Эмили из Молодого Месяца. Восхождение

— Ну, этодело уладилось, — сказал кузен Джимми, обернувшись к Эмили, когда за Рут закрылась дверь.

Эмили глубоко вздохнула. Тихая, внушительная старая комната вдруг показалась ей очень красивой и дружелюбной.

— Да, благодаря вам, — сказала она, подбегая, чтобы порывисто обнять его. — А теперь отругайте меня, кузен Джимми, отругайте меня хорошенько.

— Нет, нет. Но было быблагоразумнее неоткрывать то окно, разве не так, киска?

— Конечно. Но порой благоразумие кажется мнимой добродетелью. Человек стыдится ее... ему хочется просто идти вперед и... и...

— И плевать на последствия, — подсказал кузен Джимми.

— Ну да, что-то вроде того, — засмеялась Эмили. — Ненавижу идти по жизни на цыпочках, боясь сделать один большой шаг из опасения, что кто-то наблюдает со стороны. Я хочу «дико махать моим диким хвостом, ходить, где вздумается, и гулять сама по себе». Никому не было ни капли вреда оттого, что я открыла окно и заговорила с Перри. Не было даже ничего плохого в его попытке меня поцеловать. Он сделал это лишь для того, чтобы меня поддразнить. О, я ненавижуусловности! Как вы говорите... плевать на последствия.

— Но мы не можем плевать на них, киска — в этом вся беда. Скорее уж они оплюют нас. Я так тебе это представлю, киска... предположим — почему бы и не предположить?.. предположим, что ты взрослая, и замужем, и у тебя дочь такого возраста, как ты сейчас, и вот ты однажды ночью спускаешься и застаешь ее с кем-нибудь... так, как тетя Рут застала тебя с Перри. Тебе это понравилось бы? Ты была бы очень довольна? Ну-ка, честно?

Эмили на миг пристально уставилась в огонь.

— Нет, не понравилось бы, — сказала она наконец. — Но, с другой стороны... ведь я не знала бы...

Кузен Джимми рассмеялся.

— В этом все дело, киска. Другие люди не знают. Так что мы должны вести себя осмотрительно. Да, я всего лишь «дурачок» Джимми Марри, но даже я понимаю, что мы должны вести себя осмотрительно. А на ужин, киска, у нас будет жареная свиная грудинка.

В эту минуту из кухни до них донесся ароматный запах, домашний, милый запах, не имевший ничего общего с компрометирующими обстоятельствами и скелетами в семейных шкафах. Эмили снова обняла кузена Джимми.

— Лучше блюдо зелени и при нем кузен Джимми, чем жаренные свиные ребрышки и при них тетя Рут,[84]— сказала она.

Глава 19

«Голоса эфира»[85]

«3 апреля, 19~

Бывают моменты, когда у меня возникает искушение поверить во влияние несчастливых звезд или существование несчастливых дней. А иначе как могут самые дьявольски нелепые события случаться с людьми, имеющими самые лучшие намерения? Тете Рут лишь совсем недавно наскучило напоминать мне о том вечере, когда она увидела, как Перри целует меня в столовой, и вот я в попала в новую переделку.

Но надо быть честной. Причина была не в том, что я уронила зонтик и подняла его сама,[86] и не в том, что в прошлую субботу в Молодом Месяце я уронила кухонное зеркало, и оно треснуло. Причиной стала моя собственная беспечность.

С нового года кафедра пресвитерианской церкви святого Иоанна в Шрузбури стала свободна, и теперь прихожане слушают пробные проповеди кандидатов на должность священника. Мистер Тауэрз, редактор местной «Таймс», попросил меня в те воскресные дни, когда я не уезжаю в Молодой Месяц, писать для его газеты репортажи об этих проповедях. Первая проповедь была хороша, и я с удовольствием написала отчет о ней. Вторая была просто бесцветной, абсолютно бесцветной, и я написала о ней равнодушно. Но третья, которую я слышала в прошлое воскресенье, оказалась совершенно нелепой. Я так и заявила тете Рут на пути домой из церкви, а тетя Рут сказала: «Ты считаешь себя достаточно сведущей, чтобы критиковать проповедь священника?»

Да, считаю!

