Эмансипированные женщины
Шрифт:
Она думала о том, что завтра в пансионе случится нечто страшное. Скорее всего Иоася за позднее возвращение потеряет место классной дамы; а может, и Зосю исключат за то, что она заперла дверь на ключ.
«Бедная Иоася, — вздыхала Магдалена, ворочаясь в постели, — для нее уже нет спасения. Помню, я была в третьем классе, когда пани Ляттер уволила панну Сусанну за то, что она перед обедом ушла без разрешения в город. А что было два года назад с панной Кристиной? Один только раз не ночевала она дома и — прости-прощай! Не знаю даже, получила ли она место в другом пансионе?
И что этой Зосе взбрело в голову? Что она, боялась? Но в коридор никто не мог войти. А может, она это
А может, пани Ляттер и меня уволит за то, что я вышла в коридор? Но я скажу, что девочки ужасно перепугались и я вышла, чтобы их успокоить».
На этот раз мысль об увольнении потрясла Мадзю. Что она скажет папе и маме, как покажется им на глаза, если потеряет место? И что будет делать дома, изгнанная, опозоренная?..
Мадзя села на постели и схватилась руками за голову.
«Боже, боже! — думала она. — Я просто теряю ум! Ну за что же пани Ляттер выгонять меня? Что это со мною творится, отчего такие глупости лезут мне в голову? Наверно, я больна…»
Она успокоилась было, решив, что ее не могут уволить из пансиона за то, что она вышла в коридор, однако снова встревожилась оттого, что ее так одолевают мысли.
Каких-нибудь две-три недели назад она думала только о своих девочках и об их уроках, о том, что надо поговорить с Адой или пойти с классом на прогулку. А сегодня? Ее волнуют денежные дела пани Ляттер, она хочет устроить ей заем, а теперь вот озабочена судьбой Иоаси…
— Видно, я просто схожу с ума! — шепчет Магдалена.
Пробило три часа, четверть четвертого, половину четвертого… Мадзя твердо решает уснуть. Но чем крепче она зажмуривает глаза, тем явственней видится ей Иоася в забрызганном грязью платье, а в глубине коридора темная фигура пани Ляттер со свечою в руке. Потом кремовое платье Иоаси стало апельсиновым, а пламя свечи красным; потом темная фигура пани Ляттер стала зеленой, а пламя свечи белым. Потом Иоася и пани Ляттер со свечой унеслись вверх, словно на потолок, стали расплываться, пропали, снова показались, но краски теперь уже были другие, и наконец…
Наконец в коридоре раздался звонок, возвестивший, что пора вставать. Горничные давно уже разнесли вычищенные башмачки и платья, ученицы побежали умываться, из коридора доносилось хлопанье дверьми, шум шагов, приветствия.
Одевшись, Мадзя вышла в коридор и заглянула в дортуар напротив. Девочек не было, служанка, отворяла окна.
— Панна Иоася, — не дожидаясь вопроса, сказала она, — спала сегодня у пани начальницы, а сейчас пошла в лазарет.
— В лазарет? Что с нею?
Служанка так странно улыбнулась, что Мадзя вспыхнула. Она вышла из класса оскорбленная и решила больше об Иоасе не спрашивать. Однако она заметила, что кругом все говорят об Иоасе. У двери пятого класса панна Жаннета рассказывала ученицам, что Иоасе пришлось вчера поздно вернуться домой, потому что дама, с которой она была на концерте, почувствовала себя плохо и ее не с кем было оставить.
Но всего в нескольких шагах, около первого класса, мадам Мелин рассказывала другой ученице, что Иоася потому опоздала, что после концерта, который, кажется, был очень хорошим, сама почувствовала себя плохо. А на лестнице лакей Станислав, исполнявший иногда обязанности швейцара, ругал одну из горничных:
— Какое вам дело? Что это вы сплетни разносите! Была в ресторане или не была, напилась или не напилась, не наше дело…
«Это они, наверно, про судомойку», — подумала Мадзя.
