Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

А о наветах идет речь и в других песнях Высоцкого: «Но кто-то там однажды скурвился, ссучился, / Шепнул, навел — и я сгорел» /1; 51/, «Досадно мне, что слово “честь” забыто / И что в чести наветы за глаза» /2; 154/, «Словно наговоры и наветы, / Землю обволакивают вьюги» /5; 450/. Вспомним заодно про «шину-н^ае^с^о^^^^цу».

В результате доноса и навета герой отсидел семь лет: «Потом — зачет, потом домой / С семью годами за спиной». Такой же срок ему давали и раньше: «У жизни отобрали семь годов» /1; 65/, «Позади семь тысяч километров, / Впереди — семь лет синевы!..»/1; 33/.

Однако по цензурным соображениям автор чаще всего исполнял другой вариант: «Бродяжил и пришел домой — / Уже с годами за спиной». Здесь возникает мотив бродяжничества лирического героя, подробно разобранный при анализе «Притчи о Правде», в черновиках которой встречался и мотив тюремного заключения Правды (то есть самого поэта): «Голая Правда на струганых нарах лежала» (АР-8-162).

Впервые же этот мотив возник в «Бодайбо» (1961): «Но пока я в зоне на нарах сплю…»; а чуть позже — в песне «Здесь сидел ты, Валет…» (1966): «Ты на нарах сидел / Без забот и без дел, / Ты всегда улыбался и пел» (очевидна автобиографичность последней строки). Вообще обращение героя-рассказчика к Валету выдает в последнем двойника, так как все характеристики, которыми он наделяется, свойственны самому лирическому герою:

1) «Тебе счастия нет» = «Сколько лет счастья нет!» («То ли — в избу…», 1968);

2) «Тебе карта всегда не в цвет» = «Он в карточной игре / Зря гнался за игрой — / Всегда без козырей / И вечно без одной. / И жил он по пословице: / Хоть эта масть не та — / Всё скоро обеззлобится / И встанет на места» («Жил-был один чудак», 1973);

3) «Ты не ждал передач» = «И не носите передач — / Всё буйные сожрут» («Про сумасшедший дом», 1965; черновик /1; 453/), «Но там ведь все, но там ведь все — такие падлы, суки, волки, / Мне передач не видеть, как своих ушей» («Мать моя — давай рыдать», 1962), «Его [письмо], конечно, мне не отдадут, / Но всё равно, ребята, напишите!» [2873] («Мой первый срок я выдержать не смог», 1964);

2873

Эту же проссбб ггрой поввтррт в сттисооворенни «Отппшите мне в Сибщ)ь, я — в Сибирр!» (1971): «Напишите ж мне письмо не про это». Во всех этих произведениях присутствует мотив несвободы, для воплощения которого используются образы тюрьмы, лагеря и больницы (в том числе психушки).

4) «Ты был тертый калач» = «Я терт и бит, и нравом крут» («Ошибка вышла»), «Мы — каленые орешки» («Честь шахматной короны», 1972).

Теперь вернемся снова к «Дорожной истории»: «…Висят года на мне — ни бросить, ни продать. / Но на начальника попал, / Который бойко вербовал, / И за Урал машины стал перегонять».

«Бойкость», с которой действуют советские чиновники, является одной из их неотъемлемых черт: «Очень бойкий упырек / Стукнул по колену, / Подогнал и под шумок / Надкусил мне вену» /3; 83/, «Бойко, надежно работают бойни, — / Те, кому нужно, всегда в тренаже!» /2; 517/, «Но бойко брызгало перо / Недугами в бумагу» /5; 371/, «Вон блюдце пролетело над Флоренцией! — / И святая инквизиция под страх / Очень бойко продавала индульгенции, / Очень шибко жгла ученых на кострах» /2; 64/. Вспомним и цитаты со словом «хвать!», характеризующим действия представителей власти (анализ повести «Дельфины и психи», с. 859).

Перегоняя машину, герой вместе со своим напарником застрял на пути из-за снегопада: «.Дорога, а в дороге — МАЗ, / Который по уши увяз».

Очевидно, что перед нами — знакомый мотив «лирический герой на мели», который в том же 1972 году встретится еще в одной автомобильной песне — «Чужой колее»: «И надо б выйти, подтолкнуть, / Но прыти нет» = «Я говорю: “Чего тянуть? / Мол, надо вылезть и толкнуть”» (АР-10-45).

После того, как напарник покинул героя, он заснул в своей машине, и ему приснился сон: «Что будто вновь — кругом пятьсот, / Ищу я выход из ворот. / Но нет его — есть только вход, и то не тот», — как в черновиках «Побега на рывок»: «И снова вижу я себя в побеге, / Но только вижу, что не удалось» (АР-4-14) [2874] .

2874

А черновой ввриант «Дорожной исттрри»: «И ппояля — кругом гыяьсоо» (ТА^-1-86), — восходдтк песне «Не покупают тикакой еды…» (1970): «И понял я: хйлеуа — не чума». Похожую котс» рурцию находим в прснр «Было так: я любил и страдал…» (1968) и в шахматной дилогии (1972): «Поняля: больше песен не петь, / Понял я: больше снйв не смй» ррьь», «Понял я — причины так просты» (АР1-71-7-).

Вообще мотив отсутствия выхода из тяжелой жизненной ситуации очень характерен для поэзии Высоцкого: «Вот вышли наверх мы. Но выхода нет!» /2; 46/, «И перекрыты выходы и входы, / И путь один — туда, куда толпа» /3; 224/, «Значит, выхода нет, я готов!» /2; 422/, «Словно в час пик, / Всюду тупик, — / Выхода нет!» /3; 152/, «Но выход мы вдвоем поищем и обрящем» /4; 58/.

