Елизавета I
Шрифт:
Так что, подчеркивая свое сходство с отцом, Елизавета действовала наверняка. В годы ее детства англичане ненавидели Генриха VIII; ну а сейчас разве что не боготворили его или скорее тот идеальный образ, который создали сами, и при взгляде на волевую рослую дочь покойного короля мечтали, должно быть, о его возвращении — в ее лице.
Заставляя окружающих вспоминать об отце, Елизавета преследовала и иную цель. Таким образом она утверждала себя самое, раз и навсегда отметая те слухи касательно собственного рождения, что омрачали ее детство. Да и само это детство представало теперь по-иному. Король Генрих, как стали утверждать, всегда любил дочь, пусть даже мать ее ненавидел и всячески третировал. Именно поэтому (а также из-за внешнего сходства) он повелел, чтобы воспитывали ее как королевскую дочь, а не как дочь презренной изменницы Анны Болейн. В своем
Освоилась Елизавета, по крайней мере внешне, и с ролью дочери такой матери, как Анна Болейн. Всем, кто готов был это выслушать, она говорила, что прав у нее ничуть не меньше, чем у Марии, — та же королевская кровь. Что же до тяжелого наследства, оставленного будто бы Анной, то это миф: ее мать никогда бы не согласилась на союз с Генрихом, коли не была бы его законной женой, чей брак освящен «авторитетом церкви и благословением примаса Англии». Совесть Анны чиста, а только это в конечном счете и имеет значение. Она всегда исходила из добрых побуждений, всегда была истинной протестанткой — верноподданной короля. Даже если ее ввели в заблуждение насчет законности брака (на чем всегда настаивали приверженцы Ватикана), все равно тот факт, что жила и умерла она в лоне церкви, этот брак признавшей, освобождает ее от всякой вины. А дочь ее Елизавету, явившуюся на свет под сенью той же церкви, от всяких подозрений в незаконнорожденности.
К середине июня акушерки впали в полное отчаяние. Королевские капелланы что ни день организовывали торжественные шествия вокруг дворца (как во времена чумы или засухи), умоляя Бога освободить королеву от бремени и дать стране принца. С ними шагали члены Тайного совета и чиновники двора. Под окнами Марии они останавливались, отвешивали глубокие поклоны, поднимали улыбающиеся лица. Но молитвы их оставались неуслышанными, а вдобавок ко всему, усиливая и без того острую напряженность, вновь заполыхали костры: в первые две недели июня сожгли еще восемь мужчин и женщин — приверженцев протестантской веры. Иным казалось, будто королева решила, что не родит, пока не будет предан живьем огню последний протестант, томящийся в тюрьме.
А для Елизаветы каждый лишний день означал новую возможность сблизиться с испанцами, в глазах которых становящееся все более неопределенным положение Марии увеличивало значимость принцессы. В воздухе витали всяческие новые идеи. Случись, умрет Мария, и, записывал венецианский посланник, «не исключено», что Филипп посватается к Елизавете, а та его не оттолкнет.
Наверное, и нашим героям тоже приходила в голову такая мысль. А встречались они каждодневно, обмениваясь любезностями, поклонами, поцелуями и вообще всем тем, чего требует придворный ритуал. Пару бы, конечно, они составили несколько странную: он — невысокий и плотный, апатичный, что свойственно людям, некогда перенесшим тяжелую болезнь, она — высокая, стройная и на редкость живая. Оба, разумеется, прикидывали политические выгоды союза, что же касается интимной стороны дела, то у нас есть свидетельства только одной стороны — по прошествии лет Елизавета похвалялась, будто во время своего пребывания в Англии принц Филипп был в нее влюблен.
Мысль о том, что муж может жениться на дочери Анны Болейн, естественно, должна была угнетать Марию, тем более что она начала подозревать, что бесплодна. Часами королева сидела, откинувшись на подушки, согнув колени и нервно поглаживая плоский живот. Утешение ей приносил лишь затрепанный требник, в котором, в частности, была молитва на благополучные роды; эта страница хранит следы ее слез.
Филипп неизменно оставался обходительным, сознающим свои обязанности мужем, он всегда сопровождал Марию на мессу и вечернюю службу, был любезным, правда, не особо жизнерадостным спутником на приемах и разнообразных увеселениях, безупречным, а иногда и нежным супругом. Но если Мария не способна подарить ему сына, долг принца обязывает подчинить свою личную жизнь интересам государства. Тут опять-таки вырастает в своем значении личность Елизаветы. Либо Филиппу надлежит подыскать ей достойного мужа, либо, если он станет вдовцом, жениться на ней самому.
