Энциклопедия заблуждений. Война

Однако записи в этой тетради заканчиваются 28 июня, а затем снова возобновляются только 1 июля. Что же заставило вождя прекратить прием, и чем он вообще занимался в эти два дня? Ответ на этот вопрос предлагает военный историк, полковник в отставке Леонид Порицкий. Он сопоставляет распорядок работы Сталина с положением на фронте и считает, что ответ очевиден. Именно 28 июня советские войска под напором противника вынуждены были оставить Минск. Как утверждает исследователь, стало ясно, что если враг сохранит такие темпы продвижения вглубь страны, то уже через две недели он окажется в Москве. Вероятно, после сдачи врагу Минска нервы вождя не выдержали. К тому же связь с районами боевых действий была плохая, информация о положении на фронте поступала крайне противоречивая, не внушавшая доверия.

29 июня Сталин дважды приезжал в Наркомат обороны, чтобы на месте разобраться в ситуации и, как вспоминает Г. Жуков, «оба раза крайне резко реагировал на ту ситуацию, которая сложилась на западном стратегическом направлении». Связь по-прежнему фактически отсутствовала, войска оказались без централизованного командования. «Сталин был очень расстроен, — вспоминает А. Микоян. — Когда выходили из наркомата, он произнес такую фразу: «Ленин оставил нам великое наследство, мы — его приемники — все это…» Мы были поражены этим высказыванием Сталина. Выходит, что все бесповоротно мы утратили? Считали, что это он сказал в состоянии аффекта». О расстройстве Сталина говорит и историк Волкогонов Д.: «Кульминацией психологического шока Сталина была его реакция на известие о падение Минска. Сталин поехал к себе на дачу и почти весь день не появлялся в Кремле».

30 июня был сформирован Государственный Комитет Обороны. О процессе его формирования вспоминает Микоян: «На следующий день, около четырех часов, у меня в кабинете был Вознесенский. Вдруг звонят от Молотова и просят нас зайти к нему. Идем. У Молотова уже были Маленков, Ворошилов, Берия. Мы их застали за беседой. Речь шла о необходимости создания Государственного Комитета Обороны, которому необходимо отдать всю полноту власти в стране, передать ему функции Правительства, Верховного Совета и ЦК партии. Мы с Вознесенским с этим согласились. Договорились во главе ГКО поставить Сталина.

Решили поехать к нему. Он был на ближней даче.

Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой, он сидел в кресле. Вопросительно посмотрел на нас и спрашивает: «Зачем пришли?» Вид у него был какой-то странный, не менее странным был и поставленный им вопрос, так как, по сути, он сам нас должен был созвать.

Молотов от нашего имени сказал, что необходимо сконцентрировать власть, чтобы быстро все решалось, чтоб страну поставить на ноги. Возглавлять такой орган должен Сталин. Сталин посмотрел удивленно, никаких возражений не высказал. «Ладно», — говорит».

В тот же день было принято постановление о создании Комитета Обороны во главе со Сталиным.

Сталин возобновил работу в Кремле 1 июля 1941 года, о чем свидетельствуют появившиеся записи в секретной тетради. А через день, 3 июля, он выступил по радио перед советским народом. В своей речи Сталин сформулировал целую программу поведения в условиях войны, призвал к всенародной войне, вселил надежду на победу.

Итак, можем ли мы говорить о бездействии Сталина в первые дни войны? Скорее нет, чем да. Он продолжал работать и пытался овладеть ситуацией, сложившейся в стране после начала войны. Бездействие его проявилось на девятый и десятый дни войны и действительно было связано с состоянием отчаяния и психологической нагрузкой. Тем не менее ему удалось прийти в себя и вернуться к выполнению своих обязанностей. Другое дело, что повел себя Сталин в той критической обстановке скорее как обычный смертный человек, а не как «вождь с несгибаемой волей и силой духа».

