Елизавета и Фридрих Великий

В тысяча семьсот шестидесятом году Салтыков покинул свои польские квартиры только в июле, но лишь для того, чтобы после победы Фридриха над Лаудоном под Лигницем пятнадцатого августа тотчас же снова вернуться в них.

Посланный в Померанию русский корпус в пятнадцать тысяч штыков в то же самое время подошел к Кольбергу и во второй раз за эту войну начал осаду этой прусской крепости. У берегов Пруссии появился адмирал Мисаков с двадцатью семью русскими военными кораблями и высадил восемь тысяч человек подкрепления под командованием генерала Демидова. По Кольбергу был открыт чрезвычайно ожесточенный огонь, в течение четырех суток на город было брошено несчетное количество зажигательных шаров и семьсот пушечных ядер, но солдаты гарнизона, мужественно поддерживаемые горожанами, под руководством осмотрительного коменданта Хайдена оказывали отчаянное сопротивление. Восемнадцатого сентября, на двадцать шестой день осады, на подмогу обороняющимся подоспел генерал Вернер с пятитысячным подкреплением, и русские в спешном порядке отступили.

Опять союзники принялись жаловаться в Петербург на ведение войны русскими. Царица, страдания которой с каждым месяцем усиливались, в связи с этим послала Салтыкову приказ немедленно снова перейти в наступление, согласно плану Дауна вторгнуться через Силезию в Бранденбургскую марку и взять Берлин.

Для выполнения этой операции русские отправили двадцать тысяч человек под командованием Тотлебена и Чернышева, австрийцы выставили пятнадцать тысяч под началом Ласи и Брентано. Тотлебен, ведший русский передовой отряд, считал делом чести опередить австрийцев, он двигался день и ночь и уже третьего октября, на шестые сутки русского выступления из Силезии, с тремя тысячами человек стоял под стенами Берлина.

Столица прусского королевства в ту пору уже имела в периметре более двух миль и, будучи совершенно неукрепленной, являлась легкой добычей для нападения неприятеля, ее оборонял только гарнизон в тысячу двести человек.

Правда, для спасения Берлина к нему спешно подошли соединения принца Евгения Вюртембергского и генерала Хюлсена, но они были не в состоянии долго противостоять вдвое превосходящим их силам корпуса Чернышева.

Берлин капитулировал.

Генералу Тотлебену, ведущему свой род из Тюрингии и прежде служившему прусским офицером, город был обязан тем, что ему предъявлялись более мягкие условия, чем первоначально предполагал наложить на него верховный главнокомандующий.

Фермор затребовал контрибуцию в четыре миллиона талеров, а Тотлебен снизил ее до полутора миллионов и двухсот тысяч талеров для войск, которые и были распределены в них. Австрийцы подошли лишь через шесть дней. Ласи был очень раздражен мягкостью русских. Когда русские не пожелали уступить ему одни из городских ворот, он силой разогнал их караул у Галльских ворот и овладел ими. Кроме того, он потребовал для австрийцев равной доли в дележе контрибуции. После чего Чернышев приказал передать австрийцам трое ворот города и вручить пятьдесят тысяч талеров. Но и после этих уступок Ласи мало придерживался правил окончательной капитуляции. Вопреки ее условиям он расквартировал в городе большинство полков, которые начали устраивать сущие безобразия и буквально грабить население. Потом их примеру последовали казаки, а саксонцы с варварством, намного превосходящим русских, уничтожали произведения искусств в замке Шарлоттенбург.

Фридрих покинул Силезию, чтобы спасать свою столицу. Салтыков и Фермор, стоявшие под Франкфуртом, приказали Чернышеву после этого отступить. Двенадцатого октября русские очистили Берлин и вслед за основными силами своей армии последовали в Польшу, в то время как австрийцы остановились на Эльбе, где, атакованные Фридрихом и Цитеном, после кровопролитного боя в ноябре проиграли сражение под Торгау.

В том же месяце Салтыков был отстранен от командования, которое принял на себя престарелый фельдмаршал Бутурлин. Всю зиму он пребывал в таком же бездействии, как и его предшественник. Лишь двадцать седьмого июня тысяча семьсот шестьдесят первого года он покинул Позен, прежде отправив обвиненного в соглашении с прусским королем генерала Тотлебена в кандалах в Петербург.

