Элнет

Слезы Чачи никого не тронули: невесте положено плакать.

Чарка с водкой пошла по избе из рук в руки. Начали пропивать Чачи, всей деревней…

Свадьбу сыграли в четверг перед ильиным днем.

Свадьба была богатая, многолюдная — на пятнадцати телегах приехали… Как ни плакала Чачи, как ни старалась убежать, да не смогла: Ведаси караулила ее лучше, чем сам урядник.

Многие в деревне жалели Чачи.

— И зачем Яшай неволит дочь? — вздыхали одни.

— Захотел с богачом породниться. Ведь такого второго богача во всех трех волостях не найдешь, — отвечали другие.

— Жирно у собаки мясо, только никто его не ест, — говорили третьи.

А Яшай с женой и вправду радовались, что их дочь войдет в богатый дом.

Особенно была довольна Яшаиха. «Ну и глупая же Чачи, убивается из-за какого-то оборванца, — думала Яшаиха. — Да, видать, что богом суждено, того не миновать. Вон ведь как ко времени попался Сакар на элнетском лугу… Будь он на воле, наломал бы дров. Небось неспроста говорят про него, что это не человек, а настоящий леший».

А у Чачи свои думы. «Если бы не посадили Сакара в тюрьму, он бы спас меня, — думала Чачи, — как спае Нончык-Богатырь ту девушку. Но Сакара нет рядом, и злой дракон унесет меня в свои владения…»

Накануне свадьбы в избе у тетки Ведаси пили прощальное вино. Печально и трогательно звучал ясный и чистый голос Чачи:

Крутясь-извиваясь, волна течет,

Берега размывая, течет.

Подмытый берег уносит вода,

И нам уходить, уходить навсегда.

У серого камня сердца нет,

Сердца нет — и печали нет.

У нас же — сердце,

У нас — печаль.

В доме чужом несладко житье.

Ой, горе мое! Ой, горе мое!

Дальше Чачи петь не смогла, ее душили рыдания, но она сдержалась. Заплакала какая-то девушка. У.многих блеснули на глазах слезы.

Но вот Чачи пересилила себя и запела снова.

Отец мне чарку водки поднес,

А я пить не хочу, уходить не хочу,

От отца уходить никуда не хочу,

Из дома родного уходить не хочу.

Мать, улыбаясь, пива ковш поднесла,

А я пить не хочу, уходить не хочу,

Я от матушки нынче уходить не хочу.

Из дома родного уходить не хочу.

Пуховая нитка — мягкая нитка,

Потянешь — растянется пуховая нитка.

У матушки сердце — мягкое сердце,

Да может она лишь слезу пролить.

У батюшки сердце — мягкое сердце,

Да лишь лишнюю чарку выпить он может.

У брата сердце, камень — не сердце,

Когда я уйду, он ждет не дождется.

У невестки сердце, камень — не сердце,

Когда я уйду, она ждет не дождется.

Я ухожу, а село остается,

Я ухожу, а сосед остается,

Подружка любимая остается,

Ясный цветик, братишка меньшой остается.

В родимом дому

Мы как рожь в стогу.

А в чужом дому

Мы как сор в углу.

Чачи зарыдала. И многие в избе плакали.

— Не плачь, Чачи, не убивайся, — успокаивает ее Ведаси, сует ей в руку чарку с водкой, подает яйца в масле. — Не плачь, глядишь, даст бог счастья, все будет хорошо.

Глотая слезы, Чачи поет:

Если хмель растет — только хмель растет,

Земляника на грядке той не цветет.

Молодость пройдет — один раз пройдет,

Дважды жизнь под луною никто не живет.

Девичья жизнь — как весной цветы,

Да беда — мороз прихватил цветы.

В слезах вышла Чачи от Ведаси. В слезах пришла домой… Девушки проводили ее до ворот, наказали подружке присматривать за невестой.

Вся свадьба показалась Чачи каким-то страшным сном. Усадив в тарантас, ее везли через элпетский лес, вокруг шумели, пели гости. Вот обмотали ее голову шарпаном^[15]. А в голове гудит… Потом ее поставили на колени перед столом. С одной стороны от нее опустилась на колени подружка, с другой — Макар. Женщина, которая одевала на невесту тарпан, начала оделять подарками сидящих за столом: кому рубаху, кому шарпан с нашмаком, кому платок… За столом сидело человек пятнадцать жениховой родии — сам старый Чужган, его жена, сыновья, снохи, дочери, зятья.

Чужганиха ради свадьбы любимого сынка крепко подвыпила. Она встала, склонила по-куриному голову набок и впилась глазами в Чачи. Видно, что-то померещилось ей с пьяных глаз, она зло закричала:

— Прочь! Прочь! Гоните прочь эту девку! Она не рада своему счастью! Не нужна мне такая!

У Чачи потемнело в глазах. Но она не обронила ни одной слезинки. Или уже выплакала все, или сердце окаменело?..

Чужганиху успокоили. Свадьба пошла своим чередом.

Перед заходом солнца молодых отвели в клеть. Закрывая дверь, савуш^[16] пропел:

Одни пуд, пять пудов,

Серебра семь пудов.

Нам петь и плясать,

Молодым до зорьки спать…

Макар накинул изнутри на дверь крючок. Теперь Чачи и Макар остались в клети вдвоем. Сердце у Чачи билось, как у перепуганного зайца;.. Макар снял пиджак. Чачи стояла посредине клети не зная, что делать. Макар снял с нее сывын^[17], повесил на перекладину. Потом обнял, потянул в угол, к железной, покрытой новым покрывалом, кровати… Чачи рванулась, Макар обхватил се еще крепче:

— Ну, куда ты, глупая? Теперь ты моя жена. Теперь ты моя навсегда.

Макар прижал Чачи к себе. Чачи изо всех сил толкнула его. Макар отлетел в угол. Чачи прыгнула к дверям и, уже открыв дверь, оглянулась. Макар лежал неподвижно, как мертвый. Чачи подбежала к нему На его лице чернела кровь: падая, он ударился виском об угол сундука. Чачи с ужасом подумала: «Убила!»

Схватив вюргенчык, она выглянула из клети. Во дворе не было ни души, но она не решилась бежать через двор, выбралась в хлев, из хлева в огород, с огорода — на гумно и — мимо скирд к ржаному полю, а за полем — элнетская дорога. Чачи вышла на дорогу и побежала, то и дело оглядываясь назад..