Empire V

— Во время красной церемонии, - пояснил Ваал Петрович, - принято жечь ассигнации. Это не имеет никакого практического смысла, просто одна из наших национальных традиций, отраженных в фольклоре. Мы не стеснены в средствах.

Но жечь все-таки предпочитаем старые купюры с Гознака - из уважения к человеческому труду…

Он поглядел на часы.

— А сейчас мне надо переодеться. Пожалуйста, ничего пока не трогайте.

Согрев нас ободряющей улыбкой, Ваал Петрович вышел вслед за халдеями.

— Странные кресла, - сказала Гера.
– Как зубоврачебные.

Я посмотрел на них внимательнее. Мне они показались больше похожими на декорацию для съемок космической одиссеи.

— Да, странные, - согласился я.
– Особенно этот нагрудник.

На каждом кресле было приспособление, как в фильмах про звездную пехоту - такие штуки опускались на грудь космонавтам, чтобы удерживать их на месте при посадке и взлете.

— Это для того, чтобы мы не свалились на пол, если начнем биться в конвульсиях, - предположил я.

— Наверно, - согласилась Гера.

— Тебе не страшно?

Она отрицательно помотала головой.

— Митра сказал, это очень приятное переживание. Сначала будет чуть больно, а потом…

— Ты можешь больше не говорить мне про Митру?
– сказал я.
– Пожалуйста.

— Хорошо, - ответила Гера.
– Тогда давай помолчим.

До возвращения Ваала Петровича мы больше не разговаривали - я с преувеличенным интересом разглядывал картины на стенах, а она сидела на краю кресла, глядя в пол.

Когда Ваал Петрович вошел в зал, я не узнал его. Он успел переодеться в длинную робу из темно-красного шелка, а в руке держал инкассаторский саквояж. Я вспомнил, где видел такую же робу.

— Ваал Петрович, вы были в кабинете у Энлиля Маратовича?

Ваал Петрович подошел к камину и положил саквояж на пол возле решетки.

— Неоднократно, - ответил он.

— Там картина на стене, - продолжал я.
– Какие-то странные люди в цилиндрах сидят у огня. Привязанные к креслам. А во рту у них что-то вроде кляпов. И рядом еще один человек в красной робе, вот прямо как на вас. Это и есть красная церемония?

— Да, - сказал Ваал Петрович.
– Точнее, так она выглядела лет двести назад. Тогда она была сопряжена с серьезным риском для здоровья. Но сейчас это совершенно безопасная процедура.

— А как они глотали баблос?
– спросил я.
– Я имею в виду те, кто на картине. У них же во рту кляпы.

— Это не кляпы, - ответил Ваал Петрович, подходя к пульту управления.
– Это специальные приспособления, на которые крепилась капсула с баблосом, сделанная из рыбьего пузыря. Одновременно они защищали от травм язык и губы.

Сейчас мы пользуемся совсем другой технологией.

Он нажал кнопку на пульте, и нагрудники с жужжанием поднялись над креслами.

— Можете садиться.

Я сел в крайнее кресло. Гера устроилась через два кресла от меня.

— Приступим, - сказал я.
– Мы готовы.

Ваал Петрович посмотрел на меня с неодобрением.

— А вот легкомыслия не люблю. Откуда ты знаешь, готовы вы или нет, если тебе даже не известно, что сейчас произойдет?

Я пожал плечами.

— Тогда объясните.

— Слушайте очень внимательно, - сказал Ваал Петрович.
– Поскольку я знаю, какой ерундой забиты ваши головы, хочу сразу сказать, что опыт, который вы сейчас переживете, будет для вас неожиданным. Это не то, что вы предполагаете. Чтобы понять, что произойдет на самом деле, следует с самого начала усвоить одну довольно обидную для самолюбия вещь. Баблос сосем не мы.

Его сосет язык.

— Разве мы не одно целое?
– спросила Гера.

— До определенной границы. Она проходит именно здесь.

— Но ведь мы что-то ощутим, верно?

— О да, - ответил Ваал Петрович.
– И в избытке. Но это будет совсем не то, что испытывает язык.

— А что испытывает язык?
– спросил я.

— Я не знаю, - ответил Ваал Петрович.
– Этого никто не знает.

Такого я не ожидал.

— Как же это?
– спросил я растеряно.

Ваал Петрович расхохотался.

— Помнишь картину, которая висит у тебя в кабинете?
– спросил он.
– Где картотека? Наполеон на лошади?

— Если честно, - сказал я, - меня уже давным-давно замучило это постоянное сравнение вампира с лошадью.

— Последний раз, клянусь. Как ты полагаешь, лошадь знает, что думает Наполеон?

— Думаю, что нет.

— И я так думаю. Но когда Наполеон скачет по полю перед своей армией, он и лошадь кажутся одним существом. В некотором роде они им и являются… И когда Наполеон треплет свою верную лошадь рукой по шее…

— Можете не продолжать, - сказал я.
– Непонятно, зачем вообще объяснять что-то лошади. Наполеон бы этого точно не стал делать.

— Рама, я понимаю твои чувства, - ответил Ваал Петрович.
– Но жизнь гораздо проще, чем принято думать. В ней есть две дороги. Если человеку повезет, невероятно повезет - вот как повезло тебе и Гере - он может стать лошадью, которая везет Наполеона. А еще он можешь стать лошадью, которая всю жизнь вывозит неизвестно чей мусор.

— Хватит коневодства, - сказала Гера.
– Давайте о деле.

— С удовольствием, - ответил Ваал Петрович.
– Итак, красная церемония состоит из двух частей. Сначала язык сосет баблос. Это высшее таинство, которое есть в мире вампиров. Но, как я уже говорил, происходит оно не с нами, и мы мало знаем про его суть. В это время ваши переживания будут весьма разнообразными, но довольно неприятными. Даже болезненными. Придется потерпеть. Это понятно?

Я кивнул - Затем боль проходит и наступает вторая часть опыта, - продолжал Ваал Петрович.
– Если говорить о физиологической стороне, происходит следующее: насосавшись баблоса, язык выбрасывает прямо в мозг вампира дозу допамена, сильнейшего нейротрансмиттера, который компенсирует все неприятные переживания, связанные с первой частью опыта.

— А зачем их надо компенсировать?
– спросил я.
– Ведь боль уже прошла.

— Верно, - сказа Ваал Петрович.
– Но о ней остались неприятные воспоминания. А нейротрансмиттер, выделяемый языком, настолько силен, что меняет содержание памяти. Вернее, не само содержание, а, так сказать, связанный с ним эмоциональный баланс. И окончательное впечатление, которое остается у вампира от красной церемонии, является крайне позитивным.

Настолько позитивным, что у многих возникает психологическая зависимость от баблоса, которую мы называем жаждой. Это, конечно, парадоксальное чувство, потому что сам по себе прием баблоса довольно болезненная процедура.