Элрик: Лунные дороги

Все это звучало как сквозь пелену – жизнь постепенно покидала меня.

– Ничто не убедит меня, штандартенфюрер фон Минкт, – сказал вдруг Гитлер с неожиданной холодностью, словно беря бразды правления в свои руки, – пока вы не продемонстрируете силу Грааля. Я должен знать, что у вас действительно Грааль. Тот самый, что обладает силой, описанной в легендах.

– Разумеется, мой фюрер. Кровь девственницы вернет чашу к жизни. Фон Бек умирает. И вскоре совсем умрет. С помощью Грааля я его воскрешу. Чтобы вы снова могли убить его, если пожелаете.

Гитлер отмахнулся, словно соглашаясь с этой неприятной необходимостью.

– Мы должны знать, что он и впрямь обладает силой воскрешать мертвых. Когда этот человек умрет, мы испытаем силу Грааля. Если он настоящий, то сможет вернуть его к жизни. Возможно, даже к бессмертию. Если его силу можно направить на то, чтобы наш воздушный флот победил британцев, это даже лучше. Но я лишь хочу знать, действительно ли он обладает своим наиболее известным свойством. Однако вы до сих пор не показали нам Грааль, штандартенфюрер.

Гейнор положил Белый меч на каменный алтарь рядом с Черным, острие к острию.

– А чаша? – спросил Геринг, пользуясь авторитетом вождя.

– Грааль принимает различные формы, – ответил Гейнор. – Он не всегда выглядит как чаша. Иногда он становится посохом.

Рейхсмаршал Геринг в голубой форме люфтваффе со множеством дополнительных знаков отличия имел при себе особый скипетр – символ военно-воздушных сил. Инкрустированный драгоценными камнями, выглядел он так, словно его вместе с формой создал театральный костюмер.

– Вроде этого? – спросил он.

– Очень похоже, ваша светлость.

На малый миг я потерял сознание. Мало-помалу душа моя оставляла тело. Я прилагал все усилия, цепляясь за жизнь, в надежде хоть чем-то помочь Уне. Я понимал, что мне осталось жить лишь несколько минут, и попытался заговорить. Хотел молить Гейнора пощадить Уну, сказать, что ритуал принесения в жертву девственницы – дикарский, зверский, но понимал, что заговорю с дикарем и зверем, который всецело поддерживает чудовищное дело. Смерть призывала меня. Она казалась единственным выходом из этого кошмара. До сих пор я не представлял, как легко человек может возжаждать смерти.

– Вы так его и не показали, штандартенфюрер фон Минкт, – Геринг говорил насмешливо, отчеканивая каждое слово. Он явно считал происходящее бессмысленным фарсом. Но ни он, ни другие члены верхушки не посмели выразить свое скептическое отношение при Гитлере, которому, по всей вероятности, хотелось во все это верить. Гитлер хотел получить подтверждение своей особенной судьбы. Он представлял себя новым Фридрихом Великим, новым Барбароссой, новым Карлом Великим, но вся его карьера строилась на угрозах, лжи и манипуляциях.

Он больше не осознавал ни реальности, ни того, как он на нее влияет. Но если древние артефакты тевтонской власти отзовутся, это докажет: он действительно таинственный и реальный спаситель Германии. Сам он никогда в это до конца не верил. Все его действия определялись желанием получить подтверждение.

Неожиданно, словно осознав, что я смотрю на него, Гитлер повернул голову. Наши взгляды на миг встретились. Его взгляд был пристальным, гипнотическим – и в то же время ужасающе слабым. Я повидал немало безумцев с такими же глазами. Гитлер отвел взгляд, словно устыдившись. В этот миг я понял, что он окончательно свихнулся, зачарованный собственной удачей, своим восхождением из безвестности и флиртом с небытием.

Я понял, что он может разрушить мир.

Сквозь туман, застилавший глаза, я увидел, как они бросили Уну на алтарь. Гейнор поднял оба меча.

Они начали опускаться. Девушка извивалась, пытаясь сползти с гранитной плиты. Помню, как, в очередной раз теряя сознание, я подумал: «А где же чаша?».

И мне было нисколько не легче от того, что эта сцена, или ее альтернативный вариант, разыгрывалась сейчас на каждом плане бытия. Миллион версий меня самого, миллион версий Уны, и в этот самый миг все умирают в жестоких муках.

Погибают, чтобы безумец смог разрушить мультивселенную.

Глава двадцать первая Скрытые добродетели

Я не ожидал, что приду в сознание. Смутно понимал, что какие-то силы борются во мне, и слышал суматоху около алтаря. На мгновение я увидел, как стою у искореженных дверей – в доспехах, с Черным мечом в руках. Я позвал Гейнора. Бросил ему вызов.

– Гейнор! Ты собираешься убить мою дочь! И, без сомнения, понимаешь, как сильно меня разозлил.

Я заставил себя поднять голову. Медленно открыл глаза.

Равенбранд завывал. От него исходило странное черное сияние. Красные руны складывались в геометрический узор на лезвии. Он парил на Уной и отказывался подчиняться Гейнору. Рунный клинок сотрясался и извивался у него в руке, пытаясь освободиться. Буреносец жаждал убийства, но Равенбранду не хотелось убивать некоторых людей. Сама возможность причинить зло Уне казалась ему отвратительной. Все его полуразумное существо не позволяло вредить невинным существам. В этом он отличался от Буреносца Элрика, чье отношение вполне соответствовало привычкам мелнибонийцев.

Гейнор скалился. Свет мечей и факелов превратил лица смотрящих в карикатурные маски, словно на полотнах Босха. Они завороженно глядели на человека, стоящего в дверях – с таким же Черным мечом в правой руке и с горой тел в коричневых рубашках за спиной. С черного клинка стекала алая кровь.

Его доспехи были искорежены, а шелковые одежды промокли от крови. В волчьих глазах пламенела смерть. Должно быть, он в одиночку провел немало боев, но все еще сжимал Буреносец в окровавленном кулаке, а по лицу пробегали тени миллионов смертей.

– Гейнор! – раздался голос, так похожий на мой. – Ты бежишь, как шакал, и прячешься, как змея. Сразишься со мной в этом святом месте силы? Или сбежишь в мир теней, как обычно?

Медленные шаги, вековая усталость. Мой двойник вошел в оружейную. При всем истощении он излучал силу и величие, с которыми не сравнились бы даже самые харизматичные представители нацистской «элиты». Он поистине был полубогом – тем, кем возомнили себя они. Он воплощал в себе все, на что они претендовали, потому что в одиночку заплатил цену, которую они себе даже представить не могли. Он сталкивался с таким ужасом и противостоял такому ужасу, что теперь ничего не могло его задеть.