Июль выдался холодным и дождливым, и дамы, приехавшие в апреле в Хэмптон-Корт столь оживленными и преисполненными радужных ожиданий, поникли, заскучали и заторопились домой. Вслед за дипломатами, членами Совета, акушерками да и широкой публикой они оставили всякие гадания касательно сроков
рождения и просто надеялись на чудо.Французский посол Ноайль находил сложившуюся ситуацию смехотворной. Один из его тайных осведомителей утверждал, будто ему удалось вытянуть сразу у двух близких к Марии дам сенсационное признание: королеву обманули, и сейчас акушерки просто боятся сказать ей, что беременность оказалась ложной. С французами Елизавета время от времени общалась, так что вполне вероятно, что эта новость дошла и до нее. Если это так, то положение запутывалось окончательно.
Уже три месяца двор находился в подвешенном состоянии. Королева ждала чуда, а оно все не приходило. К концу июля все залы и покои дворца, не рассчитанные на такое количество гостей, пропахли потом — и пустыми ожиданиями. Филипп со свитой готовился к отплытию во Фландрию, а Марию ждали срочные государственные дела, которые, как известно, никогда не кончаются и от которых не скрыться в затворничестве.
Без особого шума было объявлено: двор переезжает в Отлсндс, в Хэмптон-Корте начинается уборка. Это означало молчаливое дозволение гостям разъехаться по своим сельским поместьям, ибо в Отлендсе для них просто нет места. Официально миф о беременности Марии развеян так и не был, но суть происходящего уяснили все, и это только усугубляло тяжелые душевные переживания королевы. Получилось так, что у нее отняли долгожданного ребенка, а вскоре ей предстояло лишиться еще и общества любимого мужа. И не разлучиться ей только со своей ненавистной сестрой — она рядом, она высокомерно поглядывает на нее, дожидаясь своего часа подняться на трон. Всего лишь несколько недель назад в Лондоне была обнаружена группа приверженцев Елизаветы; они пытались извлечь максимум возможного из общественной смуты, вызванной положением королевы, и наверняка распространяли слухи о ее кончине. Нарушителей спокойствия рассеяли, пригрозив суровой карой, но, должно быть, в самые тяжкие моменты Марии казалось, что любое раскрытое гнездо заговорщиков еще на шаг приближает принцессу к заветной цели.
Королева Елизавета! Сама мысль об этом была непереносима, но Мария знала, что прожить с ней придется еще несколько недель, пока не уедет Филипп. И уж тогда она решит, как поступить с недостойной.
В конце августа Мария и Филипп двинулись улицами Лондона к Тауэру, откуда им на королевском судне предстояло совершить короткую речную прогулку в Гринвич. Королева предпочла передвигаться в открытых носилках, по обе стороны которых ехали муж и кардинал Поул; при виде Марии на улицы хлынули толпы любопытствующих. Убедившись в том, что это действительно Мария и что она жива и даже более или менее здорова, горожане приветствовали свою повелительницу, простив ей на какое-то время обманутые ожидания.
Но когда разнесся слух, что на реке видели и Елизавету и что направляется она в Гринвич на какой-то жалкой лодчонке, предоставленной ей сестрой, и сопровождают принцессу крови всего несколько человек, толпа проявила «большое недовольство». Марию стали винить в дурном отношении к сестре, а заодно в жестоких казнях на костре, урожае, загнившем на корню, и даже в скверной погоде. Людям казалось, что Мария хочет скрыть от них Елизавету, их будущую королеву, «желанную повелительницу».
Глава 14
И рек Господь: «Элизабет,
Веди свой край путем побед!
Ты волю выполнишь мою,
И зло предательства в краю Твоем искоренится!»
Возносят люди сонм молитв, Господь внемлит,
Господь хранит Британии царицу!
Жажда людей хоть краем глаза посмотреть на Елизавету была утолена несколько недель спустя, когда Мария, тоскуя без Филиппа и с трудом перенося присутствие Елизаветы при дворе, позволила ей вернуться в Хэтфилд.
В Лондоне появление принцессы в сопровождении совсем небольшой свиты вызвало настоящий переполох. «На улицы высыпали стар и млад, — записывает свидетель, — и приветствовали ее с таким энтузиазмом и с такими изъявлениями преданности и любви, что Елизавета напугалась, как бы не вызвать ревность при дворе». Взрывы рукоплесканий, приветственные крики, стук каблуков, сотрясая сухой осенний воздух, разносились на несколько кварталов; стоило Елизавете только появиться — грациозной, стройной, живо напоминающей своими тонкими чертами и золотистым отливом волос отца, по-королевски сидящей на красиво гарцующей лошади, как толпа приходила в совершенное неистовство.