Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
Продолжая разговор о «Пожарах», обратим внимание на необычность сюжета песни, в которой разворачивается битва из области «фантастического реализма», а действующими лицами становятся даже Время и Судьба. Сам же образ пожаров символизирует катастрофическую ситуацию в стране. Вспомним знаменитую гамлетовскую формулу «век расшатался» и сопутствующий мотив «искривленности» советского общества. В песне это выглядит так: «Навылет Время ранено, досталось и Судьбе». Кроме того, образу пожаров сродни образ шторма: «Был шторм, канаты рвали кожу с рук» /2; 219/ = «Лохмотьями с ладоней лезла шкура» /5; 518/.
Особый интерес представляют параллели между «Пожарами» и песней «Мы вращаем Землю» (1972), в которой также описываются события планетарного масштаба: «От границы мы Землю вертели назад» = Пожары над Землею — нету выше и страшней» (АР-10-198); «Мы на Запад бежим, это значит — вперед» (АР-6-28) = «А мы летели вскачь, они за нами — влет. <…>
Заметим еще, что мотив бегства, представленный в «Пожарах»: «Ни бегство от огня, ни страх погони ни при чем», — восходит к песне «Погоня» (1974): «Ведь погибель пришла, а бежать — не суметь!». Но если здесь от преследования властей убегал один лирический герой, то в «Пожарах» спасается бегством лирическое мы.
Другая параллель между этими песнями: «Храп да топот, да лязг, да лихой перепляс» = «И кто кого азартней перепляса, / И кто скорее — в этой скачке опоздавших нет». Последний мотив, в свою очередь, восходит к «Утренней гимнастике»: «Первых нет и отстающих» (здесь — «бег на месте», а в «Пожарах» — «скачка», как и в «Странных скачках»: «Выйдут все в передние — / Задние и средние, / Даже предпоследние / Перейдут в передние…»/4; 104/).
Всё это свидетельствует о личностном подтексте упомянутых произведений.
***
В 1977 году Высоцкий создает также первоначальную редакцию второй серии «Охоты на волков» — «Конец охоты на волков»13^ (другое название — «Охота с вертолетов»), которую мы совсем недавно сопоставляли с «Пожарами».
Лирический герой здесь представлен двояко: как объект повествования, когда о нем говорится в третьем лице, и как субъект повествования, когда герой говорит непосредственно от своего лица (хотя и прикрывается маской волка).
Рассмотрим сначала первый образ: «Мы легли на живот и убрали клыки. / Даже тот, даже тот, кто нырял под флажки, / Чуял волчие ямы подушками лап, / Тот, кого даже пуля догнать не могла б, — / Тоже в страхе взопрел и прилег, и ослаб».
Доказать, что тот — это лирический герой, не составляет труда. Во-первых, строка «Даже тот, даже тот, кто нырял под флажки» в черновике имеет вид: «Я был первым, который ушел за флажки / И всю стаю увел за собою» (АР-3-22, 30). Здесь лирический герой сам ведет речь, а в основной редакции о нем говорится в третьем лице (причем на одной из фонограмм присутствует знакомое нам совмещение двух ракурсов: «Даже я, даже тот, кто нырял под флажки» [1513] [1514] [1515] ). И если про «того, кто нырял под флажки» сказано: «Тоже в страхе взопрел и прилег, и ослаб», — то в черновиках эту же мысль повторит сам герой: «Я горячим от страха своим животом / Припадаю к снегам» (АР-3-24) (а «припадает к снегам» и «гот, кто нырял под флажки»: «Тоже к снегу припал и притих, и ослаб»В21, - что опять же говорит об их тождестве). Кроме того, мотив ухода за флажки встречался и в «Охоте на волков», причем от первого лица: «Я из повиновения вышел / За флажки — жажда жизни сильней!».
1513
Москва, МГУ, июнь 1979.
1514
Москва, у В. Туманова, ноябрь 1978.
1515
Добра! 2012. С. 266.
Что же касается оппозиции я — власть в «Конце охоты», то она проявляется во второй половине текста, и сразу — на прямооценочном уровне: «Я мечусь на глазах полупьяных стрелков / И скликаю заблудшие души волков» (обратим внимание на изменение мотива по сравнению с «Охотой на волков»: «Не на равных играют с волками / Егеря, но не дрогнет рука» —» «И рука не тверда у похмельных стрелков»1^).
