Эмеральд

Постояв у закрытой двери. прислушиваясь, старуха вдруг вздрогнула, выходя из какого-то гипнотического состояния.

Элли! Вскрикнула Тетушка, приходя в себя. Да как же я, дура старая!

И путаясь в подоле и спотыкаясь, со всех ног она побежала к лежавшей на полу женщине.

Но все обошлось, если так можно назвать состояние, в котором находилась Элли, когда Тетушка Гертруда наконец привела ее в чувства.

Старая ведьма долго успокаивала ее, предоставив той возможность рыдать на своей старой груди.

Но спустя какое-то время Тетушка Гертруда помогла Элли привести себя в порядок и проводила измученную и уставшую на постоялый двор.

С болью в сердце она, Тетушка, оставляла Элли одну, сняв ей комнату на день и строго на строго приказав хозяину присматривать за бедняжкой.

Госпожа Гертруда дважды не просит и потому, сегодня Элли была в надежных руках.

Само собой, при других обстоятельствах Тетушка ни в жизни бы не оставила бедняжку одну и оставила бы ночевать у себя дома.

Но не в этот раз. Ведьма чувствовала, что ей нужно повнимательней присмотреться к тому, что осталось лежать на ее заднем дворике.

И посторонних в этот момент рядом быть не должно, пусть даже это та, что его родила.

Госпожа Гертруда направилась домой, но хоть она спешила, все же, проходя мимо лавки мясника, остановилась и пристально смотрела на окна витрины.

Вдруг раздался тихий треск и во всех уголках стекла пробежала чуть заметная паутинка трещины.

Госпожа Гертруда, отвернувшись, быстрым шагом поспешила дальше.

Как потом судачили люди, на здорового как бык мясника посыпались неудачи и напасти, и в течении года он из пышущего силой, здоровьем и алкоголем мужчины превратился в осунувшегося и болезненного старика. А с приходом холодов, заболел, слег и в скорости умер.

Элли унаследовав лавку прожила долгую, но все же одинокую жизнь, и, хотя к ней сватались пару раз местные парни, отказалась.

Но как бы не сложилась ее жизнь, больше мы с ней не встретимся.

Но вернемся в ту самую ночь, когда Старая, наконец вернувшись в свой дом, не раздеваясь, прямым ходом пошла на задней двор.

Тетушка Гертруда хорошо поработала этой ночью, но сейчас окончательно уступила место Госпоже Гертруде.

Не уловимым образом, пока та проходила по теперь уже пустому дому, из не высокой, по старчески полной старушки, она преображалась. Как-будто тени плясали по ней, и когда Госпожа Гертруда взялась за ручку двери, ведущей на задний двор, эта рука принадлежала уже статной, пусть и не молодой, но все еще весьма привлекательной даме, осанкой и плавностью движений больше походящей вдовствующей графине, а уж никак не городской повитухе.

Элегантная, высокая, аристократически стройная, с острыми чертами на благородном лице.

Когда люди приходят к знахарке, они знают, что должны увидеть, когда откроется дверь: старую мудрую, но мягкую и теплую, веющую заботой, жизненным опытом старушку, которой можно без затей поведать все, что их тревожит.

Когда же люди встречались взгляд Госпожи, на них смотрели глаза сарыча, заприметившего в траве что-то серое и пищащее.

А на ум приходили фразы типа «падите ниц», «отрубить ему голову» или «покайтесь, ибо грядет».

Это была одна и та же женщина, но как человек меняет одежду для занятий разными делами, так Гертруда меняла обличие.

К слову, одежда на ней тоже изменилась из скромных одеяний повитухи, она превратилась в элегантное, цвета трюфеля, платье с тугим корсетом, подчеркивающим осиную талию, длинными рукавами, воротником стойка, застегнутое на множество мелких пуговиц, с пышной многослойной юбкой, с ассиметричной драпировкой, ниспадавшей до самого пола. Платье было хоть и скромного кроя, но приталенное так, что выгодно подчеркивало все, что нужно подчеркнуть в стройной фигуре хозяйки. Широкополая шляпа, призванная защищать от дождя, преобразилась в декоративную шляпку с черными розами.

Вот так. Негромко сказала Госпожа Гертруда и, открыв дверь, решительно вышла во дворик.

Ну и что тут у нас? Ни к кому конкретно не обращаясь, произнесла ведьма.

Она подошла к трупику младенца, лежавшего там же где и пару часов назад.

Дождик почти кончился и теперь на землю падали редкие последние капли.

Госпожа не боялась волшебного дождя, как и любой по чьим венам с рождения течет магия, ее тело уже содержит элемент вероятности, нужно намного больше чем дождь, чтобы причинить ей вред.

Ребенок был мертв, совсем мертв, бесспорно мертв. Она прикоснулась к нему – холодный как труп, сердце не бьется, дыханья нет, кожа мертвецки бледная, одним словом – покойник.

Ну допустим, сказала Госпожа Гертруда.

Возможно ли что это был побочный эффект того что Элли подверглась магическим мутациям незадолго до родов.

Возможно, вслух продолжала рассуждать ведьма.

Боги, да в конце концов, у нее был свиной пятачок.

Дак что же, обычный эффект вероятностной радиации, пусть и опосредованно.

Она подождала еще, трупик продолжал быть мертв.

Спустя еще какое-то время Госпожа вздохнула, «ладно, видимо, просто скачок магии, реанимировал на мгновенье бедное покойное дитя, а мои руки стали катализатором.»

Значит это все.

Боги, как я это ненавижу! Она повернулась и пошла к небольшому сарайчику с дымоходом, внутри которого находилась печь.

Вы слышали эти сказки про ведьм, детей и печи, ну в Мэджикшилд это от части правда.

За исключением того, что это ни что иное как кремация и не более того.

Дело в том, что в Мэджикшилд людей или животных не хоронят, земля здесь настолько напитана магией, любое индейское кладбище позавидует.

Поэтому кремация, без альтернатив.

У горожан был свой большой крематорий, а у нее свой маленький.

И как ни крути, время от времени ей приходилось им пользоваться.

Некоторое время спустя, Ведьма вернулась к мертвому младенцу, на ней был широкий черный фартук и кожаные рабочие перчатки углежогов до локтя.

Это были самые обычные вещи, ибо она не хотела иметь в своем магическом гардеробе ничего что было бы связанно с этим скорбным занятием.