Эмфирио
Шрифт:
«Будь по-вашему. Меня зовут Гил Тарвок».
Дверь открылась — в процедурную вошел лорд Фантон, владетель Спэя. Приблизившись, он уставился Гилу прямо в лицо: «Да, это один из них».
«Ты признаешься в пиратстве и убийствах?» — спросил Гила председатель социально-терапевтической комиссии.
«Я признаю, что участвовал в конфискации звездолета лорда Фантона».
«Конфискация — претенциозное выражение».
«Моим намерением было восстановление справедливости. Я хотел узнать правду об Эмфирио. Эмфирио — великий герой, и правда о нем вдохновила бы жителей Амброя, которым остро недостает истины и справедливости».
«Все это не имеет отношения к
«Я никого не убивал. Спросите лорда Фантона».
Фантон безжалостно произнес: «Убиты четыре гарриона — кем из пиратов, мне неизвестно. Гил Тарвок присвоил мои деньги. Нас вынудили отправиться в опасный и утомительный поход по прерии, во время которого кошмарная тварь сожрала леди Гиацинту, а лорд Ильсет был отравлен. Тарвок не может уклониться от ответственности за их гибель. В конце концов он бросил нас в убогом селении каких-то нищих, не оставив нам ни гроша. Прежде, чем нам удалось добраться до цивилизованных мест, пришлось пойти на самые унизительные компромиссы».
«Это правда?» — спросил у Гила председатель комиссии.
«Я спас лордов и леди от рабства и смерти, несколько раз».
«Но они оказались в положении, требовавшем спасения, благодаря твоему первоначальному замыслу?»
«Да».
«Больше не о чем говорить. В реабилитации тебе отказано. Комиссия приговаривает тебя к безвозвратному изгнанию из Амброя в Борредель. Приговор будет приведен в исполнение незамедлительно».
Гила отвели в камеру. Прошел час. Дверь открылась, его поманил пальцем агент Собеса: «Пошли. Тебя желают видеть лорды».
Гила передали под конвой двух гаррионов. Его куда-то отвезли в черном воронке, раздели догола и подняли в лифте на верхний этаж башни. В помещение вошли три исправителя: Фантон, владетель Спэя, Фрей, владетель Унтерлайна, и Дугальд, гранд-лорд и владетель Буамарка.
«Деятельный молодой человек, нечего сказать! — заметил Дугальд. — И на что ты, спрашивается, надеялся?»
«Я хотел подорвать торговую монополию, из-за которой жители Амброя изнывают в бедности и рабстве».
«Понятно. А истерические бредни по поводу Эмфирио — это зачем?»
«Меня интересует легенда об Эмфирио. Для меня она имеет особое значение».
«Кого ты пытаешься надуть? — громко и с неожиданной яростью спросил Дугальд. — Правду! Говори правду! Тебе уже нечего терять».
«Как я могу говорить что-нибудь, кроме правды? — удивился Гил. — Только ради правды я здесь и оказался. Никакая неправда мне и в голову не приходит».
«Изворотливый гаденыш! — горячился Дугальд. — От нас ты больше не ускользнешь, оставь всякую надежду! Говори все как есть — или придется обработать тебя, и тогда ты уже ничего не скроешь».
«Я говорю вам правду. Почему вы мне не верите?»
«Ты прекрасно знаешь, почему мы тебе не верим!» — Дугальд подал знак гаррионам. Те схватили Гила и потащили его, дрожащего от нервного истощения, через низкую трапециевидную дверь в соседнее многоугольное помещение с длинными и короткими стенами, смыкающимися под разными углами. Здесь его посадили во что-то вроде зубоврачебного кресла, прихватив руки и ноги металлическими хомутами так, что он больше не мог пошевелиться.
«Приступим» — сказал Дугальд.
