Ёлка для Ба

Попытку захватить центральную башню крепости, Ба, я отложил на финал сражения. Мне уже было известно, что вероятность вторичного выпадения на кубике того же числа ниже вероятности появления другого. Ну, а подсознательно - именно на успех с Ба я рассчитывал больше всего, и потому оставил её на десерт. Тут противоречие лишь кажущееся, ибо: если уж сама Ба не... то... Главным же, позволившим мне обойтись без особых колебаний в последовательности действий, была ясность - с чем именно подступать к другим укреплениям, с какими орудиями: с Пушкиным или Ломброзо, графиней Шереметьевой или обезьянками, а с чем подходить к Ба - было окутано туманом. Впрочем, все укрепления объединяло одно, и мне это было понятно, как никому другому: каждое из них хотело бы украсить себя хорошенькой игрушкой, а лучше - гирляндами игрушек. Все хотели одного, поставить себе ёлку, на которой рядышком бы висели, посеребреные амальгамой, Пушкин с гусар-девицей в папахах, Ломброзо с Шубертом в черкесске с газырями и всякие другие рождественские сладости жизни, весь её шиколат - по вкусу. Поскольку вкусу Ба, всем понятно, соответствовала самая вкусная, самая большая, самая разукрашенная ёлка, то я и оставил такую ёлку напоследок.

Передовые флеши крепости, по неприступности - Багратионовы, занимали отец и мать. Я напал на них вечером, когда уже шло переодевание ко сну, и, полуголые, они казались мне чуточку более беззащитными. Какое-то время моё присутствие не замечалось, это было мне наруку, можно было спокойно дождаться самого удобного момента: когда беседа неизбежно достигнет высоких тонов. Под горячую руку было больше шансов добиться успеха, хотя и риск заработать шишки одновременно возрастал. Я, конечно, рисковал, но рисковал, имея в запасе и отходные маневры, и ещё по крайней мере два направления продолжения осады.

– Ты забываешь, - сказала мать, распрямляясь после того, как разложила на софе одеяло.
– Ты забываешь, что эту квартиру получила именно я. Неужели кто-то всерьёз мог думать, что когда-нибудь тебе дадут квартиру?

К слову "тебе" был приложен не только акцент, но и придыхание. Только то, что у меня имелись собственные акценты и придыхания, на собственные нужды, позволило мне отнестись к материнским без особого глубокомыслия.

– А ты забываешь, - уже довольно резко возразил отец, - что именно я, сударыня, подсунул тебя Горздраву. Неужели кто-то может думать, что тебя без моих связей в этом городе туда впустили бы? Интересно, какую бы это квартиру тебе отпустили на твоей эпидстанции... Автоклав?

Его ударение на "тебя" было ещё мощней, а придыхание со свистом. После же "эпидстанция", где многоточие, он стал было неспешно складывать пальцы в известную фигуру, но тут, когда помянул автоклав, заметил меня:

– Марш спать!

– Ага, - согласился я.

– Кстати, я говорила с Кругликовой, - сказала мать.
– В принципе она не против, но тебе нужно ей позвонить.

– Чего-о!
– вскинулся отец.
– Я в своём доме слышать этой фамилии не желаю.

– Напоминаю, - сказала мать, - в этом своём доме ты номер шестнадцатый. Ибо ты прописан в нём временно. А даже Валя, и та постоянно.

– О чём ты говорила с этой...

– О тебе, разумеется. Ты знаешь, что готовится на бюро?

– У меня есть, чем крыть их обвинения. Они сами у меня повертятся.

– А, так ты полагаешь, что они готовят тебе выговор?

– Что ж ещё?

– У тебя отнимут партбилет, дуралей!

– Это тебе Кругликова набрехала? Старая ведьма...

– Если б только Кругликова! Это знают все. Кроме тебя. Одному тебе не втолковать, какие нынче времена. Тебе и всему твоему семейству, которому, может быть, грозит нечто и похуже отнятия билета... Не слыхал разве, что говорил тот твой милиционер: эшелон ваш уже стоит под парами, доктор!