Двенадцатого августа русские под командованием Бутурлина, численностью в семьдесят тысяч человек, и австрийцы под началом Лаудона, численностью в шестьдесят тысяч, соединились под Штригау в Силезии.

У Фридриха было под ружьем всего пятьдесят тысяч, с которыми он не отважился ввязываться в сражение, а окопался под Баугельвицем. Из-за нерешительности Бутурлина крупная совместная акция союзников то и дело откладывалась, пока не кончилось продовольствие, после чего главная русская армия отошла в Позен. Здесь осталось только двадцать тысяч человек под командованием Чернышева. Подобное развитие событий спасло прусское воинство от отчаянного положения, когда они были уже близки к смерти от голода. Намереваясь дать бой наседающим австрийцам в более благоприятной для себя позиции, Фридрих, заманивая противника, отступил, однако Лаудон не стал его преследовать, а вместе с Чернышевым напал на крепость Швайдниц с такой отвагой и гениальностью, что ее комендант, Цастров, в ночь на десятое октября вынужден был без формальной капитуляции сдаться в плен. Последствием этого внезапного удара было завоевание всей Верхней Силезии.

Тем временем в Померании русские в третий раз окружили Кольберг. Романцев с двадцатитысячным войском осадил крепость со стороны суши, тогда как русский флот, к которому примкнула шведская эскадра, блокировал гавань.

Тринадцатого декабря от прусского коменданта Хайдена в десятый раз потребовали сдачи крепости, и шестнадцатого декабря вследствие недостатка продуктов питания он наконец после четырех месяцев мужественной обороны был вынужден капитулировать.

14 Зимние радости

По мере того как страдания императрицы в последние годы усиливались и она все больше была прикована к комнате, ее отношение к своему супругу, Алексею Разумовскому, становилось все более теплым и сердечным.

В конце концов Елизавета уже просто не могла обойтись без этого верного и благородного человека, она жила только с ним и в нем, и складывалось впечатление, что закат жизни принес ей те настоящие радости, которых она тщетно искала в пору полного блеска и на вершине бытия, когда они, отчасти вследствие внешних обстоятельств, отчасти в силу ее собственных страстей, сливались в какой-то вихрь чувственных наслаждений.

И только теперь она смогла до конца узнать истинную цену этому человеку, которого так безгранично любила, даже боготворила, смогла понять его и отдать ему должное. В то время как другие, изо дня в день ожидая конца царицы, не редко даже связывая с этим свои надежды, уже повернулись к новому солнцу – Екатерине, Разумовский один остался ей верен и она, обычно находившая удовлетворение только в шуме феерических празднеств и в смене олимпийских прихотей, теперь не нуждалась ни в ком и воспринимала одиночество как высокую милость судьбы.

В последнее время она стала такой инертной, что теперь когда-то кокетливая женщина даже не желала одеваться. Если ей случалось принимать у себя особ своего двора либо иностранных посланников, ее камеристкам приходилось наскоро сметывать ей платья на живую нитку, а затем снова быстро распарывать с помощью ножниц. Она была изнеженной и капризной и ее приближенные часто жаловались на несправедливость претензий, которые она предъявляла им при каждом удобном случае; Разумовский, однако, не уставал прислуживать ей, исполнять любые ее, даже самые причудливые желания, и она была так счастлива видеть, как ее супруг находит высшее удовольствие в том, чтобы подчиняться каждому ее знаку, и с воодушевлением, которого ничто не в состоянии было уменьшить, и сегодня еще как возлюбленный раб склонялся к ее ногам.

Зато во всех официальных делах она теперь позволяла ему руководить собой, и решительность русской политики в последние годы ее правления, энергия, с какой она вмешивалась в ведение войны ее генералами, были делом его рук, как и благотворные улучшения, имевшие место во внутренней жизни страны. Любое сообщение о победе, приходившее в ходе Семилетней войны, становилось триумфом для них обоих, и они вместе праздновали его без внешней помпезности, но именно поэтому не менее торжественно, в сердечном согласии супругов, которые даже в последние годы своего союза не прекращают оставаться любящими.