Энциклопедия русских суеверий

Во многих губерниях крестьяне, дабы сделать целительными соль, золу и мыло, утром Великого четверга клали их «под зорю» или «под первый дым». В Сибири «под зорю» ставили хлеб и соль, крынку с маслом («через это в доме всегда будет достаток» — Тобол.); для увеличения сметаны и сливок помещали подойник «отверстием против Востока» (Сургут.). Целебной считалась вода только что вскрывшихся рек (Арх. и др.), вода из мартовского снега (Орл. и др.) и т. п.

Для праздников, отмечавших глобальные изменения в бытии универсума (дни зимнего и летнего солнцеворотов, Пасха), характерно было воспроизведение ситуации первотворения, то есть появления, соприсутствия всех сил, существ мира (в том числе пребывавших «на том свете» покойников) меж людьми, на земле, в «еще не ставших» пространстве и времени.

Дохристианские верования, относившие «начало мира» то к началу весны, то ко времени зимнего солнцеворота, в крестьянских поверьях XIX — начала XX в. и апокрифических сказаниях переплетены с христианскими: «…в продолжение святых вечеров (Святок. — М. В.) нисходит с неба и странствует по земле новорожденный Бог». «Святый Амвросий в одной беседе говорит: „Господь рождением своим на земле даровал свет и людям, и дням. Самое явление Божества сопровождается чудесными знамениями“ (воды в реках и источниках претворяются в вино, на деревьях появляются цветы и зреют золотые яблоки)» <Калинский, 1877>.

В Житии Стефана Пермского повествуется: «Март месяц начало всем месяцем… Марта бо месяца начало бытия — вся тварь Богом сотворена бысть от небытия в бытие, марта же месяца в 21-й (25-й) день и первозванный человек, родоначальник Адам, рукою Божиею создан бысть».

Широко бытовали поверья, согласно которым с Пасхи до Вознесения были отворены райские двери, виделись грешники и праведные, а земные недра раскрывали свои глубины, таившиеся в них клады: «С Пасхи до Вознесения всему миру свиденье, и дедам, и внукам, и раю, и мукам».

Такие дни — своеобразные празднества всех сил и существ, наполнявших универсум: на Светлой неделе праздновали овинный, лесной, с которыми нужно христосоваться; ведьмы на Пасху обязательно приходили в церковь (Сарат.), и т. п.

Аналогично во время Святок, Петрова дня, Воздвижения и некоторых других праздников вся «утварь поганая выходит», то есть активизируются существа, от которых во многом зависело бытие мира и человека. Напомним, что после принятия Русью христианства они были отнесены к разряду нечистой силы, но так и не стали исключительно вредоносными. По распространенным представлениям, с одной стороны, «празднующей», «гуляющей» и «играющей» нечистой силы нужно было остерегаться, с другой стороны, именно в это время можно было заключить с ней союз, добыть волшебные предметы, заручиться благоволением нечистых, помощью при гаданиях и т. п. «Отношения» с нечистой силой обычно носили частный характер, влияли на отдельную человеческую судьбу или на судьбу семьи. Перефразируя приведенную выше цитату, можно сказать, что духи и божества низшего ранга являлись персонификациями и репликами действовавших в универсуме сил, «уменьшенными до размеров отдельной человеческой судьбы».

Сходно со временем больших праздников характеризовалось и время весеннего, летнего («полдневного») расцвета земли, когда появлялись и становились активными существа, от которых зависело плодородие полей, созревание хлебов, — полудницы, русалки («рожь цветет — русалка сидит в хлебе»; там, где бегают русалки, трава и посевы становятся гуще).

Год и сутки в народных представлениях изоморфны. Появление практически всех мифологических существ в рассказах крестьян могло быть соотнесено с определенным годовым и суточным временем: чаще всего это период между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи, закат, сумерки, полдень, то есть переходные моменты дня, ночи; ночь, время между закатом и восходом. Водяной особенно опасен в полдень и полночь (реже — на закате) (Орл., Новг., Волог.); духи луговики, полевики, колодезники выходили из нор в двенадцать дня и перед закатом (Тульск.). Русалка подстерегала «в полднях и в полночь» — «кто попадет, тот и ее» <Зеленин, 1916>; «самое опасное — черта в полдень помянуть» (Арх.). Жители многих районов России считали, что «лих час» (время особой активизации нечистой силы) наступал перед восходом, закатом, в полночь и в полдень. В подобных поверьях прослеживаются отголоски специфической мифологизации пространства и времени, представляемых вполне конкретно, неотделимо друг от друга.

Значительную роль в формировании подобных воззрений сыграли традиционные («без часов») способы измерения времени. «Часов-то не знали… Давно ли их стали знать! Шагами тень мерили» (Сиб.). «С солнечного восхода считается день, а с заката — ночь» (Волог.). «С детства меня удивляла способность мужиков ощущать до любых делений участки суточного времени и соразмерение их с пространством и собственным движением, — вспоминал К. С. Петров-Водкин. — Это ощущение менялось с временами года и оставалось безошибочным. <…> Зори, туманы, свойства облаков, узоры замерзающего окна, вид растопляемой печи, подъем теста, все эти бесконечно разнообразные явления говорили мужику на точном физическом языке о больших и малых событиях в природе» <Петров-Водкин, 1991>. [2]