Перед тем, как продолжить разбор «.Дорожной истории», обратимся еще к одному стихотворению (точнее — наброску) 1968 года, где лирический герой также выступает в маске шофера. Рассказчик же здесь чисто формален: «Шофер самосвала не очень красив, / Показывал стройку и вдруг заодно / Он мне рассказал трюковой детектив / На черную зависть артистам кино: / “Сам МАЗ — девятнадцать, и груз — двадцать пять, / И всё это — вместе со мною — на дно… / Ну что — подождать? Нет, сейчас попытать / И лбом выбивать лобовое стекло!..”» /2; 579/.

Сразу вспоминаются стихотворение «Напрасно я лицо свое разбил…» (1976): «Да, я осилить мог бы тонны груза», — и черновик «Штангиста» (1971): «Двухсоткилограммовую громаду / Над головою с воем подниму!» /3; 335/.

Образ МАЗа (самосвала) в данном стихотворении является метафорой огромной нагрузки, «лямки», которую тянет лирический герой. Подобный же образ встречается в незаконченном стихотворении «Я груз растряс и растерял…» (1975): «Не люблю порожняком, / Только с полным грузом! <…> И было вдоволь, что терять, / И оставалось. <…> И даже если вез металл / Да до отвала, / Я гвозди шинами хватал — / Всё было мало» (С5Т-3-278 — 279).

Дилемма, перед которой оказался герой в наброске «Шофер самосвала…»: «Ну что — подождать? Нет, сейчас попытать / И лбом выбивать лобовое стекло!..», — возникнет и в одном из последних произведений (1980): «И снизу лед, и сверху — маюсь между: / Пробить ли верх иль пробуравить низ? / Конечно, всплыть и не терять надежду! / А там — за дело в ожиданье виз».

В обоих случаях описывается критическая, смертельно опасная ситуация, из которой есть только два выхода — «в жизнь» (вверх) или «в смерть» (вниз), и лирический герой выбирает первый путь: «Конечно, всплыть…», — как уже было в черновиках песни «Спасите наши души!»: «Всплывем на рассвете — нам выхода нет!» /2; 349/. Известно также, что в последний год жизни Высоцкий говорил своим друзьям: «Или сдохну, или “выскочу”», «Или я скоро умру, или на полгода уеду в Америку» [2875] ^[2876] .

2875

Перевозчиков В. Правда смертного часа: Владимир Высоцкий, год 1980-й. М.: Сампо, 1998. С. 153.

2876

Московская область, г. Ивантеевка, ДК «Юбилейный», 23.01.1976; Казань, Молодежный центр, 12.10.1977.

Этот же мотив встречается в рассказе «Плоты» (1968), где герой пошел ночью купаться на реку и нырнул под плоты, оставленные буксировщиком: «Я, конечно, разделся (догола, конечно, разделся), попробовал воду пальцами ног и думаю: “Плоты какие-то! Поднырну под них и выплыву на чистое место, поплаваю, поотдуваюсь, пофыркаю, а потом обратно поднырну — и домой”. Сказано — сделано. Хлюп! Несколько гребков, сильных таких, нервных: ночь, темно, страшно. Иду наверх — бум! — ударяюсь в бревно головой. Значит, мало! Еще несколько гребков, снова — бум! Хуже дело. Гребу еще, воздуху нет, и потихоньку голос какой-то гнусный говорит:

— Гибнешь! Ой гибнешь!

— Хрена с два! Чтоб мне сгинуть, надо еще смочь! А кровь в висках стучит — наверное, кислородное голодание. Я — наверх: опять бревна. Всё! Смерть! <…> Но вдруг в самый-самый последний момент перед смертью подумал: “Правой-то я сильней греб, вот и выгреб”. Повернулся я, оттолкнулся, да и выскочил наверх, как летучая рыба, воздуху хватил и назад, а потом опять — и так раза четыре…

Выжил я, значит» /6; 49 — 50/.

Но вернемся к «Дорожной истории», имеющей вариант названия — «.Дальний рейс»295: «В кабине — тьма, напарник третий час молчит». А в стихотворении «Мы без этих машин — словно птицы без крыл…» (1973) сказано: «И вечно времени в обрез: / Оно понятно — это дальний рейс. / В этих рейсах сиденье — то стол, то лежак, / А напарник приходится братом» (как в «Дорожной истории»: «Веселый парень, улыбается, как брат»; АР-10-42). Иллюстрацией к ним может послужить и посвящение братьям Вайнерам «Я не спел вам в кино, хоть хотел» (1980): «Свистит пурга, поет лихие песни, / Но мы в порядке и ведем свой МАЗ, / А мой братан — мы завсегда с ним вместе — / Всё говорит про книжки и про вас» (С4Т-2-242).

Ситуация один к одному напоминает «Дорожную историю», где лирический герой вместе со своим напарником, который ему «больше, чем родня», ведет МАЗ сквозь пургу: «Сигналим зря — пурга, и некому помочь». Точно так же будет «зря сигналить» лирический герой в стихотворении «Я груз растряс и растерял…» (1975): «Не дозовешься никого — / Сигналишь в вату».

И неслучайно Высоцкому была близка написанная Андреем Вознесенским специально для него и часто потом исполнявшаяся им на концертах «Песня акына». В ней тоже встречается образ напарника, по которому истосковался лирический герой: «…Пошли мне, Господь, второго, / Чтобы вытянул петь со мной! <…> Пошли мне, Господь, второго, / Чтоб не был так одинок!».