Энциклопедия русских суеверий
Шрифт:
Активизация нечисти накануне больших праздников истолковывалась и как предшествующий торжеству сил света, христианства разгул нечисти или «бесовские потехи». Неоднозначное отношение к силам тьмы в поверьях XIX–XX вв. формулировалось вполне отчетливо: «Гадания начинались под сочельник. Считалось, что в это время они наиболее верно предсказывали судьбу, „ибо черти еще не испортились“. <…> Особенно много гадали в сочельник, когда, по мнению семейских (семейских казаков Забайкалья. — М. В.), неистово буйствует нечистая сила. Интересно, что в верованиях семейских чертям отводятся определенные периоды, связанные с солнцеворотами. В это время нечистая сила якобы наиболее жизнедеятельна, „не испорчена“, может помочь людям в их стремлении заглянуть в будущее и указать их судьбу» <Болонев, 1978>.
Облики и занятия духов и божеств низшего ранга в крестьянских верованиях нередко являются зеркальным отражением обликов и деятельности святых, наследовавших языческим богам.
Таким образом, отношение к разнообразным духам природы и дома после принятия христианства оказывалось двояким: с одной стороны, от них ограждались молитвой и крестным знамением, с другой — с ними христосовались на Пасху. И в качестве нечистой силы лесные, водяные, домовые духи продолжали играть важную роль в жизни крестьян, о чем свидетельствовала и популярная поговорка: «Богу молись, а черта не гневи». Многие духи сохраняли двойственный, отнюдь не противный Богу и человеку характер: водяные были добрыми, отчего в некоторых озерах нельзя было утонуть (Волог.); лесовик «праведен» и без причин не трогал человека (Олон.); домовые и водяные могли делать добро (Яросл.), водяной благоволил тому, кто жертвовал ему (Тульск.); лешие, водяные и домовые черти «сжились с людьми и существенного зла им не приносят, как настоящие бесы, лешие любят только подшутить над человеком, иногда постращать» (Орл.). Дуализм, как «результат долгой эволюции, вначале не имел никакого отношения к этическим категориям добра и зла, ограничиваясь сферами полезного и вредного для человека, светлого и мрачного, веселого и страшного, открытого и обманчивого в деятелях природы» — это наблюдение <Штернберг, 1936> вполне применимо и к верованиям XIX–XX вв. из области низшей демонологии.
Религия русских крестьян, став христианской, осталась в значительной степени пантеистической. Центральное место в верованиях по-прежнему отводилось природе, земле; многообразные духи природы, а также души умерших, иные сверхъестественные существа продолжали населять окружающий мир, влияя на его бытие.
Такой «религиозный синкретизм» М. Элиаде называет «космическим христианством»: «„Вся природа вздыхает в ожидании Воскрешения“ — вот основной мотив как пасхальной литургии, так и религиозного фольклора восточного христианства. <…> Для крестьян Восточной Европы такое положение было вовсе не „оязычиванием“ христианства, а, напротив, „охристианиванием“ религии их предков. Когда будет написана история этой „народной теологии“, как она проявляет себя в календарных праздниках и религиозном фольклоре, станет ясно, что „космическое христианство“ не является ни новой формой язычества, ни синкретизмом язычества с христианством. Оно является совершенно своеобразным религиозным творением, где эсхатология и сотериология приобретают космические размеры; более того, Христос, не переставая быть Пантократором, спускается на Землю и посещает земледельцев… Это не „исторический“ Христос, так как народное сознание не интересует ни хронология, ни точность событий, ни подлинность исторических персонажей. Из этого не следует, что для жителей сельских районов Христос был одним из божеств, унаследованных от прежнего многобожия. Между образом евангельского Христа и образом Христа религиозного фольклора нет противоречия: Рождество, учение Христа, его чудеса, распятие и воскрешение представляют важнейшие темы народного христианства. С другой стороны, как раз христианский, а не „языческий“ дух пронизывает все эти творения фольклора: все концентрируется на спасении человека Христом, на вере, надежде и милосердии, на мире, который „хорош“, ибо сотворен Богом Отцом и искуплен Сыном, на человеческом существовании, которое больше не повторится и которое не бессмысленно; человек волен выбирать добро и зло, но он не будет судим только за этот выбор» <Элиаде, 1995>.
Охарактеризованное М. Элиаде мироощущение, обращенное прежде всего к земле и не всегда предлагающее однозначный ответ на вопрос о неискоренимости пронизывающего мир зла, отражалось в обычаях и обрядах русских крестьян.
По-видимому, стремление искушать человека (особенно праведного), преследовать его, настойчиво вмешиваться в его жизнь было привнесено христианством и проявлялось в основном у чертей и бесов. Кознями Дьявола и чертей традиционно объяснялись неосторожные или неблаговидные поступки (см. ДЬЯВОЛ, ДУХИ). Основной задачей подверженного таким влияниям человека было соблюдение установленных правил («разумное отвращение от зла»), обрядов, многие из которых своеобразно перетолковывались крестьянами, соседствовали с оберегами и заговорами
«дохристианской» природы.В то же время заклятые праведниками бесы, черти в средневековых житиях святых трудились во славу Церкви: возили священнослужителей в Иерусалим, помогали строить Киево-Печерскую лавру и т. п. Естественно, что такой взгляд на духов и демонов был далек от канонического церковного.