Лирический
герой — вожак стаи — остается один на один со стрелками, в отчаянии чувствуя, что не в силах что-либо изменить: «Что могу я один? Ничего не могу!» (однако в песне «Мне судьба — до последней черты, до креста…» эта мысль примет несколько иную форму: «.. И что был не один, кто один против ста»).Охота закончилась, и лирический герой — единственный выживший волк — остается жить среди псов, то есть среди тех, кто его травил: «Я живу, но теперь окружают меня / Звери, волчьих не знавшие кличей. / Это псы — отдаленная наша родня, / Мы их раньше считали добычей» /5; 213/ (сравним с более ранним стихотворением «Наши помехи — эпохе под стать…», 1972: «Но у людей в окруженье собак / Жизнь, прямо скажем, собачья»; С4Т-2-169). Однако он по-прежнему непримирим к своим гонителям: «Улыбаюсь я волчьей ухмылкой врагу, / Обнажаю гнилые осколки».
Трагизм концовки песни — в безысходности положения героя, так как уйти от этих псов он не мог: известно, что Высоцкий неоднократно возвращался к мысли об эмиграции, но все равно отвергал ее, чувствуя, что долго жить без родины и, соответственно, творить он не сможет. И в этом заключается одна из причин его трагедии: «Где вы, волки, былое лесное зверье, / Где же ты, желтоглазое племя мое?!».
«Былое» — потому, что многие убиты, а «те, кто жив, затаились на том берегу», то есть покинули страну [1516] , потому лирический герой и в отчаянье: «Что могу я один? Ничего не могу!». В черновиках же по этому поводу сказано: «И на татуированном кровью снегу / Тяжело одинокому волку» (АР-3-26).
1516
Впервые данное наблюдение было сделано в 1986 году: «…с другого, с “того берега” этой реки взирал на Россию еще Герцен в середине прошлого века. “Те, кто жив, — затаились на том берегу”, удрав от очередного избиения» {Назаров А. Охота на человека // Страна и мир. Мюнхен. 1986. № 10. С. 93).
В другом черновом варианте «Конца охоты» читаем: «[Волки пили] Из речной полыньи, из ничейной реки, / Пар валил изо рта, и немели клыки» (АР-3-29). Точно такая же ситуация возникнет в стихотворении «Снег скрипел подо мной…» (1977), где лирический герой уже не прикрывается никакими масками: «Отраженье свое увидал в полынье — / И взяла меня оторопь: в пору б / Оборвать житие <.. > Пар валит изо рта — эк душа моя рвется наружу! — / Выйдет вся — схороните, зарежусь — снимите с ножа!». Кроме того, в обоих случаях действие происходит зимой — в лютую стужу и около замерзшей реки.
Отметим еще одну важную параллель между черновиками «Конца охоты» и «Песней о вещей Кассандре», написанной десятью годами ранее: «Да, мы волчье отродье, и много веков / Истребляемы мы повсеместно» (АР-3-23) = «Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев, / Во все века сжигали люди на кострах» (причем в обоих случаях упоминаются «хитроумные люди» как эвфемизм власти: «Потому что Одиссей — хитроумный из людей — / Точно знал, что все троянцы очень любят лошадей» /2; 332/ = «Ах, люди как люди, премудры, хитры»; АР-3-26).
Как видим, и волки, и ясновидцы являются образами инакомыслящих, которые всегда вызывали ненависть у тоталитарной власти.
Вскоре после «Кассандры» Высоцкий пишет песню «Про любовь в Средние века» (1969), где король действует точно так же, как стрелки: «Король хитер — затеял сир / Кровавый рыцарский турнир» (АР-3-48) = «Кровью вымокли мы под свинцовым дождем <.. > Эт<у> бойню затеял не бог — человек» [1517] [1518] («затеял… турнир» = «бойню затеял»; «кровавый» = «кровью вымокли мы»). Вновь налицо мотив хитрости власти («Король хитер…»). А что касается кровавой бойни, затеянной стрелками, и кровавого турнира, затеянного королем, то этой же теме посвящен и «Королевский крохей» (1973): «Король, что тыщу лет назад над нами правил, / Привил стране лихой азарт игры без правил. <.. > Девиз в этих матчах: “Круши, не жалей!”».
1517
Добра! 2012. С. 265.
1518
Сравним в «Веселой покойницкой»: «Бойко, надежно работают бойни, — / Те, кому нужно — всегда в тренаже!» /2; 517/; и в стихотворении «Вот в плащах, подобных плащ-палаткам…»: «Нет подобных боен и в корриде».