В девять часов начались уроки, и Мадзя, да, наверно, и все девочки забыли про Иоасю. Но, когда Магдалена в двенадцать часов отнесла в кабинет пани Ляттер журнал,
она услышала из другой комнаты голос пана Казимежа.— Напротив, — говорил пан Казимеж, — все подумают, что мы с учительницами обходимся, как с родными…
— Все-таки я предпочитаю, чтобы ты с ними обходился иначе, — сурово ответила ему пани Ляттер.
Мадзя так шумно положила журнал на письменный стол, что собеседники умолкли и затем вошли в кабинет.
— Ну, пусть рассудит нас панна Магдалена, — сказал пан Казимеж. Он покраснел, глаза у него сверкали, никогда еще не казался он Мадзе таким красивым, как сегодня. — Пусть панна Магдалена скажет, — повторил он.
— Прошу тебя, ни слова! — прервала его пани Ляттер. — Хорошо, дитя мое, можешь вернуться наверх, — обратилась она к Магдалене.
Мадзя торопливо вышла из кабинета, однако она успела заметить, что пани Ляттер очень изменилась. Глаза ее казались больше и темней, чем обычно, лицо было желтое, она точно похудела со вчерашнего дня.
«Пани Ляттер очень хороша собой», — подумала Мадзя, поднимаясь по лестнице. Но перед взором девушки стоял образ не пани Ляттер, а ее сына.
Девочки не успели еще разойтись на обед, а во всем пансионе уже рассказывали об Иоасе самые удивительные истории. С одной стороны, кто-то слышал от сторожа, будто ночью панну Иоасю провожал домой неизвестный молодой человек, который все закрывался от любопытных глаз; с другой стороны, кто-то из города утверждал, будто после концерта панну Иоасю видели с компанией кавалеров и дам в ресторане, в отдельном кабинете, где она пела за фортепьяно. Наконец служитель, который отворял ей дверь, шепнул одной из горничных, что от панны Иоаси, когда она проходила мимо него, пахло вином.
Никто не сомневался, что если Иоася и не потеряла еще место, то неминуемо его потеряет, — в пансионе хорошо знали, как строга пани Ляттер. Поэтому все учительницы и пансионерки, не исключая и той самой Зоси, которая заперла дверь дортуара, жалели Иоанну.
Только панна Жаннета твердила, что все это сплетни и что пани Ляттер не уволит Иоасю, так как за нее очень энергично заступилась панна Говард.
После обеда Магдалена с бьющимся сердцем направилась в лазарет проведать Иоасю, которую, несмотря на все сочувствие к ней, никто не навещал. Она нашла Иоасю в постели, вид у девушки был жалкий; у постели сидела панна Говард, завидев Мадзю, она вскочила со стула.
— Не думайте, пожалуйста, — воскликнула она, — что я ухаживаю за больной! Это занятие для баб, а не для женщины, которая сознает свое человеческое достоинство.
— Какая вы хорошая! — сказала Иоася, протягивая ей руку.
— Вовсе я не хорошая! — вознегодовала панна Говард, поднимая белесые брови и худые плечи. — Я пришла только отдать должное женщине, которая подняла бунт против тирании предрассудков. Мыслимое ли дело, что женщина не имеет права вернуться домой в два часа ночи, в то время как мужчины могут возвращаться хоть в пятом часу утра? Да будь я на месте пани Ляттер, я бы разогнала этих подлых лакеев, которые смеют делать замечания, и исключила бы из пансиона эту негодницу Зосю.
— Я на них не в претензии, — прервала ее Иоася.
— Зато я в претензии! — воскликнула панна Говард. — Вот пани Ляттер я уважаю за то, что она порвала наконец с предрассудками…
— Что же она сделала? — спросила Мадзя.
— Не все, но для нее и это много: она признала, что панна Иоанна — независимая женщина и имеет право приходить домой, когда ей вздумается. Впрочем, — прибавила панна Говард, — я сегодня заявила ей, что если она уволит Иоасю, я уйду из дома на всю ночь.
— Господи, что вы говорите? — со смехом прервала ее Мадзя.