Эмили. Отчаянная

— По тактильным ощущениям часть тебя смахивает на вафельное полотно. Знаешь, из него шьют полотенца?.. На ощупь приятно и необычно.

И резко замолчала, поняв, что делает только хуже своими нелепыми откровениями. Но Марсель ничего не сказал. Непроницаемый взгляд зацепился за ее поджатые в негодовании губы. А потом их умело и виртуозно оживили… Тогда эта оплошность была предана забвению. Потому что жгучая ненасытность чувствовать его брала верх над всем остальным.

Вот и сейчас, когда пришла за оставленными во время подготовки к экзаменам учебниками, что штудировала, пока ожидала любимого в его квартире, Эмили не сдержалась и приникла к горячему и вкусному после глотка кофе рту. Это имело весьма закономерные последствия, затянувшиеся на последующий час.

Ранний подъем имеет свои плюсы, и они никуда не опаздывали. Но работу никто не отменял, поэтому девушка нехотя оторвалась от него и стала натягивать домашний костюм с анимацией.

— Забыл сказать, я еду в «Куш». Оказывается, пропустил пару подписей, пока заменял отца, надо заполнить. Так что, собирайся, через час поедем вместе.

И сказано это было таким тоном, что возражений у нее не возникло. Да и о каких возражениях может идти речь после такого утра?

Эмили собрала волосы в пучок на затылке и кивнула, взяв в руки книги. Ей нравилось, как он смотрел в такие моменты после крышесносной близости. Умиротворенно. Как победитель. Она натягивалась струной при этом. Наверное, каждая женщина в той или иной степени может признать свое всемогущество и власть над мужчиной, который упивается ее телом, душой и разумом. Да, он считает себя победителем, но разве не она — его победа? Вожделенный трофей и цель. Настолько значимая цель, что он переступил через свои принципы. Это цепляет. И в этом хитросплетении философских дум приходишь к определенному выводу. Мужчина — победитель, да, но одерживает эту победу не над ней, а во имя неё, женщины. Разве нет?..

Размышляя, что же в этой цепи есть доминанта, девушка спустилась к себе и открыла дверь. Положила учебники на пуф и прошла к кухонной зоне, чтобы попить воды. Сердце ушло в пятки от испуга, когда на диване она увидела…плачущую маму. Тут же бросилась к ней и рухнула коленями на ковер перед ее ногами, к которым осторожно прикоснулась:

— Что случилось? — глухой голос будто отдавал эхом в большом пространстве комнаты. — Мам?

Та подняла на нее измученные, полные горечи и усталости глаза, в которых неизменно светилась любовь и тревога. Еще не зная, что стряслось, Эмили ощутила, как ком подкатывает к горлу.

Господи, разве у нее могла быть другая…мама?

Эта мысль поражает своей чудовищностью.

— Эмили…дочка… — всхлипывает надрывно, — ты что…правда?..

Девушка не может понять, о чем этот бессвязный поток слов.

Пока машинально не тянется к нежным ладоням, чтобы как-то поддержать…и не замечает в них зажатую пачку презервативов.

В ту же секунду каменеет. На нее накатывает холодное оцепенение. Словно ребенком, невинной девочкой и порядочной дочерью была в прошлой жизни. Не в этой. Совсем не в этой.

«Да, мама. Представляешь, я тоже стала женщиной. Я наслаждалась прикосновениями мужчины. И сама дарила ему это наслаждение.

Ты не ожидала от меня, правда? Твое воспитание не включало таких импровизаций с моей стороны. Вы были уверены, что, как и положено, это событие произойдет после свадьбы, традиционной, красивой и обширной. Так ведь заведено, и обе твои дочери следовали этому принципу. По чести и совести. А я вот такая непутевая.

Мама. У меня был выбор, ты не подумай. И я его сделала осознанно. Урвала свой кусочек счастья. Но разве это уложится в твое представление о поведении молодой девушки? Сможешь ли ты объективно принять мою позицию и не корить себя?