* * *
Допрос кончился. Дугальд сидел, упираясь руками в колени и глядя в пол. Фрей и Фантон стояли поодаль, стараясь не смотреть друг на друга. Дугальд внезапно поднял голову и воззрился на них: «Что бы вы ни слышали, о чем бы вы
ни догадывались, к каким бы выводам вы ни пришли — все должно быть забыто. Эмфирио — миф, сказка! А этот молодой подражатель очень скоро станет меньше, чем мифом». Он подозвал гаррионов: «Передайте его Собесу. Порекомендуйте немедленное изгнание».На заднем дворе управления Собеса ждал воронок. Босого Гила, с забинтованной головой и в белой рубахе до колен, втолкнули в крытый кузов. Люк захлопнулся; черный фургон задрожал, поднялся в воздух и стал быстро набирать скорость, двигаясь в северном направлении. Близился вечер, солнце купалось в беспорядочных, как хлопья пены, облаках дрожжевого оттенка. Бледный, усталый свет озарял нивы Фортинона.
Аэрофургон небрежно приземлился у бетонной стены, отмечавшей границу. Выложенная кирпичом дорожка между двумя другими стенами, усиленными контрфорсами и перпендикулярными границе, вела к проему в пограничной ограде. Белая полоса пятисантиметровой ширины точно обозначала в проеме границу между Фортиноном и Борределем. Сразу за ней, со стороны Борределя, ниша была наглухо перегорожена железобетонной плитой, покрытой отвратительными буроватыми пятнами и разводами.
Гила схватили под руки и поставили на мощеную кирпичом дорожку между двумя стенами. Спецагент Собеса нахлобучил традиционную черную шляпу с широкими полями и напыщенно зачитал указ об изгнании: «Да сгинет из земли обетованной злодей, причинивший великий ущерб! «Не убий» — заповедал Финука всевышний, Финука милосердный, да свершится заповедь его во всей Вселенной! Посему возблагодари всевышнего, злодей, не проявивший сострадания к жертвам, за ниспосланное тебе сострадание. Ибо отныне ты подвергаешься безвозвратному изгнанию на веки веков из Фортинона в Борредель. Желаешь ли ты отпрыгать последний выкрутас?»
«Нет!» — хрипло произнес Гил.
«Ступай же в Борредель, и да сопутствует тебе Финука!»
Гигантский бетонный поршень, заполнивший все пространство между двумя стенами, опустился и стал с грохотом и скрежетом продвигаться вперед, потихоньку подталкивая Гила к пограничной преграде — к тому единственному сантиметру территории Борределя в проеме, загороженном плитой, который сострадательные соотечественники уготовили ему в качестве места вечной ссылки.
Гил уперся спиной в поршень, вдавливая пятки в крошащийся кирпич. Поршень продолжал невозмутимо толкать его к пограничной стене. Косые лучи солнечного света, водянистого, как слеза, подчеркивали неровные края кирпичей дорожки и черную тень проема, обрамлявшую железобетонную плиту.
Гил присмотрелся к кирпичам. Пробежав несколько шагов вперед, он пытался выцарапать из мостовой один кирпич, второй, третий — ломая ногти, окровавленными кончиками пальцев. К тому времени, когда он нашел податливый расшатанный кирпич, между поршнем и пограничной стеной оставалось всего метров десять. Но после удаления первого кирпича другие вынимались с легкостью. Торопясь, Гил носил кирпичи к пограничной стене, складывал их лесенкой у стены, бежал за другими.
Кирпичи, кирпичи, кирпичи! В голове у Гила стучало, он задыхался, хрипел. Коридор сократился до восьми метров, до шести, до трех. Гил вскарабкался на штабель кирпичей — тот рассыпался под ногами. Гил лихорадочно собрал кирпичи заново; поршень уже подталкивал его в плечо. И снова он взобрался по крутой лестнице кирпичей, и снова она развалилась — но Гил успел вцепиться в верхний край пограничной стены. Поршень наехал на кирпичи. Один за другим они хрустели и лопались, превращаясь в красноватую летучую пыль.