– Все не влезут в один эшелон. А всему семейству... это ведь кроме тебя, не правда ли?

– Да, кроме меня, кроме меня! Учти, ты - это только начало, и поэтому-то именно тебе не следует высовываться.

– Не пугай, - мрачно заявил отец.
– Я и не такое видывал. И в заговоре врачей мой номер даже и не шестнадцатый, сотый. Никого я не лечу, только констатирую: готов.

– Вот именно, потому-то с тебя и начинают, - заволновалась мать. Говоришь, все не влезете в эшелон? Так пешком пойдёте. Конечно, ты со своей ногой недалеко доплетёшься, не дальше Хабаровска... Ты вообще что же, надеешься, что учтут твои военные заслуги?

– Ничего я не думаю, я газеты тоже читаю. И, в отличие от вас всех, делаю вырезки.

– Да ну! А зачем же, читая газеты, ты скрыл от бюро, что твой дед был лавочник? А если к этому приплюсовать пятую графу...

– Скрыл? В анкете написано моей собственной рукой: Илья Борисович, коммерсант.

– Ха-ха. А надо было писать правду: лавочник. Вот и получается, что скрыл.

– Да ведь это одно и то же! Мне-то всё равно, как выражаться, но ты же знаешь, что в нашей семье приняты свои выражения. Попробуй, скажи при Ди: лавочник. Но главное, это одно и то же. Так и передай своей Кругликовой.

– А они там, в своей семье, скажут тебе, что не одно и то же. Что тогда? И ты не сможешь возразить, потому что тебе скажут не один раз и не два, а ты повторяться не станешь, так как ты интеллигент. Станешь искать иных объяснений, а их-то и нет. Тем и докажешь, что всё-таки скрыл. Повторяю, что тогда?

– Тебе Горздрав пошёл на пользу, - зло сказал отец.

– Тебе он тоже может пойти... Завтра же позвони Кругликовой, и если она предложит встретиться - встреться. Завтра же.

Отец несомненно был уже загнан в угол, и желал только одного: прекратить эту пытку. Несколько раз он уже посмотрел на свою подушку, ещё не осознавая её спасительных свойств, но это вот-вот могло произойти и мне следовало поторопиться.

– Завтра воскресенье, никто не работает, - отметил я голосом бесстрастного комментатора.

– Это правда, - повеселел отец.
– Я не могу завтра застать Кругликову, а тем более попасть к ней на приём.

– Значит, послезавтра, - мать была неумолима.
– Почему ребёнок до сих пор не спит?

– Сейчас пойдёт, - сказал отец.
– Последние свободные деньки догуливает...

Опять настала моя очередь:

– Завтра воскресенье. Мы могли бы все вместе пойти погулять. Может быть, последний раз в этой ча... в этом городе.

– Куда это, погулять?
– фыркнула мать.
– Куда это в этой ча... в этом городе можно пойти погулять? В тиянтир?

– Во двор, - сказал отец.

– В парк, - сообщил я.
– Или вот: в аттракцион.

– Я так и знала, - объявила мать, - он тоже помешался на балагане.

– Щиколату захотелось?
– помрачнел отец, обнаруживая заодно куда большую информированность, чем ему полагалось.

– Я думал, - сказал я, - что вам будет интересно.

– Он намеревался вытерпеть эту пытку из-за нас, - объяснила мать. Мученик, он хотел принести себя в жертву ради нас.

Тут я понял, что эти флеши неприcтупны, и что мне пора уносить ноги, пока их защитники не перешли в наступление.

– Ладно, - я сделал шаг к двери, - спокойной ночи. Но только завтра воскресенье, а переезд - действительно скоро.

– Он повторяет одно и то же, - сказал отец.
– Ему тоже всё идёт на пользу. Что же, значит, он уже не интеллигент? Кстати, ренегат, ты почему это взламываешь запертые от тебя ящики?

– Какие ящики?
– спросила мать.

– Такие деревянные, - съехидничал отец.
– С железными замками. Где лежит, например, Суламифь.