Эми и Исабель

— Что? — Эми оторвала взгляд от тарелки, где лежал кусочек тоста, пропитанный мясным соусом.

Исабель покачала головой, следя взглядом за белой занавеской, которая еле заметно всколыхнулась у Эми за спиной. Она думала, что это похоже на последствие автомобильной катастрофы. Ты все спрашиваешь себя: «Ну почему тот грузовик не появился на перекрестке раньше, почему мы не разминулись?» Если бы только мистер Робертсон появился в городе до того, как Эми перешла в старшую школу! Но ты оказалась за рулем в том самом месте и в то самое время, когда грузовик, громыхая на крутом спуске, ворвался в город. И все — твоя жизнь уже никогда не будет прежней.

Исабель катала крошки кончиками пальцев. Пожалуй, теперь и не вспомнишь, как они жили до этого лета. Было множество тревог и забот — уж этого-то Исабель не забыла. Вечно не хватало денег, и колготки у нее были вечно со стрелками (нет, Исабель никогда не надевала колготки со спущенной петлей, за исключением тех случаев, когда она лгала сама себе, что это произошло только что). Вспоминаются школьные проекты Эми — какие-то дурацкие рельефные карты, на которые уходила уйма пластилина и пористой резины, ее домашние задания по кройке и шитью, которые тоже недешево обходились. Но теперь она ужинала гамбургерами и тостами со своей дочерью (такой чужой!), глядя, как лучи предзакатного солнца стекают по плите на пол, и тосковала об утраченной роскоши обыкновенных житейских забот.

Молчание становилось тягостным, но что-то мешало Исабель продолжать разговор о Стейси, поэтому она заговорила о другом:

— Бев слишком много курит. И слишком много ест.

— Знаю, — ответила Эми.

— Пожалуйста, возьми салфетку.

Исабель было невыносимо смотреть, как Эми слизывает кетчуп с пальцев, почти до тошноты невыносимо. А злость только того и ждала и немедленно нахлынула на Исабель тяжкой волной, наполняя холодом ее голос. Но пожалуй, то был не просто холод. Если быть до конца откровенной, почти ненависть звучала в ее голосе. А теперь Исабель ненавидела саму себя. Она бы и рада взять назад невольно сорвавшиеся слова, но было уже поздно, и теперь, рассеянно тыкая вилкой в ломтики свеклы, Исабель наблюдала, как дочь, помяв бумажную салфетку меж ладоней, положила ее на тарелку.

— Но она хорошая, — произнесла Эми, — я считаю, что Бев хорошая.

— Никто и не говорит, что она плохая.

Вечер тянулся мучительно долго, блеклый предзакатный луч почти неподвижно лежал на полу. Эми сидела, зажав руки между коленей и вытянув шею, — она напоминала глупую игрушечную собачку, которая сидит на заднем стекле автомобиля и качает головкой туда-сюда, когда машина притормаживает. «Да сиди же ровно!» — хотела сказать Исабель, но вместо этого устало произнесла:

— Можешь идти. Я сама помою посуду.

Эми не решалась.

В прежние времена одна никогда не вставала из-за стола, пока не поест другая. Этот обычай, своего рода жест вежливости, родился, когда Эми была еще полуторагодовалой малышкой и ела очень медленно, мама подкладывала ей на стул два каталога «Товары почтой», и Эми восседала на них, болтая тоненькими ножками.

— Мамочка, — просила она, видя, что Исабель уже поела, — подожди меня!

И мама всегда ждала. Много-много вечеров подряд. Конечно, она уставала, и ей очень хотелось лечь и расслабиться с каким-нибудь журналом в руках. Да и вообще, надо было бы встать из-за стола и хотя бы помыть посуду. Но Исабель никогда не торопила дитя, чтобы не повредить этому маленькому организму, этому крошечному пищеварительному тракту. Она ждала.

В те дни Эми приходилось оставаться у Эстер Хетч, пока Исабель работала. Ужасный дом на отшибе кишел детьми и кошками, там всегда воняло кошачьей мочой. Но ничего другого Исабель не могла себе позволить. Что ей оставалось? Ужасно было бросать Эми там, ужасно было то, что Эми никогда не говорила «до свидания», а шла прямиком к окошку и, вскарабкавшись на стул, смотрела маме вслед. Иногда Исабель не в силах была обернуться, просто уезжала, не взглянув на это злополучное окно. Какой-то комок застревал в горле при виде неулыбчивого и бледного дочкиного личика. Эстер Хетч говорила, что Эми никогда не плакала.