Суэцкий кризис

К написанию статьи, посвященной Суэцкому кризису 1956 года, подтолкнуло одно уважаемое периодическое издание, на страницах которого довелось встретить веющее прошлым словосочетание «трехсторонняя агрессия». Казалось, что с этим заблуждением давно разобрались — ан нет, жив (точнее, жива, потому как агрессия) курилка.

«Национализация Суэцкого канала явилась новым ударом по английским колонизаторам. Предпринятая коллективная англо-франко-израильская агрессия против Египта в 1956 году, рассчитанная на возвращение утраченных империалистических позиций, окончилась поражением агрессоров» — это выдержка из советского издания, какого именно — большого значения не имеет, так как в данном случае речь идет об обязательном штампе в идеологически «правильной» оценке явления. Вокруг Суэцкого кризиса, как и любого другого важного международного события, в советское время было нагромождено немало домыслов и недомолвок. Тем не менее главное заблуждение состоит в том, что никакая трехсторонняя (или коллективная) англо-франко-израильская агрессия в истории международных отношений места не имела.

В 1952 году националистически настроенные офицеры египетской армии свергли короля Фарука, а еще через два года решением революционного совета фактическим (а вскоре и формальным) лидером страны стал полковник Гамаль Абдель Насер. За влияние на Насера начинают бороться как Вашингтон, так и Москва. Первый (вместе с Лондоном) предлагает помощь в строительстве на Ниле Асуанской плотины, вторая уже в 1955 году присылает партию оружия советского и чешского производства. В деле соблазнения новой власти Египта преуспел Советский Союз.

Как и любой амбициозный политик, Насер имел далеко идущие планы — стать лидером арабов, затем всех африканцев и, наконец, мусульман. Возглавить арабов невозможно, не бросив вызов Израилю, поэтому национализм неизбежно приобретал антибританскую и антиимпериалистическую окраску. Поначалу все складывалось для полковника Насера удачно. С Англией подписали договор о выводе из Египта ее войск, против Израиля при явной поддержке властей постоянные вооруженные вылазки совершали изгнанники-палестинцы. Установление контроля над Суэцким каналом давало возможность по-крупному досадить и империалистам, и сионистам.

26 июля 1956 года, выступая на митинге в Александрии, Насер сказал: «Это, о сограждане, есть битва, в которую мы теперь вовлечены. Это битва империализма, методов и тактики империализма, и битва против Израиля, авангарда империализма…» Далее во время выступления он произнес имя француза Фердинанда де Лессепса, руководившего строительством Суэцкого канала. Это было условным сигналом египетским вооруженным силам войти в зону канала и взять его под свой контроль. За этим последовала национализация «Компании Суэцкого канала».

Акция египетского лидера наиболее ощутимо задела интересы трех государств — Англии, Франции и Израиля. Первая была основным пользователем канала и ясно ощутила угрозу собственному влиянию на Ближнем Востоке. Вторая являлась крупнейшим акционером национализированной компании. Кроме того, в Париже не без оснований видели в Насере катализатор антифранцузских настроений в Алжире и Марокко. С Израилем было и того проще: Египет просто запретил его рудам движение по Суэцкому каналу.

Все попытки разрешить проблему мирным путем, в том числе при посредничестве ООН, завершились неудачей. На жесткую позицию Насера вдохновляла не только поддержка Советского Союза, но и позиция Соединенных Штатов, президент и государственный секретарь которых неоднократно публично выступали против использования силы в разрешении этого конфликта.

Первым решил действовать Израиль. Помимо отсутствия доступа к каналу, его беспокоили еще и запасы советского оружия на Синайском полуострове. В ночь с 29 на 30 октября 1956 года израильские войска вторглись на Синай и начали быстро продвигаться к Суэцкому каналу. 30 октября Англия и Франция, сославшись на бездеятельность Совета Безопасности ООН, предъявили Египту и Израилю ультиматум: заключить перемирие, отвести свои войска на 16 км от канала; англо-французские вооруженные силы временно оккупировали города Суэц, Исмаилию и Порт-Саид для обеспечения свободы навигации. Израиль сразу же принял ультиматум, а Египет его отклонил.