Элмер Гентри
Шрифт:
Последней спели "Бьюла Лэнд" [53] под аккомпанемент Лулу. Голос Элмера звучал так мягко и трогательно, так нежно:
Блаженный край, мой милый край,
("Ах ты, моя крошечка!")
К тебе с вершин стремлюсь!
("Что, если ее попытаться разжалобить, может - клюнет?")
К тебе тянусь через моря,
("Нет-нет, я буду вести себя хорошо, слишком далеко заходить не стану".)
К тебе душою рвусь!
("Какие ручки! Так и тянет поцеловать!")
Твои родные берега
("И поцелую, ей-богу!
К себе влекут меня всегда!
("Интересно, в чем она спустится - в капоте?")
– Хотелось бы знать, - обратилась к нему жена одного из старост, особа чувствительная и бойкая, - о чем это вы думали, брат Гентри, когда пели?
– Э-э… гм… Думал о том, как мы все будем счастливы, когда очистимся от грехов и познаем отдохновение в Бьюла Лэнд.
– Ах, я так и знала, что вы думаете о чем-то божественном, - вы пели с таким чувством и вдохновением!… Ну, нам пора! Чудный был вечер, сестра Бейнс! Мы просто не знаем, как и благодарить вас и брата Бейнса за такое удовольствие! Да, и брата Гентри тоже… Ну, и, конечно, брата Шалларда. Идем же, Чарли!
Чарли тем временем с другим старостой улизнул на кухню вслед за братом Бейнсом. Время от времени оттуда доносился подозрительный звук, словно бульканье из горлышка кувшина, и в такие минуты дамы и оба священника возвышали голос и ничего не замечали. Наконец один за другим старосты показались из кухни, утирая губы волосатыми лапами.
Когда долгая церемония прощания закончилась, Элмер сказал отчаянно зевающему хозяину:
– Если это не потревожит вас и сестру Бейнс, я на минутку задержусь здесь, внизу, у огня - приведу в порядок мои заметки для завтрашней проповеди. И брату Шалларду не буду мешать спать.
– Хорошо, хорошо… О-о-ох-хо-хо… простите, ко сну что-то клонит. Располагайтесь, как дома, сынок… виноват… брат Гентри. Спокойной ночи!
– Спокойной ночи! Спокойной вам ночи, брат Бейнс. Спокойной ночи, сестра Бейнс. Спокойной ночи, сестра Лулу… Всего, Фрэнк.
Он остался один, и комната заходила ходуном. Она плясала у него перед глазами, она была полна звуков. Элмер расхаживал из угла в угол, нервно постукивая кулаком одной руки по ладони другой, то и останавливался, лихорадочно прислушиваясь… Минуты ползли нестерпимо медленно. Она не придет.
Мышиный шорох на лестнице, неслышные шаги на цыпочках в холле. Все тело его напряглось от нетерпения. Он застыл в позе статуи Натана Хейла [54]: локти назад, кулаки у бедер, подбородок вздернут. Но когда в комнату робко шагнула она, перед нею, небрежно облокотившись на фисгармонию и с отеческой благодушной усмешкой, вертя в пальцах массивную цепочку от часов, уже стоял солидный и добросердечный пастор. Она была не в капоте, а все в том же самом синем платьице. Правда, она распустила волосы, и они сияющим, шелковистым облаком обрамляли ее шею. Она поглядела на него умоляюще.
Он мгновенно переменил позу и бросился к ней с заглушенным возгласом:
– О, Лу! Если бы вы знали, как меня обидел Фрэнк!
Это прозвучало совсем по-мальчишески…
– Что! Что случилось?
Очень естественно, непринужденно, будто их близость подразумевалась сама собой, он обнял ее плечи, с наслаждением погрузив пальцы в облако волос.
– Это ужасно! Фрэнк, казалось бы, должен знать
меня, а знаете, что он сказал? О, он не посмел высказать все напрямик! Это мне-то! Нет, он намекал, крутил вокруг да около, клеветал, будто мы с вами вели себя неприлично тогда в церкви. А вы ведь помните, о чем мы там говорили? О моей ма-те-ри! О том, какая она красивая и добрая и как вы на нее похожи! Не правда ли, гадко с его стороны?– О да! Просто отвратительно! То-то он мне никогда и не нравился.
В порыве сочувствия она даже забыла отстраниться от него.
– Пойдемте, милая, посидим рядышком на диване.
– Ах, нет, нельзя! (Подвигаясь к дивану вместе с ним.) - Мне надо сию же минуту идти наверх. Кузина Эделин такая подозрительная…
– Сейчас пойдем вместе. Понимаете, эта история меня так взволновала! Вы, наверное, и не предполагали, что здоровый чурбан вроде меня может оказаться таким чувствительным?
Он привлек ее к себе. Она, не сопротивляясь, со вздохом прильнула к нему.
– Нет, я понимаю, Элмер! По-моему, это шикарно… то есть это очень мило, когда такой большой и сильный мужчина умеет так тонко чувствовать. Но только мне, правда, пора идти!
– Пора идти - дорогой.
– Нет!
– Да! Не пущу, пока не скажете.
– Мне пора, дорогой!
Она вскочила, но он удержал ее руку в своей, поцеловал кончики ее пальцев и заглянул снизу вверх - жалобно, нежно.
– Бедный мальчик! Утешила я вас?
Она вырвала руку, быстро поцеловала его в висок и упорхнула, а Элмер, окончательно потеряв голову, тяжело затопал по комнате, то бурно торжествуя, то изнемогая от томления.
На дрезине по дороге в Вавилон и семинарию Элмер с Фрэнком почти не разговаривали.
– Слушай, да не дуйся ты! Честное слово, я вовсе не собираюсь баловаться с малюткой Лулу, - пропыхтел Элмер, с остервенением работая рычагами дрезины.
В своей кепке, с шеей, обмотанной кашне, он имел очень потешный вид.
– Ладно. Забудем, - отозвался Фрэнк.
Элмер терпел до среды. Два дня его мучили мысли о том, как овладеть Лулу. Понуро сидя на краю своей койки, сжав кулаки, уставившись в пространство невидящим взглядом, он строил планы, такие реальные, что иногда они казались ему явью. Вот он нанимает на весь вечер повозку за целых два с половиной доллара и едет в Шенейм. Привязывает лошадей к большому дубу, что растет в полумиле от фермы Бейнсов. В лунном свете ясно виднеется круглый и выщербленный выступ в том месте, где был срублен сук. Он подбирается к ферме, прячется за овином, дрожа от холода и возбуждения. Вот на пороге показалась она. В руках у нее таз с водой. Она стоит боком к свету; грубое рабочее платье плотно облегает ее плечи и грудь. Вот он свистнул; она вздрагивает, нерешительно идет к нему, видит его, вскрикивает от радости.
Нет, она не может остаться с ним: еще не кончена вся работа по дому; она просит его подождать в хлеву. Здесь тепло, сладко пахнет коровами и сеном. Он сидит в темноте на краю яслей, пылая, его бьет дрожь, как от страха, но это не страх… Дверь хлева медленно приоткрывается, по коровнику скользит лунный луч и снова гаснет. Она идет к нему как бы нехотя, как зачарованная. Он не шевелится. Еще шаг - и она в его объятиях; они опускаются на копну сена, онемев, скованные страстью, и его рука гладит ее щиколотку…