Она вообще поначалу ничего не делала. Сидела неподвижно на стульчике, и все. Эстер Хетч сетовала, что это ее нервирует, и сказала даже, что если Эми не станет бегать и играть, как другие дети, то она не сможет оставлять ее у себя. Исабель испугалась не на шутку. Она купила Эми дешевую куклу — пластмассовое создание с жесткой платиновой шевелюрой. Голова у куклы немедленно оторвалась, но Эми, казалось, полюбила ее. Да-да, она полюбила куклину голову, всюду таскала ее с собой и красила в красный цвет ее пластмассовые губы. Видимо, одинокие сидения на стульчике прекратились, во всяком случае Эстер Хетч больше о них не заикалась.

Вот потому-то и сидела Исабель со своей доченькой в кухне каждый вечер.

— Спей мне «Паутёк-паутёк»! — просила Эми нежно, теребя пальчиками слюнявчик.

Но, как это ни ужасно, Исабель отказывалась петь, она слишком уставала. А милашка Эми была так счастлива, что ее мамочка с нею рядом — стоит только руку протянуть, — что ее ножки сами собой начинали дрыгаться от восторга и смеющийся ротик приоткрывал розовые влажные десенки и зубки, похожие на белые камушки.

Занавеска снова дрогнула. Это был добрый знак, если бы Исабель была способна заметить это. Заметить, что воздух подвижен настолько, чтобы занавеска колыхнулась, что окрепший ветерок надул занавеску, как платье на животе у беременной, а потом она плавно опала, коснувшись складками стекла. Но Исабель не заметила ветерка, заметила лишь, что занавески пора бы постирать.

Оглядев кухню, она осталась довольна, что, по крайней мере, краны сияют, а на столешницах не видно беловатых разводов с крупицами чистящего порошка (бывало и такое). Она взглянула на фарфоровый сливочник — тонкий и хрупкий, похожий на мерцающую ракушку. Это Эми однажды достала его из буфета и предложила Исабель добавлять из него сливки в чай вечерами.

— Ведь это кувшинчик твоей мамы, — сказала она, — и ты так любишь его.

Исабель пришлось согласиться тогда. Но теперь она с ужасом подумала, какие опасности поджидают хрупкую вещицу на кухне: один неосторожный жест или взмах рукава, и от нежной ракушки останется лишь кучка осколков на полу.

Исабель встала и убрала в холодильник недоеденный гамбургер, завернув его в бумагу. Она мыла тарелки, наблюдая, как кружится в белой раковине красноватый от свеклы водоворот. И только когда вся посуда была вымыта и поставлена на полки, пришла очередь фарфорового сливочника. Исабель осторожно вымыла и аккуратно вытерла его, а потом спрятала на полку в буфет — подальше с глаз.

Послышались шаги Эми, она вышла из своей комнаты и остановилась наверху лестницы. Она свесилась с перил и сказала:

— Мама, а Стейси беременна. Вот что я хотела тебе сказать.

Глава 2

Река делила город надвое. Главная улица в его восточной части — приветная и широкая — плавно огибала здания почты и муниципалитета и устремлялась туда, где река была всего четверть мили шириной. Здесь улица превращалась в мост со специальными пешеходными дорожками по обе стороны. Пересекая реку по мосту с востока на запад, можно было полюбоваться тыльной стеной фабрики и ее мрачным подбрюшьем, сложенным из облепленных пеной гранитных глыб. Сразу за мостом у самого берега был разбит небольшой парк. Именно сюда стекал стремительный зимний закат, окрашивая горизонт розоватым золотом, еще резче очерчивая суровую наготу облетевших вязов у кромки набережной. Никто не гулял подолгу в этом ничем не примечательном сквере с полуразрушенной детской площадкой и щербатыми скамейками. Разве что подростки зябко жались друг к дружке на жердочках сидений, пряча в кулаке сигарету. Иногда они собирались группами и пускали по кругу косячок, опасливо озираясь в сторону Фабричного шоссе.