2

Как полагает Ф. Буслаев, отвлеченные понятия о времени «образуются в языке метонимически, от перенесения действия или события, происходящих во времени, на самое время. Это весьма естественно, ибо время мы чувствуем, понимаем и ценим только по тому, что в течение его совершается. Областной язык (областные диалекты. — М. В.) дает знать об отвлеченном понятии времени изобразительным описанием действий и событий. Например, трава в значении года, то есть лета: „бык по пятой траве“ („бык по пятому году“. — М. В.); упряжка — треть летнего дня, а собственно значит паханье до отдыха, когда лошадь надобно выпрячь; то же значение имеет уповод… Характеристическим действием или явлением язык живописует как малые, так и большие периоды времени, начиная от минуты и даже мгновения до целой части года. Например: духовинка, душок — небольшое продолжение времени…; в кочета, в полночь — то есть когда поют петухи…» <Буслаев, 1861>. Устойчивая черта крестьянских верований — конкретно-материальное восприятие идеальных для нас явлений, понятий. Так, душа «телесна»: для нее ставят чашку с полотенцем, чтобы, покинув тело (в момент смерти), она «вымылась и утерлась» (Новг.); «утерла свое лицо» (Волог.). Конкретно-материальным может представляться и слово: действие произнесенного недоброго слова уподобляется физическому удару, его можно поймать в шапку и т. п. Так же воспринимается крестное знамение: «Если кто молится перед святыми иконами, то в это время никто не должен проходить впереди его: иначе перейдут крест, что весьма грешно» (Нижегор.).

Многие сверхъестественные существа являлись не только духами природы или дома, но и духами (воплощением) «времени и места», особо влиявшими на судьбу человека. Были в крестьянских поверьях и персонификации «опасного времени в чистом виде» — полуночь, полуночник, полудённа.

В пределах опасных отрезков времени и пространства, чреватых появлением различных представителей нечистой силы, человек должен быть осмотрительным, следовать ряду правил (начиная от шутливых рекомендаций типа: «Не ходи при болоте — черт уши обколотит» — и заканчивая представлениями о том, что купающихся в полдень и без креста может утянуть водяной, а работающих или оказывающихся в пути после заката солнца — напугать и увести леший, и т. п.).

Вмешательством различных мифологических существ нередко объяснялись непредвиденные, нежелательные события, внезапные повороты в человеческой жизни, случайности.

Наряду с общеизвестными опасными пространственно-временными отрезками были и неведомые, непредсказуемые, особо открытые для «игры» сверхъестественных сил. Беды, гибель людей в их границах были предопределены и не объяснялись нарушением каких-либо установленных законов, правил. Такие представления давали ответ на вопрос, почему нежелательные последствия (как и превратности человеческой судьбы) не всегда имели очевидные причины, рациональные толкования.

Эти воззрения наиболее ярко отражены в поверьях о «злых», «худых» часах, минутах и даже секундах, когда судьба человека уязвима для действия таинственных сил. Так, «сманить» лешему дана одна минута в сутки (Новг., Волог.); проклятый «в дурной час» прямо попадает «на худой след» (Новг., Волог.); леший и удельница вредят человеку две минуты в сутки (Олон.); опасно проклятие в «не час» — в «самые глухие полдни, т. е. промежуток или, правильнее, переход от 12-го к 1-му часу» (продолжавшийся одно мгновение или меньше) (Урал). Сказанные «не в час» (или в «не час») слова, смех нередко считались причиной заболевания. «У каждого человека в течение суток есть свой худой час. Этот час всякий может подметить, если будет внимательно следить за своей жизнью» (Калуж.); «Час неровён — ин лих, а ин нет» (Новг., Череп.).

Подобные верования, по крайней мере на севере и северо-западе России, бытуют и сейчас: человек блуждает в лесу, если выйдет из дому «в худой день или час» (Арх., Новг.). Насколько существенными и давними являются эти воззрения, можно проследить по историко-литературным памятникам. Суеверия «о часах добрых и злых», днях добрых и злых, «днях лунных» излагаются и опровергаются в статьях рукописных сборников (XV в. и позже). Еще старец Филофей и Максим Грек доказывали, что «злые дни и часы Бог не творил», и осуждали тех, кто верил в силу этих дней и часов, утверждая, что над судьбой человека властен один лишь Бог <Гальковский, 1916>.

Подчеркнем, однако, что спектр народных представлений о «злых днях и часах» несколько отличается от прослеживаемого в книжных памятниках. Если последние стремятся точно определить местонахождение «добрых и злых периодов времени», то народные поверья подразумевают их неопределенность, неуловимость, включают понятия о «неровности» («неравности») времени, о «не-времени» («не-часе»).

Крестьяне верили, что существовали невидимые опасные пространства, предсказать местонахождение которых было почти невозможно («след», «дорога лешего», «худой след», «дорога домового»); попадание на них человека нередко вело к гибели или опасному заболеванию. «В лесах лешие кладут свои тропы: кто вступит на тропу лешего, тот заболеет или заблудится» (Яросл.). «Вологжане Грязовецкого уезда происхождение многих болезней приписывают тому, что больной перешел след нечистой силы, последняя повстречалась с ним и „опахнула“ своим духом. Костромичи Ветлужского уезда были уверены в том, что болезни, происходившие от перехода через след „большого“ (лешего), — одни из самых серьезных болезней» <Попов, 1903>. Попадание «на след нечистой силы» могло быть гибельно при совпадении с «недобрым», опасным временем.