Итак, в народном мировоззрении, наряду с чертами, не вызывавшими сочувствия (преследованием ведьм, колдунов и прочих способных к порче людей, «обрядоверием», бездумным обожествлением власти и т. п.), сохранялись такие прекрасные качества (важные и для современного, теряющего душевное равновесие человека), как ощущение взаимозависимости людей и универсума, представление о мире как о своеобразном «природном храме», исполненном тайн и благодати, каждое движение человека в котором должно быть осторожным, обдуманным.
Именно такое мироощущение нашло отражение и продолжение во многих памятниках искусства и литературы, в прозе Л. Толстого, И. Бунина, М. Пришвина, в стихах И. Клюева, С. Есенина, Б. Пастернака.
Несмотря на почти полное разрушение в XX в. традиционного деревенского уклада, рост городов, переселение в них массы сельских жителей, многие верования, связанные с областью низшей демонологии, бытуют в деревне и сейчас. Они сохраняют свой самый общий абрис, а некоторые из них перешли в городскую культуру. Распространенными остаются представления о ведьмах, колдунах, о возможности таинственного, колдовского влияния, порчи, о домовом, невидимо проказящем и вредящем в доме, о продолжающих «жить» покойниках. В современных деревенских рассказах умершие мужья посещают жен, покойная бабушка навещает внуков (Новг. и др.). В «городском» сюжете мастер геологической экспедиции встречает возле дома умерших родителей <«Аномалия», 1992>; продолжают жить на иных уровнях мира и являться людям Дж. Леннон, В. Высоцкий, О. Даль <«Аномалия», 1991, 1992>. Формы явления умерших, способы их существования осмысливаются в таких рассказах по-разному, но лежащее в их основе представление о единстве и непрерывности бытия, как и понятие о «многоуровневости, многоплановости» мира, остается неизменным. Интересное развитие и в крестьянской, и в массовой традиции конца XX в. получает мотив явления высокой женской фигуры в белом (реже — в красном, черном). Подобное существо если не генетически, то по традиционной форме и смыслу явления (предвестник несчастья) соотносимо с марой, с кругом «мерещущихся» и одновременно влияющих на судьбу человека персонажей.
Суеверные представления городских жителей (или все более и более нивелирующейся массы жителей городов и деревень) должны изучаться, описываться отдельно. Пока же заметим, что массовое сознание конца XX в. выстраивает свою «картину мира», ориентируясь в том числе и на традиционные образы деревенских поверий. Ряд наиболее устойчивых и самых общих представлений (о «жизни» за гробом; о наличии иных, соположных нашему миров; о являющихся человеку из иных уровней мира высших силах) можно условно назвать «крестьянскими»: они обладают удивительной устойчивостью и повторяемостью в разные эпохи и у разных народов. Точнее было бы сказать, что повторяемы самые общие структуры осознания действительности, которые обнаруживают себя как мифологические «непреходящие основы» современного массового осознания. Оно и в конце XX в. не может примириться с абстрактной идеей небытия и, утверждая непрерывность, значимость существования человека в мире и вечности, продолжает воплощать отвлеченные понятия в конкретно-материальной форме.
Вопросы о том, какие явления физического или духовного мира порождают суеверные представления и образы, насколько реальны сверхъестественные силы и существа, мы сознательно вынесли за рамки этой книги и статьи, отметив лишь повторяемость многих образов, представлений и как можно более подробно их описав. Дело не только в том, что попытки таких разысканий увели бы нас в область парапсихологии, оккультных наук и т. д. Как нам кажется, некоторые основополагающие тайны человеческого бытия (даже при наличии многочисленных попыток разгадать их) останутся все же тайнами для живущих.
Список литературы
А-мов, 1884 — А-мов. Народное поверье о священнической трости // Руководство для сельских пастырей. 1884. № 21. С. 135–137.
А. М., 1859 — А. М. О предрассудках в Нижегородской губернии // Русский педагогический вестник. 1859. № 3/4. С. 36–60.
Ав-ский, 1861 — Ав-ский. Несколько слов о веровании в колдовство в Воронежской губернии // Воронежские губернские ведомости. 1861. № 31. С. 427–432.
Авдеева, 1842 — Авдеева Е. А. Записки о старом и новом русском быте. СПб., 1842.
Аверинцев, 1982 — Аверинцев С. С. Вода // Мифы народов мира: В 2 т. 2-е изд. М., 1982. Т. 2. С. 598–604.
Адоньева, Овчинникова, 1993 — Адоньева С. Б., Овчинникова О. А. Традиционная русская магия в записях конца XX века. СПб., 1993.
Алексеевский, 1914 — Алексеевский А. Местный словарь // Котельнический календарь-альманах и памятная книжка на 1914 год. Вятка, 1914. С. 31–32.