Не сможешь.

Опять подумаешь, что не додала чего-то, потому как не являешься мне кровной… Я помню твои мучительные метания в том роковом разговоре.

Нет, никогда так с тобой не поступлю».

— Ты, что, расплакалась из-за этого? — тон ее приобретает невинность. — Мам?

Она смотрит затравленно, крупные слезы скатываются по круглым щекам. У нее такая кожа чистая, ровная, с небольшими лучиками морщин вокруг глаз. Интересно, если бы не полнота, оставалась бы мама такой же молодой? Или на лице появились бы неизбежные изломы в силу возраста? Обычно, когда люди худеют, в чертах явнее проскальзывают годы. Или это работает только по отношению к чужим людям, а родные всегда кажутся…особенными?

— Эмили! — выдыхает укоризненно.

— Мам, это отголоски холостяцкой жизни Ваграма. Мы когда убирались, видимо, не заглянули в этот комод. А я вчера обнаружила, вытащила, чтобы выбросить, положила и забыла, наверное. Ты чего?..

Как это называется? Ложь во благо? Пальцы забыла скрестить.

Во взгляде собеседницы появляется надежда, облегчение и доля смущения. Она неловко смахивает влагу и касается холодными пальцами рук Эмили в неимоверно беззащитном жесте.

— Ваграма? — все еще с сомнением.

Девушка кивает, забирает уличительную коробочку и встает, решительно направляясь к мусорному ведру и демонстрируя «правоту» своего заявления.

Сглатывает, жмурится до вспышек под веками и беззвучно вздыхает, пока стоит спиной к родительнице. Стыдно? Не то слово. И горит, будто подожгли по всему периметру. Хаос вокруг приобретает новые грани с привкусом раскаяния. Срамота.

Мама ведь накрутила себя, представила все в подробностях, посетовала…что ее малышку… Так, надо закругляться.

Бодро повернувшись, Эмили пытается улыбнуться:

— Я к соседке за учебниками сходила… А ты чего в такую рань заехала?

— Возвращалась после физиотерапии, как раз ты по пути. Давно я не была у тебя, просто вдруг захотелось…

У нее были проблемы со спиной, и такие сезонные комплексы стали обыденной вещью. Причина лежала на поверхности — ей действительно надо было сбрасывать огромное количество лишнего веса. Но об этом вслух в семье никто не говорил. Это же их Розочка, ранимая, мягкая и совершенно безвольная, если дело касается вкусной еды. Ее стряпню обожали все, но, как бы смешно ни звучало, она являлась главным ценителем и гурманом. Готовила много, прямо с размахом и безумно вкусно. И сколько Эмили себя помнила, мама всегда была пышечкой, но в последнее время стала довольно необъятной.

— Мам? — протяжно и требовательно, потому что взгляд женщины выдавал ее.

— М-м?

Она поднялась, якобы поправляя теплые брюки, и смотрела куда угодно, только не на дочь. А когда поймала выжидательный взор, сдалась, поникнув.

— Ты ничего не рассказываешь толком. Да еще и машину из гаража забрала, а за рулем не сидела столько лет. Я переживала. Хотела удостовериться, что все в порядке. Кстати, не заметила ее во дворе…

— Она продана.

Теплые карие глаза округляются. Все же не надо было так резко.

— Мам, ну зачем ты себя накручиваешь? — порывисто обнимает, подойдя вплотную, и устраивает голову на ее груди. — Что я не рассказываю? Сессию сдала, работа в порядке — кстати, мне скоро выходить. И виделись мы с тобой несколько дней назад.

— Не знаю, дочь, — на душе становится очень светло от этого обращения. «Да, твоя, мам, твоя! Ведь я же твоя?». — Что-то неспокойно мне. Внезапно решила заскочить. А почему продала?

Здесь главное — не дрогнуть, произнося вторую грандиозную ложь.