странной плоской битвы. И потом, люди охотно наделяют животных своими чувствами, хотя никогда по-настоящему не пытались понять их язык. Они расшифровали письмена народов, исчезнувших с лица земли много веков назад, однако до сих пор не понимают собственную собаку.

«Надо бы вмешаться!» — сказала себе мушка. Ибо самолюбивая мечта всякой мушки, ее гордость и страсть — помогать быкам пахать. Не долго думая, она стала летать по полю в надежде задержать залп артиллерийской батареи или предупредить об опасности неосторожный танк, едва слышным жужжанием заставить бойца вовремя окопаться или повернуть обратно самолет, такой же маленький, как и она сама, пикирующий на безоружного противника… Она принимала то одну, то другую сторону, помогая слабым и попавшим в беду: беззащитному пехотинцу против танка, танку, тяжелому, неуклюжему, как черепаха, против самолета.

Мушка изнемогала от усталости, но с каждой минутой все сильнее и сильнее чувствовала, что нужна людям. Она спасала не одну жизнь! Она стала верховным судьей, добрым гением несчастных безумцев. Еще немного, и, может быть, они сложат оружие, поняв вдруг, что бессильны продолжать битву. Исцелятся от безумия, очнутся от угара кровавого боя. И когда на этом черно-белом поле брани наконец воцарится мир, мушка сможет наконец позаботиться о еде, отдохнуть от трудов праведных… Это будет час ее славы…