Проповедь мистера Уикхема была совершенно нелогичной. Он противоречил сам себе раз пять. Он смешивал метафоры... приписывал апостолу Павлу строки Шекспира... он совершил почти все мыслимые литературные грехи, включая самый непростительный —наводил на слушателей смертную скуку. Однако, моей задачей было написать отчет о проповеди, и я его написала. Но после этого мне необходимо было сделать хоть что-то, чтобы освободиться от душившего меня негодования, и я, для собственного удовольствия, сделала подробный письменный анализ этой проповеди. Конечно, это было чистое безумие, но какое удовольствие я получила! Я указала на все противоречия, неверные цитаты, неубедительные доводы и сомнительные утверждения. Я наслаждалась, пока писала этот анализ... я постаралась сделать его как можно более острым, сатиричным и злым... о, я признаю, документ вышел весьма едкий.

А потом я по ошибке отдала егов «Таймс»!

Мистер Тауэрз, не читая, передал его наборщику. До сих пор он относился к моим работам с трогательным доверием — какого у него больше никогда не будет. Газета вышла на следующий день.

Я проснулась и обнаружила, что стала печально знаменита.

Я предполагала, что мистер Тауэрз придет в ярость, но он выразил лишь легкую досаду... и при этом было очевидно, что мой отчет его позабавил. Другое дело, если бы мистер Уикхем был здесь уже на должности священника. А так никого не волнует ни он сам, ни его неудачная проповедь; к тому же мистер Тауэрз — пресвитерианин, так что прихожане церкви святого Иоанна не могут обвинить его в том, что он хотел оскорбить их. Так что все бремя вины приходится нести одной бедной Эмили Б. Старр. Похоже, большинство из прихожан считает, что я сделала это, чтобы «себя показать». Тетя Рут в ярости, тетя Элизабет возмущена, тетя Лора огорчена, кузен Джимми встревожен. Критиковать проповедь священника! Это возмутительно! Традиции Марри требуют, чтобы к проповедям священников — особенно пресвитерианских — относились с благоговением. Самомнение и тщеславие еще погубят меня! Об этом мне ледяным тоном сообщила тетя Элизабет. Единственный, кто, как кажется, доволен, — это мистер Карпентер. (Дин уехал в Нью-Йорк. Но я знаю, емумой отчет тоже понравился бы.) Мистер Карпентер уверяет всех и каждого, что лучше моего «отчета» он в жизни не читал. Но мистера Карпентера давно подозревают в ереси, так что его похвала не способствует восстановлению моей репутации.

Из-за этой истории я чувствую себя несчастной. Мои ошибки беспокоят меня иногда больше, чем мои грехи. Однако что-то озорное и нечестивое в глубине моей души смотрит на все это с широкой усмешкой. Каждое слово в том «отчете» было правдивым. И более чем правдивым — самым подходящим. Уж я-то метафор не смешивала!

Ну, теперь надо искупить вину хорошим поведением!

********

20 апреля 19~

— «Поднимись ветер с севера и принесись с юга, повей на сад мой, — и пусть польются ароматы его»[87].

Так говорила я нараспев, когда шла этим вечером через Край Стройности — только я вставила «лес» вместо сад. Весна совсем близко, и я забыла все свои печали — в моем сердце только радость.

Рассвет был серым и дождливым, но днем вышло солнце, а вечером слегка, по-апрельски, подморозило — ровно настолько, чтобы земля затвердела. Мне казалось, что в такой вечер в уединенных местах можно встретиться с богами древности. Но я не увидела никого и ничего, кроме нескольких, прячущихся поодаль среди елей, коварных существ, которые моглибы оказаться компанией гоблинов, если бы не были просто тенями.

(Странно, почему гоблин— такое чарующее слово, а gobbling [88]такое некрасивое? И почему слово «тенистый» наводит на мысли о чем-то прекрасном, а «теневой» намекает на нечто сомнительное и подозрительное?)

Но, поднимаясь на холм, я слышала всевозможные волшебные звуки, и каждый приносил мне миг глубокой радости. Поднимаясь к вершине холма, всегда чувствуешь какое-то удовлетворение. А эту вершину я особенно люблю. Добравшись до нее, я немного постояла, чтобы впитать очарование этого вечера, которое лилось на меня, словно музыка. Как пела в березах вокруг меня Женщина-ветер... как насвистывала она в голых верхушках деревьев на фоне неба! Над гаванью висел один из тринадцати серебряных молодых месяцев этого года. Я стояла и думала обо всей красоте, которой так много... о диких, вольных весенних ручьях, бегущих по залитым звездным светом апрельским полям... о легкой ряби на атласно-серых морях... о стройном силуэте вяза в сиянии луны... о корнях, трепещущих и шевелящихся в земле... о смехе сов в темноте... о барашках морской пены, которые крутит ветер на длинном песчаном берегу... о молодом месяце, висящем над темным холмом... о серых красках бурного залива...